Рыцарь Христа - Стампас Октавиан - Страница 79

— А что это за Шаркань? — спросил воевода Николай.

— А вы не знаете? — удивился Аттила. — Да ведь это же страшный дракон о двенадцати головах, который охраняет замок колдуна Талташа далеко на севере. Огромный замок Реттегеш на волшебной горе Ремюлет. Кто этот замок увидит хотя бы одним глазком, в того навсегда вселяется страх, человек начинает всего бояться и со временем сходит с ума, потому что ему всюду мерещится, будто его хотят убить и сожрать. Только ведьма Босоркань не поддалась чарам волшебного замка Реттегеш и за это колдун Талташ взял ее в жены. Об этом все знают, странно, что вы в первый раз слышите.

— Попробую и я еще раз совершить плаванье и отправлюсь вместе с графом, — сказал жонглер Гийом, на что Аттила тотчас заметил по своему обыкновению:

— Попробуйте, сударь, попробуйте. У нас в Вадьоношхазе одна тоже говорила себе: «Я только попробую», а через девять месяцев тройню родила.

— А я, — сказал Жискар, — останусь при вас, прекраснейшая Елена. Если, конечно, вы не против. Боюсь, куда бы я ни отправился, везде меня отыщут люди шах-аль-джабаля, а здесь, мне кажется, я в безопасности.

Через два дня корабль отчалил от пристани Макариосойкоса и отправился в Венецию. Он вез туда кипрскую несгораемую материю из горного льна, изделия из меди и бронзы, а также душистые мускатные вина. На прощанье Елена снабдила нас с Гийомом достаточным количеством серебряных монет, дабы по прибытии в Венецию мы могли купить себе лошадей. Мешок, подаренный мне десять лет назад Евпраксией — единственное, что у меня осталось после кораблекрушения, потому что он висел на шнурке, перекинутом через шею — на треть наполнился деньгами. Прощаясь со мной, кипрская Цирцея грустно сказала:

— Что ж, отправляйтесь к своей Евпраксии. Интересно, чем же она все-таки так хороша?..

Аттила не скрывал слез. Мы и впрямь давно уже не расставались с ним так надолго.

— Очень прошу вас, сударь, — говорил он, утирая глаза и хлюпая своим круглым носом, — не окочурьтесь где-нибудь по дороге, будьте осторожнее. Помните, что нам еще нужно освободить Иерусалим.

На сей раз плаванье прошло без неприятностей, нам все время дул попутный ветер и корабль бежал весело. Жонглер Гийом рассказывал мне о том, как дон Родриго Кампеадор освободил от мавров Валенсию и доблестно удерживал ее в своих руках, отражая множество приступов. Наконец, мы приплыли в Венецию, город множества каналов и голубей, здесь наши пути разошлись — Гийом отправился во Францию, а я, на новом коне, купленном в Венеции, отправился на север и совершил переход через Альпы по перевалу Бреннер. Шаркань — так я назвал коня — оказался очень резвым и выносливым, я был им очень доволен. Увы, в деревушке на берегу озера Грональдзее меня ждала печальная новость — Ульрика, дочь проводника Юргена, с которой у меня было связано одно легкомысленное воспоминание, оказывается умерла четыре года назад от чумы.

Берегом Инна я доехал до того места, где он впадает в Дунай, и затем уже по берегу Дуная отправился в родные места. Сердце мое захлопало крыльями, когда я увидел Линк, чье имя является составной частью моего имени. И вот, наконец, вдали показался замок Зегенгейм, и я едва не свалился с коня, когда увидел, как навстречу мне бежит моя Евпраксия. Спрыгнув с Шарканя, я кинулся к ней и мы, заключая друг друга в объятья, так и рухнули на снег обочины, жадно целуясь и не в силах держаться на ногах.

— Я почувствовала, что ты возвращаешься, и вышла встречать тебя, любимый, — сказала Евпраксия.

— У тебя зрячее сердце, любимая моя, — отвечал я.

В Зегенгейме все было по-прежнему, сводные мои брат и сестра заметно подросли, Евпраксия так много занималась их воспитанием, что они называли ее «мама Пракси», а родную мать — «мама Бруне». Отец мой выглядел бодро, и, увидев меня, весело заявил Брунелинде:

— Видала, какими молодцами возвращаются люди из крестового похода? Если ты, сынок, снова отправишься туда, возьми меня с собой.

Несколько недель мы наслаждались счастьем в Зегенгейме, я подробно рассказывал обо всем, что мне довелось испытать за те два с половиной года, которые я провел в походе. Евпраксия дарила мне свою любовь, и я видел, что она действительно истосковалась по мне. Узнав, что к лету я вновь отправлюсь на восток, она целый день плакала и говорила, что поедет вместе со мной. Потом в Зегенгейм пришло известие о том, что люди, посланные императором Генрихом, рыщут в соседних краях в поисках императрицы Адельгейды. Они вот-вот должны были нагрянуть в наш фамильный замок, и тогда мы приняли решение ехать в Венгрию, где жила родная тетка Евпраксии, Анастасия Ярославна, вдова венгерского короля Андраша, скончавшегося от ран почти тридцать лет назад. В день отъезда Евпраксия была очень грустна, прощаясь с Зегенгеймом, она говорила:

— Мне кажется, я уже никогда больше не увижу вас, милые мои, родные мои. Прощайте, граф, прощайте мои крошки, Сашенька и Агнесса, прощай и ты, дорогая Брунелинда.

— Разве ты никогда не приедешь навестить нас? — спрашивала ее Брунелинда.

— Сердце мое чует, что никогда, — отвечала Евпраксия.

На первой седмице Великого поста мы отправились в Эстергом, столицу Венгерского королевства. Тетку Евпраксии мы повстречали там, она лечилась здешними водами, которые обладали какими-то целебными свойствами. Становилось тепло, ранняя весна быстро расправилась со снегом, но и приближение лета, которое всегда так радует душу, на сей раз печалило нас, ведь оно сулило нам разлуку.

Мы жили во дворце у короля Коломана, который принимал нас как желанных гостей, а когда в Эстергом явились послы Генриха, возглавляемые Удальрихом фон Айхштаттом, и потребовали выдачи императрицы Адельгейды, Коломан ответил им решительным отказом. Он вызвал к себе Евпраксию, я сопровождал ее, и когда увидел Удальриха, все во мне налилось ненавистью к этому человеку.

— Ваше императорское величество, — обратился Коломан к Евпраксии. — Эти люди приехали, чтобы отвезти вас к императору Генриху. Ответьте: согласны ли вы?

— Лучше спросите меня, согласна ли я умереть, чтобы только никогда не видеть человека по имени Генрих, за которого я имела несчастье выйти замуж десять лет назад, — ответила Евпраксия. — Лучше убейте меня, но не позволяйте этим людям увозить меня к императору-извергу.

— Вот видите, — сказал Коломан послам. — Императрица Адельгейда предпочитает жить в моем дворце. Ей здесь пришлось по душе, к тому же она проходит курс лечения эстергомскими водами. Передайте Генриху, что если Адельгейда захочет вернуться к нему, я отправлю ее с надежным отрядом своих людей.

— Ваш отказ может повлечь за собой осложнения в отношениях с Римской Империей, — запыхтел Удальрих. — Прискорбно, если вы этого не понимаете. С вашего позволения, мы проведем неделю в вашем дворце — быть может, за неделю вы перемените свое решение.

Коломан разрешил послам жить в Эстергоме, но не во дворце, и сколько они ни пыхтели, им приходилось мириться. Все это время, покуда они находились тут, я ни на шаг не отпускал от себя Евпраксию. Когда она отправлялась в купальню, я сторожил ее у входа. Считалось, что воды горячего источника способны восстанавливать детородные силы женщин, а Евпраксия мечтала зачать от меня ребенка до того, как я отправлюсь в Антиохию.

К Пасхе в Эстергом приехало новое посольство — сын Киевского князя Ярослав Святополкович прибыл к Коломану просить помощи в борьбе Святополка с другими русскими князьями, Давидом, Володарем и Василько. Весь Эстергом пришел в движение, Коломан лично возглавил войско и повел его к городу князя Володаря Ростиславича Перемышлю, находящемуся в Червенской области. Сын же Святополка отправлялся в Киев, и мы с Евпраксией решились ехать вместе с ним. Отряд Ярослава Святополковича состоял из двадцати человек, все русичи отличались крепким телосложением и очень веселым нравом — они без конца шутили и смеялись, все их забавляло и тешило. Когда мы отъехали от столицы, Ярослав и двое его рыцарей завели оживленную беседу с Евпраксией. Я видел, какое счастье было для нее разговаривать с соотечественниками, она то и дело заливалась серебряным смехом, хотя мне не всегда казалось, что шутки русичей отличались большим остроумием.