Искатель, 2013 №2 - Бычков Александр Сергеевич - Страница 22

— Ну как, нравится тебе твоя новая оболочка? — зашелестели волны первобытного океана в его голове. — Долг платежом красен. Ты отразил меня в своем портрете, а я отражаю тебя в храме своего сердца. Я вижу тебя именно таким, мой Художник, мой Жрец, мой Любовник…

В этот момент пение двух фигур — их черные плащи к тому времени стали серебристо-белыми, сверкающими, источающими призрачный свет, — по громкости и напряженности достигло своего апогея, свет наполнил все пространство храма, и Ганин уже почти ничего не видел, кроме света, только самые общие очертания. Он заметил, как медленно открываются закрытые доселе врата алтаря, и перед его взором открылось каменное возвышение, к которому вели семь широких ступеней, а над ним стоял жертвенник — круглое, как полная луна, резное сооружение, украшенное барельефами миниатюрных фигурок обнаженных мужчин и женщин, ласкающих и целующих друг друга, сжимающих друг друга в жарких любовных объятиях. И этот жертвенник также светился призрачным серебристым светом и сам, казалось, словно был вылит из чистого серебра…

Обе фигуры в плащах медленно двинулись в сторону жертвенника, и ноги Ганина сами, без всякой команды, понесли его в ту же сторону, причем переступали они синхронно с их ногами, а у жертвенника стояла еще одна фигура, тоже в серебристом плаще с капюшоном, полностью закрывавшим лицо, но она не пела. Ганин медленно и торжественно поднялся по ступеням и, наконец, остановился у самого жертвенника, возле третьей фигуры, которая вместо свечи, как у двух других, держала обнаженный кинжал с серебристым лезвием.

— Кто ты и зачем ты здесь? — прозвучал такой же бесполый, как и у других двух фигур в плащах, голос, но в то же время он был звонким и мелодичным, а по тональности — между низким и высоким. Ганин слышал, что фигура произносит этот вопрос на все том же незнакомом «шипящем» языке, но с удивлением отметил, что понимает его, как свой родной, русский. Он хотел было ответить, что он — Ганин Алексей, а зачем здесь, и сам не знает, но вместо этого губы его сами раскрылись и без участия его сознания ответили таким же мягким, мелодичным голосом на том же языке:

— Эш Шамаш. Я пришел по зову Ночной Королевы.

— Готов ли ты пролить свою кровь и отдать свое сердце, Эш Шамаш? Для служения Королеве тебе нужны новая кровь и новое сердце!

— Готов. Делай как знаешь, Повелитель Лучей.

Пение из плавного вдруг стало резким, ритмичным, в нем послышались нотки борьбы, бури, но вместе с тем — сладострастных вздохов и стонов: борьба, о которой пелось в древнем как мир гимне, была вечной борьбой сочетающихся между собой мужского и женского космических начал. Свет стал мерцающим, то вспыхивающим, то гаснущим, как пламя огня, которое судорожно борется с сильным ветром.

Фигура с кинжалом взмахнула свободной рукой, и Ганин взлетел в воздух, подхваченный какой-то силой, как осенний листок порывом ветра, настолько его новое тело было легким и воздушным. Опустился он плавно на жертвенник, на поверхности которого были выемки специально под человеческое тело: руки широко раскинуты в стороны, ноги — тоже, так что сверху лежащий на нем человек напоминал пятиконечную звезду, вписанную в круг. Ганин оказался точь-в-точь по размеру.

Прекрасные серебристые одежды в одно мгновение растаяли, как снежинка на теплой коже, и он оказался абсолютно обнаженным. Фигура с кинжалом подошла к нему со стороны головы, а поющие встали по обе стороны жертвенника и продолжали петь, держа горящие свечи в руках и плавно раскачиваясь при этом в такт гимну из стороны в сторону. Гимн становился все более быстрым, ритмичным, чувственным. У Ганина опять возникли ассоциации с детородным актом.

Затем он увидел, как третий взмахнул кинжалом, держа его обеими руками, и только сейчас заметил, что кинжал был выполнен в форме фаллоса, и почему-то он этому совершенно не удивился и не испугался: «Повелитель Лучей всегда носит такой кинжал», — равнодушно подумал он.

Резкое движение — и кинжал вонзился прямо в сердце Ганина, но он не почувствовал боли, наоборот, острое, опьяняющее наслаждение пронизало его, и из груди вырвался сладострастный крик. Ганин чуть приподнял голову и увидел, что все его тело стало абсолютно прозрачным, как стекло, а внутри своей груди он увидел судорожно сжимающееся сердце, которое теперь стало светиться ярко-серебристым призрачным светом, таким же, каким светилось лезвие странного фаллического кинжала в руке Повелителя Лучей.

— Сердце очищено, — бесстрастным и мелодичным голосом констатировал Повелитель Лучей. — Теперь настало время очистить кровь!

Пение все убыстрялось, становилось все выше и ритмичнее, а мерцание — все чаще и чаще.

Повелитель Лучей подошел сначала с одной стороны и быстрым движением перерезал вены на одной руке, потом — на другой, потом на обеих ногах — там, где они соединяются с туловищем, у паха, и лишь в последнюю очередь — на шее. И опять Ганин не испытал ни страха, ни удивления, ни боли; каждое прикосновение холодного металла причиняло невыразимое наслаждение. Кровь вытекала сильными толчками и тут же впитывалась в жертвенник, как в губку. Наслаждение тупой волной ударило в мозг, и он больше не мог ни думать, ни видеть, ни хотеть, ни слышать…

Наконец, когда вся кровь покинула его тело, Повелитель Лучей опять поднял свой кинжал и, на самой высокой ноте, которую взяли таинственные певцы, с размаху вонзил его в пуп. И опять Ганин почувствовал не боль, а острое физическое наслаждение, однако на этот раз Повелитель Лучей не вынул кинжал из раны. Кинжал завибрировал и стал двигаться на манер насоса, только насоса «наоборот» — не высасывая, а закачивая что-то внутрь Ганина, да и на кинжал он теперь был не похож: какая-то резиноподобная трубка вместо лезвия, серебристая воронка вместо рукояти. Ганин с трудом открыл глаза и увидел, что потолка над ним уже нет, но только черное небо, покрытое мириадами ярчайших звезд — таких он никогда не видел, а в их центре — огромная круглая луна с женскими чертами лица, сладострастно глядящая на принесенного Ей в жертву Эш Шамаша. Воронка впитывала в себя призрачный лунный свет и закачивала его внутрь тела Ганина, и от этого тот чувствовал невыразимое физическое наслаждение… «Наверное, — подумалось ему, — что-то подобное испытывает женщина, когда зачинает…» Помимо того, что ощущения от вибрации резиноподобной трубки были приятны, сама серебристая жидкость, расплавленный лунный свет, наполняла его тело новой силой. Он чувствовал себя совершенно иначе, чем раньше, он чувствовал, что стал как-то по особенному чист, силен, мудр. Он мог с легкостью ответить, например, сколько звезд видит над своей головой, даже не считая их, мог легко, в одно мгновение, долететь до любой из них — если бы только захотел, и он мог бы обнять и поцеловать эту улыбающуюся луну… Он мог все, теперь он мог все…

Наконец резиноподобная воронка прекратила свое действие, и Повелитель Лучей взял ее в свою руку и вынул из пупа Эш Шамаша — она снова превратилась в серебристый кинжал, который он спрятал в ножнах на своем поясе.

— Встань, Эш Шамаш. Ты очищен. Теперь ты достоин стать жрецом Ночной Королевы, достоин сочетаться с ней таинственным браком.

Пение опять из мажорного стало минорным, спокойным, свет постепенно угасал.

Ганин встал с жертвенника, точнее, слетел с него. Не успел он послать мысленный импульс мышцам ног и рук, как тут же взлетел в воздух, как бабочка, и плавно опустился на пол.

— Одень новые брачные одежды, Эш Шамаш. Ты не должен ходить обнаженным.

В голове Ганина тут же возник образ его новой одежды — свободной, серебристой, воздушной. Он знал, что стоит ему захотеть — и его мысль тут же станет реальностью. Ганин захотел — и вот он уже одет! Его новое облачение было копией одежд таинственных фигур — длинный, до пят, серебристый плащ с капюшоном, закрывавшим почти все лицо.

— А теперь иди, Эш Шамаш! Иди к своей госпоже, к своей богине. Она уже ждет тебя!

Ганин посмотрел вверх и понял, что ему нужно подниматься прямо к улыбающейся луне. Но это задание ничуть не удивило его. В его сознании тут же вспыхнул образ многоступенчатой пирамиды — зиккурата, — только не с восемью, а с тысячами тысяч движущихся ступеней, так что стоило ему ступить на одну из них, как та понесла его на самый верх, словно лента бесконечного призрачного эскалатора, а на самом верху исполинского зиккурата он встретил Ее…