Очертя голову (ЛП) - Шустерман Нил - Страница 5

— Очень рад за вас обоих. — Я собрался войти внутрь.

— У Карла и для тебя кое-что есть, — сказала мама.

— Все в порядке. Я не Квин. Меня не нужно подкупать. — Слова вылетели прежде, чем я понял, что говорю.

— Зачем же так, Блейк? — начал Карл. — Скоро мы будем одной семьей… Но я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

При слове «семья» я поморщился. Много лет наша семья чем-то походила на медведя у меня в руках. Ее нельзя было пытаться улучшить, разве что построить заново. Мужчины, которых мама вовлекала в это дело, не справлялись даже с подготовкой, не говоря уже о капитальном ремонте. Окажется ли Карл настолько уж лучше их? Хочу ли я этого?

Карл выудил из кармана спортивной куртки туго набитый конверт и протянул его мне:

— Кое-что, что тебе понадобится в колледже. И номера парочки моих друзей из Нью-Йорка. Если окажешься там без поддержки, придется туго.

Я взял конверт, поблагодарил и ушел в дом. Внезапно нахлынула тошнота — слишком много сегодня было резких поворотов. Говорят, морская болезнь наступает не столько от бортовой качки, сколько от килевой, от того, что нос опускается и поднимается, совершенно предсказуемо, но все же каждый раз по-разному. В такие дни, как этот, мне кажется, что я никогда не привыкну.

Уже внутри я еще раз оглядел несчастного медвежонка в противной желтой рубашке. Моя награда за вывернутый наизнанку вечер, никак не желавший становиться приятнее. Из кармана мишки торчал уголок приглашения, но мне уже было наплевать. Я никуда не собирался. Может, там объявится Кассандра — но кого я обманываю? Тут я в пролете.

Путь в мою комнату лежал мимо закрытой двери Квина. За ней грохотала тяжелая музыка. Мне совершенно не хотелось иметь дела ни с ним, ни с его комнатой. Представьте себе последствия торнадо и начнете понимать, что там творилось. На полу бушевал океан пыли — и наверняка в нем уже начала зарождаться жизнь. Книжные шкафы усеяли полусъеденные бутерброды, покрытые толстым слоем пушистой зеленой плесени.

Понятно, моя комната была совсем другой. Я открыл дверь: мытый пол, на столе убрано, стены покрыты ровно развешенными плакатами о путешествиях. Над столом расположились Россия, Англия и Греция. Изголовье облюбовала Италия с Пизанской башней, а дверца шкафа была отдана Франции — Эйфелева башня и Триумфальная арка — замочная скважина на двери в страны, где я никогда не был. А огромный постер с Гавайями я использовал как декорацию для нескольких моделей самолетов времен Второй мировой, свисавших с потолка в имитации поединка.

Плакаты достались мне даром — турагенты в ближайшем торговом центре хорошо меня знали. В свое время я частенько торчал там, и иногда они делали вид, что оформляют мне путевку в неизведанные дали. А еще они давали мне постеры и прочую рекламную муру, валявшуюся у них в офисе. Так мне достались две резные головы с острова Пасхи и искусно сделанная копия тотема с Аляски, стоявшая в углу.

На столе не было ничего, кроме стакана с ручками, заточенными карандашами и скрепками. Квин называл это чистоплюйством, как будто порядок в комнате — симптом серьезного расстройства. Что такого в том, чтобы держать карандаши наточенными, расставлять книги в алфавитном порядке и вешать одежду по цвету? Ничего. В детстве я делал то же самое с мелками.

Я сел за стол и открыл конверт Карла. Как он и сказал, внутри оказался список номеров людей из Нью-Йорка, которых я не знал, но там лежало и много чего другого. Например, схема метро, в которой я не мог разобраться, какой бы стороной ее ни поворачивал. Или брошюра спортивной кафедры Колумбийского университета со спортивной эмблемой на обложке: угрожающего вида голубой лев бросается вперед, как будто пытаясь отпугнуть меня от их сборной по плаванию.

А еще Карл купил билеты на самолет.

Американские авиалинии, вылет в 6.45, четвертого сентября. Один билет, туда-обратно, предназначался для мамы. Она проведет там два дня. Другой — мой — в один конец. Мы приземлимся в аэропорту под названием «Ла Гуардия». Я ни разу в жизни не летал — нужды не было, — а теперь билет уже куплен и рейс отправляется всего через месяц.

Реальный мир когда-нибудь бил вас стальным прутом по голове? До сих пор я видел только письмо о зачислении и десяток бумаг, которые заполнил. Но сейчас реальность собиралась столкнуться со мной лоб в лоб. Бум! В шестнадцать лет жить при колледже в Нью-Йорке? Я что, спятил? Свихнулся? Голова кружилась и, как и всякий раз, это пробуждало воспоминания о моей первой поездке.

Крик. Сумасшедшее вращение. Руки вцепились в сиденье. Перед глазами все плывет…

Я слишком устал, чтобы отгонять воспоминание. Мне семь. До сих пор помню множество подробностей, вроде запаха вишневой жвачки, холодного сиденья и криков моих друзей — все голоса разной высоты, напуганный, сбивающийся с нот хор. И столько всего ушло. Не то чтобы забылось, скорее, изгнано из мозга. Может быть, потому, что это все случилось не на ярмарке и не в парке развлечений. Декабрьское утро. И школьный автобус.

Мама никогда об этом не говорила, я тоже. Мне всегда казалось, что память об этой поездке лучше не тревожить. Проблема в том, что такие путешествия любят напоминать о себе, и тогда приходится проделывать их снова, снова и снова.

Я сжимал пальцами виски, пока голова не перестала кружиться. Потом взял карту, список имен и брошюрку и выбросил в мусор. Я перевернул брошюрку, чтобы не встречаться взглядом с голубым львом. Билеты я отодвинул вглубь стола: выкинуть их было все-таки нельзя, но как же хотелось, чтобы они исчезли!

Я пошел на кухню. Мама как раз зашла в дом:

— Ты посмотрел, что Карл дал тебе?

— Мам, я устал. Давай обсудим это утром.

Я порылся в холодильнике и нашел пакеты из ресторана, где Карл сделал предложение. «Сычуаньская империя Ван Фу», самый дорогой китайский ресторан в городе. По крайней мере, он знает толк в еде.

Мама прислонилась к стене:

— Ну почему Квин так себя ведет? Как будто мне нельзя хотя бы немножко побыть счастливой!

Я не хотел об этом говорить:

— Не все должно быть так, как ты хочешь.

— Так, как хочет он, тем более!

Я взял пакеты с едой и вместо того, чтобы сбежать в свою чистую комнату, отправился в свинарник Квина. Там, по крайней мере, бардак был на виду и ничем не прикрывался.

Я толкнул дверь в его комнату. Мне в лицо полетел дротик для дартса. Я отбил его пакетом, и острие вонзилось в горящий «Гинденбург» на постере «Led Zeppelin» — раньше он принадлежал маме, а потом ретро вошло в моду и брат забрал его себе.

— Летел точно в яблочко, — протянул он. Я взглянул на висящую на двери доску для дартса:

— Вряд ли. Даже в мишень бы не попал.

Брат только отмахнулся и переключился на симулятор полета в своем компьютере. Типичный Квин: мечет дротики, одновременно играя в компьютер, под музыку, от которой трясется весь дом. Я убавил звук на несколько сотен децибел, чтобы слышать свои мысли, а брат воткнул самолет в кукурузное поле.

— Разве цель не в том, чтобы посадить его?

— Да ну, это скучно. — Квин вышел из игры и плюхнулся на кровать. Я сел на стул и протянул ему один из пакетов:

— Держи вот, набей пузо. Мама с Карлом ели китайские блюда.

— Отлично! Они пяти минут не помолвлены, а мы уже питаемся его объедками. — Квин порылся на столе, нашел вилку с присохшим кетчупом и принялся за еду.

Я взглянул на бриллиантовую сережку у него в ухе:

— Выглядит лучше, чем спутник.

Он посмотрел на меня так, как будто услышал оскорбление:

— Ты сам подарил мне спутник.

— Да, но тогда это был брелок для ключей.

Брат вернулся к еде. Лапша свисала у него изо рта, как клубок червей, и он втягивал ее внутрь.

— Попомни мои слова, — сказал Квин, — этот парень сделает ноги, и больше мы о нем ничего не услышим. Как и все остальные.

Я отвернулся. Он мог ничего не говорить, я знал, что он думает: «Как папа».

Мне захотелось дотронуться до Квина, но я не смог. Это напомнило мне кое-что, о чем я когда-то читал. Сейчас ученые считают, что в мире не три измерения, а девять, но остальные шесть настолько замкнуты сами на себя, что мы их не чувствуем. Может быть, это объясняло, почему я никак не мог коснуться брата: хотя он сидел всего в нескольких футах, казалось, мы бесконечно далеки друг от друга. Когда папа ушел от нас, в пространстве появилась дыра, породившая множество новых измерений.