Провинциальная муза - де Бальзак Оноре - Страница 2

Выдающаяся женщина Сансера жила в Ла-Бодрэ, городском и вместе с тем загородном доме, находившемся в десяти минутах ходьбы от города, в деревне или, если угодно, предместье Сен-Сатюр. Нынешние ла Бодрэ, как это случилось и со многими другими благородными фамилиями, пришли на смену тем ла Бодрэ, имя которых блистало в эпоху крестовых походов и было связано со многими крупными событиями истории беррийской провинции. Это требует пояснения.

При Людовике XIV некий городской старшина, по имени Мило, предки которого были ярыми кальвинистами, после отмены Нантского эдикта перешел в католичество. Чтобы поощрить это движение в одном из очагов кальвинизма, король назначил упомянутого Мило на высокий пост по ведомству вод и лесов и дал ему титул и герб сира де ла Бодрэ, подарив ему лен подлинных ла Бодрэ. Наследники славного капитана ла Бодрэ попались — увы! — в одну из ловушек, расставленных еретикам королевскими указами, и были повешены — обхождение, недостойное великого короля. При Людовике XV Мило де ла Бодрэ из простого оруженосца сделался шевалье и нашел достаточно покровителей, чтобы определить сына корнетом в мушкетеры. Корнет умер в Фонтенуа, оставив ребенка, которому король Людовик XVI в память его отца, павшего на поле брани, пожаловал впоследствии патент на должность генерального откупщика. Этот финансист, остроумец, увлеченный шарадами, буримэ и мадригалами, вращался в высшем свете, бывал у герцога Нивернейского и счел своим долгом последовать за знатью в изгнание, не позабыв, однако, захватить с собой свои капиталы. Благодаря этому в качестве богатого эмигранта он поддержал тогда не одно благородное семейство. Устав надеяться, а может быть, также и давать в долг, он в 1800 году воротился в Сансер и выкупил Ла-Бодрэ из чувства самолюбия и некоторого аристократического тщеславия, вполне понятного у внука городского старшины; однако при консульстве у него мало оставалось надежд на будущее, тем более, что бывший генеральный откупщик не слишком мог рассчитывать на своего наследника в смысле продолжения рода новых ла Бодрэ. Жан-Атаназ-Полидор Мило де ла Бодрэ, единственный сын финансиста, родившийся более чем хилым, в полной мере унаследовал кровь, чересчур рано истощенную излишествами в наслаждениях, которым предаются все богачи, вступающие в брак на пороге преждевременной старости и тем способствующие вырождению социальных верхов.

В эмиграции у г-жи де ла Бодрэ, бесприданницы, взятой замуж ради ее знатности, хватило терпения выходить своего хилого и болезненного ребенка, обратив на него ту страстную любовь, какую матери питают к заморышам. Смерть этой женщины, урожденной Катеран ла Тур, много способствовала возвращению во Францию г-на де ла Бодрэ. Этот Лукулл[8] из рода Мило умер, завещав своему сыну родовое поместье, хоть и без права взимания подати с вассалов, но зато с флюгерами, украшенными его гербом, тысячу луидоров — сумму, довольно значительную в 1802 году, и векселя сиятельнейших эмигрантов, хранившиеся вместе со стихами в папке со следующей надписью: «Vanitas vanitatum et omnla vanitas!»[9]

Если младший ла Бодрэ выжил, то обязан был этим привычке к монастырски правильной жизни, той экономии в движениях, которую Фонтенель проповедовал как религию всех слабосильных, а особенно — воздуху Сансера и влиянию этого чудесного места, откуда на сорок лье открывается панорама долины Луары. За время с 1802 по 1815 год г-н ла Бодрэ расширил свой бывший лен приобретением нескольких земельных участков и весь предался разведению виноградников. Поначалу Реставрация показалась ему настолько шаткой, что он не решился поехать в Париж для предъявления отцовских векселей; однако после смерти Наполеона он попытался обратить в деньги поэтические опыты своего отца, не поняв глубокой философии, которую обличала эта смесь векселей и шарад. Винодел потерял пропасть времени, стараясь добиться признания долгов со стороны герцогов Наварренов и прочих (таково было его собственное выражение), и, не получив ничего, кроме любезного обещания всяческих услуг, возвратился в Сансер, призываемый милым его сердцу сбором винограда. Реставрация вернула знати достаточно блеску, а ла Бодрэ пожелал придать смысл своим честолюбивым замыслам, обзаведясь наследником. Это преимущество брачного союза казалось ему весьма проблематичным, а то бы он так не запоздал; но к концу 1823 года, дожив благополучно до сорока лет, — возраст, который ни врач, ни астролог, ни повивальная бабка не решились бы ему предсказать, — он возымел надежду вознаградить себя за вынужденную добродетель. Однако, если принять во внимание его тщедушное сложение, сделанный им выбор обнаружил такой явный недостаток предусмотрительности, что хитрые провинциалы не могли не заподозрить в этом какого-то глубокого расчета.

Как раз в это время его высокопреосвященство, монсиньор архиепископ Буржский, только что обратил в католичество молодую особу, принадлежавшую к одной из тех буржуазных семей, которые были главным оплотом кальвинизма, но, благодаря то ли своей безвестности, то ли покровительству неба, ускользнули от преследований Людовика XIV. Ремесленники в XVI веке, Пьедеферы,[10] имя которых напоминает о тех причудливых кличках, какие давали друг другу солдаты Реформации, сделались почтенными суконщиками. В царствование Людовика XVI дела Авраама Пьедефера пошли так плохо, что когда в 1786 году он умер, то двое его сыновей остались в положении, близком к нищете. Один из них, Силас Пьедефер, отправился в Ост-Индию, уступив свою скромную долю наследства старшему брату. Моисей Пьедефер скупал во время революции национальное имущество,[11] разрушал, подобно своим предкам, аббатства и церкви и, как это ни странно, женился на католичке, единственной дочери члена Конвента, погибшего на эшафоте. Этот честолюбивый Пьедефер умер в 1819 году, оставив своей жене состояние, расстроенное земельными спекуляциями, и двенадцатилетнюю девочку поразительной красоты. Воспитанная в кальвинизме, эта девочка, согласно обычаю некатоликов брать имена из библии, чтобы ничего не иметь общего со святыми римской церкви, получила имя Дины.

Мадемуазель Дина Пьедефер, помещенная матерью в пансион девиц Шамароль, один из лучших пансионов Буржа, приобрела там известность как своим умом, так и своей красотой; однако над ней первенствовали знатные и богатые девушки, которые и впоследствии должны были играть в обществе гораздо более видную роль, чем какая-то мещаночка, мать которой ждала результатов ликвидации дел Пьедеферов. Быстро сумев обогнать своих подруг в школьных успехах, Дина пожелала также и в жизни быть с ними на равной ноге. И вот она задумала отречься от кальвинизма, надеясь, что кардинал будет покровительствовать своей новообращенной духовной дочери и займется ее будущим. Уже по этому поступку вполне можно судить о преимуществах мадемуазель Дины, которая в возрасте семнадцати лет переменила религию единственно из честолюбия. Архиепископ, проникнутый мыслью, что Дина Пьедефер должна стать украшением общества, попытался выдать ее замуж. Все семейства, куда обращался прелат, испугались барышни с осанкой принцессы, которая прослыла самой одаренной из числа юных особ, воспитанных у девиц Шамароль, и во время торжественных, несколько театральных церемоний раздачи наград играла всегда первую роль. Несомненно, тысяча экю ренты, какие могло приносить имение Ла-Отуа, не разделенное между матерью и дочерью, были пустяком по сравнению с теми расходами, в которые должны были вовлечь мужа личные достоинства такого одаренного создания.

Как только г-н Полидор де ла Бодрэ прослышал об этих подробностях, — а о них толковали во всех гостиных департамента Шер, — он явился в Бурж как раз в тот момент, когда г-жа Пьедефер, отъявленная ханжа, и ее дочь почти уже решились подцепить, как говорят в Берри, первого попавшегося молодца, лишь бы он был при шляпе. Если кардинал был очень счастлив встретиться с г-ном де ла Бодрэ, то еще более счастлив был г-н де ла Бодрэ заполучить жену из рук кардинала. Этот человечек потребовал, чтобы его преосвященство дал формальное обещание ходатайствовать о нем перед председателем совета о реализации векселей герцогов Наварренов и прочих и наложении ареста на получаемые ими суммы за конфискованные поместья. Мера эта показалась несколько смелой ловкому прислужнику павильона Марсан; он дал знать виноделу, что им займутся в надлежащее время и в надлежащем месте. Можно себе представить, какой шум поднялся среди сансерцев по поводу безрассудной женитьбы г-на де ла Бодрэ.