Двойной заговор. «Неудобные» вопросы о Сталине и Гитлере - Колпакиди Александр Иванович - Страница 16

Полноценно школа работала всего три года. За эти три года для рейхсвера она подготовила около тридцати человек, для РККА – около шестидесяти. Немного. Однако качество подготовки было очень высоким. Именно выпускники школы составили то ядро, вокруг которого в гитлеровской Германии развернулась крупномасштабная подготовка танкистов.

Наши получили от школы меньшую выгоду, чем рассчитывали. Планы-то были большие. В сентябре 1929 года нарком обороны Ворошилов изложил начальнику немецкого генштаба Хаммерштейну-Экворду, чего, собственно, русские от немцев ждут. Тут было и создание КБ под руководством немецких специалистов, и учеба наших инженеров в Германии, и то, что немцы помогут нам наладить серийное производство танков, и даже, может быть, постройка у нас немецких танковых заводов. В общем, чтобы немцы помогли нам создать наше собственное танкостроение, ни больше, ни меньше. Хаммерштейн не отказывался. По его словам, в планы германской стороны входила разработка в Казани нового танка, лучшего из существующих. Не встретили возражений и другие идеи, высказанные Ворошиловым. Однако с реализацией возникли заминки – отчасти по объективным причинам, а отчасти потому, что даже у «восточника» Хаммерштейна русофильство все-таки так далеко не заходило.

Но не следует думать, что мы, во всем полагаясь на немцев, расслабились. В СССР полным ходом развивалось собственное танкостроение. И, жалуясь на то, что немцы не показывают нам новейшие разработки, наши тоже не спешили знакомить их со своими достижениями. А когда испытания все-таки начались, они были небесполезными не только для немцев, но и для нас. Многие элементы немецких танков нашли применение в нашем танкостроении. Многие наработки, опробованные в Казани, позже реализовались, когда немецкие танки пересекли советскую границу, не только с их, но и с нашей стороны.

Наблюдавшие за испытаниями танков русские работники курсов рассказывали, например, как танк загоняли в озеро, пытаясь проверить, может ли специально облегченная машина держаться на плаву, передвигаться по дну на небольшой глубине – а в 1941 году танки Гудериана форсируют Буг по дну. Впрочем, и наши по части тактики и теории многое приобрели. Так, например, немецкая методика обучения легла в основу «Руководства по стрелковой подготовке танковых частей РККА».

Танковая школа в Казани закрылась одновременно с Липецкой 6 сентября 1933 года, после того, как в Германии к власти пришел Гитлер.

Но самыми засекреченными из всех были химические объекты. И тому имелось наисерьезнейшее основание. Летом 1925 года состоялось подписание Женевского протокола о запрещении военного применения удушающих и отравляющих газов и бактериологического оружия. В числе прочих подписантов была и Германия. В 1927 году к протоколу присоединяется СССР.

В 1928 году у нас началась первая пятилетка, согласно которой, на химическую промышленность выделялось 614 миллионов рублей, и 500 миллионов из них шло на военную химию. А в следующую пятилетку эта сумма составила уже три миллиарда. Не следует забывать, что даже самая неудачная совместная работа с немцами оставляла в руках советских ученых и промышленников определенное количество «ноу-хау», которые внесли свою лепту в колоссальный рывок, сделанный советской военной промышленностью перед Второй мировой войной.

Еще в 1926 году Россия и Германия договорились о совместном испытании газов. Работы над ОВ были настолько секретными, что точное количество полигонов неизвестно до сих пор. Есть точные сведения только о двух объектах. Это «Подосинки», расположенные в поселке Шиханы, что неподалеку от Саратова, и «Томка» возле населенного пункта Тоцкое Оренбургской области. Испытания, как уже было сказано, совместные, расходы – пополам. И снова техническое руководство испытаниями – немецкое, административное – наше. Обе стороны за отдельную плату могли получить образцы всех применявшихся и разработанных приборов. Все протоколы испытаний, фотоснимки, чертежи выполнялись в двух экземплярах – для каждого из партнеров. Мы предоставляли немцам полигоны, персонал и условия для работы. В ответ они брали на себя обязательство обучать специалистов по всем отраслям, по которым будут проводиться опыты, и давать им возможность принимать практическое участие в работе.

Обе стороны были обязаны сохранять полную секретность. Более того, в договоре специально оговаривалось, что если немцы не будут выполнять требования режима, то советская сторона «принимает меры», вплоть до расторжения договора. На объектах устанавливался режим не просто секретности – сверхсекретности. Немецкий персонал должен был находиться в полной изоляции, никаких знакомств с русским персоналом, а тем более – с местным населением. Разговоры – только в пределах служебной необходимости. Запрещены выход за территорию объекта, фотографирование, нахождение на предприятии без ведома руководства и т. п.

Начали с иприта. Уже в 1926 году провели первые опыты – разбрызгивание иприта с самолетов, испытания нового прицельного приспособления. Одновременно проверялась надежность средств химической защиты, разрабатывались способы дегазации местности. На этих полигонах исследовали все: химические бомбы, химические фугасы, цистерны для заражения местности, установки для выливания ОВ, приборы дегазации, защитные костюмы – все, что имело хоть какое-то отношение к ведению химической войны. Посетивший осенью 1928 года объект генерал Бломберг дал высокую оценку «Томке».

На этом, раннем этапе руководство РККА также высоко оценило работу объектов. Почти сразу же был разработан способ применения ОВ с помощью авиации, а советские специалисты, работая бок о бок с гораздо более квалифицированными немцами, многому научились. Да и при номинально равном финансировании на деле затраты советской стороны были в несколько раз меньше.

С самого начала Ворошилов не скрывал особого интереса РККА именно к военной химии. В обмен на расширение экспериментов правительство было готово пойти на увеличение финансирования, на уступки по спорным вопросам, касающимся других объектов. На «Томке» начал создаваться институт. Должен был прибыть первый химбатальон РККА для проведения испытаний.

Проблемы начались в 1929 году. Год оказался неудачным. По этому поводу Ворошилов писал генералу Хаммерштейну: «В течение года «Томка» не дала того, что мы, согласно договору, ожидали. Ряд технических дефектов в приборах, присланных немцами, в частности, взрыватель газовой бомбы, сделал их негодными. Бедность технических средств, которые немцы представляют на этот полигон, не оправдывает существование института… Это наводит на мысль, что здесь или недоразумение, или же нежелание вводить нас в курс новых и старых химических средств борьбы, которые рейхсвер имеет».

Похоже, немцы действительно не спешили допускать русских к своим секретам. Доступ в институт для наших был ограничен. Не собирались они и расширять базу испытаний. Что-то странное творилось на объекте. Советские специалисты, посещавшие Германию, посылали руководству отчеты, говорившие о высокой технической оснащенности немецких лабораторий. Под Саратовом все было проще, беднее, примитивнее. Откровенные во всем, что касалось прошлого применения ОВ, немцы замыкались, как только речь заходила о последних разработках. Представители рейхсвера обещали ознакомить партнеров со всем, всем, всем… Но время шло, а обещания оставались обещаниями. Немцы явно скрывали новейшие разработки, а наши спецслужбы не настолько качественно работали, чтобы получить их без ведома хозяев.

Немцев понять можно. К тому времени «восточная» ориентация внешней политики Германии начала уступать место прозападной. Они, естественно, не хотели делиться с нами разработками по тому виду оружия, по которому ушли далеко вперед, и в то же время не хотели терять полигон. Их поведение вполне вписывалось в новую психологию германского офицерства. Тот же Бломберг еще в двадцатые годы обронил фразу:

«Честью прусского офицера было быть корректным, а честь немецкого офицера должна заключаться в том, чтобы быть коварным».