Оборотный город - Белянин Андрей Олегович - Страница 34

— Прохор! — строго прикрикнул я. — Ты мне тут брось самоуправство учинять! А ну быстренько спустил сюда Моню или Шлёму на выбор. Потом верёвку сбросишь и меня вытащишь, ясно?

Минута молчания. Ещё полминуты ожидания, тихие отзвуки детской считалочки сверху, невнятная матерщина, и из трубы со свистом вылетел бледный упырь, прямым попаданием сбив грозно пыхающего батюшку.

— Шлёма, ты? Цел ли?

— Девственность сохранил, хотя отстаивать пришлось крепко… — Под глазом поднимающегося с отца Григория упыря переливался фиолетовыми разводами знатный синяк. — Моню спаси, Иловайский! Он-то у нас потише будет, скромник, интеллигентских кровей, а ить твой казачина на него так орёт, что ни один мочевой пузырь не выдержит…

В тот же миг из трубы показался край крепкой толстой верёвки. Ну уж если под весом моего застрявшего денщика она не оборвалась, то уж меня выдержит и подавно.

— Не поминайте лихом, нелюди недобрые! Хозяйке мой земной поклон. — Я понадёжнее обмотал верёвкой руку аж до локтя. — Передайте, что завтра верну-у-усь…

Последнее слово смазалось в связи со скоростным подъёмом по трубе. Фактически меня вытащили из-под земли, как морковку! Я даже взлетел вверх едва ли не на сажень к звёздам и был подхвачен на крепкие руки моего заботливого денщика. В глазах верного Прохора стояли слёзы, тихушный Моня, переглянувшись со мной, под шумок сквозанул в трубу и был таков. Нам оставалось накрепко закрыть крышку люка, присыпать её землёй и размеренным шагом отправиться по ночи к своему полку. Впрочем, и до рассвета было уже не так далеко, пока шли — светало…

По пути я, зевая, рассказал старому казаку всё, что со мной там происходило, без утайки. За беса и бабку Фросю был похвален, за Вдовца едва не словил воспитательную затрещину, а в остальном всё нормально, всё как надо. Даже привет от Катеньки передал, хотя она вроде и не просила или просила? А, не это важно…

Когда добрались, уже вовсю пели петухи. Мы рухнули в солому на конюшне и без просыпу спали бы до обеда, если б не мой деятельный дядюшка. Усатый ординарец поднял меня за шиворот, рыча, как соседский Трезор, и потащил за собой. Что характерно, в сторону храпящего Прохора он даже не глянул, знал, зараза: его не вовремя разбуди — неделю фонарём при ясном дне светить будешь. А меня можно, я ж генеральский племянничек, уж надо мной-то поизмываться самое милое дело…

— Иловайский! Никак спишь, каналья?!

Я с трудом разлепил глаза и уставился на грозного дядю. Господи, ну как можно вот так орать ни свет ни заря, сейчас по-любому ещё одиннадцати нет. Веки смежились сами собой…

— Не спать, когда с тобой сам генерал разговаривает!

— Хр-р-хм-м… — Сладко причмокнув, я попытался поудобнее устроиться спиной на косяке. Дядюшкин голос долетал из далёкого ниоткуда…

— А ну-ка Прохора сюда! Пущай влепит от моего имени энтому гулёне пять плетей!

— Дык денщик их спит, ваше превосходительство. Будить ли?

— Будить… рискованно. Давай бегом с ведром к колодезю!

Дальше голоса уплыли окончательно, и я уже почти видел сон, как на мою голову обрушился целый поток ледяной воды! Ох и зверство, скажу я вам…

— Проснулся, добрый молодец?! — злорадно прикрикнул добрейший Василий Дмитриевич, заботливо протягивая мне свою собственную кружку с горячим кофе. — На-кась, хлебни для пробуждения. И докладывай, что у тебя там с французским кладом?

— Ничего общего, — отфыркиваясь, признал я. — Каждый сам по себе.

— Ты мне тут не умничай! Где ночь провёл, куда с Прошкой тайком шастали, почему я, как твой прямой командир и родной дядька, ничего не знаю, а?!

— Под землю ходил. Один. Прохор в трубе застрял. Катя помочь обещала, карту сканирует. Вечером опять пойду. Кофе не буду, от него мозги чернеют.

— А поподробнее? — Генерал заинтересованно присел на оттоманку.

— Про мозги?

— Про поход ваш, дурень! И не смей тут у меня спать! Ишь, прямо в луже так и готов калачиком свернуться…

Я призвал на помощь все последние силы, битых пятнадцать минут расписывая дражайшему родственничку все-все-все свои злоключенческие приключения. Да так сочно и многокрасочно, что заслуженный генерал только рот открывал, жаль ни одна ворона не воспользовалась…

— Ну уважил старика, племянник, распотешил дивной историей, — с уважением признал он, когда я выдохся и почти уже не ворочал языком от жуткого недосыпа. — Хвалю! Неси ты службу и дальше с таким рвением, то далеко пойдёшь, мои седины не позоря! Молодца! А вот в другой раз возьми и меня с собой? Мне-то, поди, тоже интересно…

— Там Прохор застрял, куда уж с вашей талией.

— С чем?!

— И я о том же…

— Пошёл вон, Иловайский, — непонятно на что обиделся дядя.

— А можно, я тут, на оттоманке, с краешку…

— Пошёл во-о-о-он!

Поздно, поздно… Я, как был, весь мокрый, сдвинул могучего дядюшку и так сладко прикорнул на его тёплом лежбище. И сны были такие чистые, детские, невинные…

Словно еду я верхом на белом арабском жеребце, а сам даже пальчиком поводьев не касаюсь, ибо он малейшему движению коленей моих послушен, словно малое дитё строгой мамке. А я сам в штанах, в папахе, но почему-то голый по пояс, и тут навстречу мне Катенька, вся нарядная и улыбками светится. Подошла к арабу, рученькой белой вокруг морды повела, конь на колени опустился и мягонько так лёг, мне и с седла прыгать не надо, довольно было наземь сойти. Обрадовался я этому, жеребца за шею обнял — умница ты моя! А Катя вдруг в обиду ударилась — раз я тебе коня так выучила, отчего ж это он умница, а не я?! Да как стукнет каблучком громко! И ещё раз, и ещё!

— Какая холера ко мне в двери ломится? — грозно спросила моя красавица голосом генерала Иловайского 12-го.

Я томно приоткрыл один глаз, лежу на дядиной оттоманке, укрытый его мундиром. И уютно мне, и тепло, хоть до сих пор и мокро…

— Прощения просим, там какой-то хмырь небритый до вашего превосходительства нарывается!

— Гони его в шею!

— Да он вроде из этих, образованных… Так бить, что ли?

— А я на минуточку! — Судя по грохоту шагов, в горницу безапелляционно влез какой-то пронырливый тип. — Здравствуйте, а кто тут Илья Иловайский? Он мне нужен. Мне известно, что он ищет клад. Это дело государственное, я должен знать.

— Да ты кто? — Судя по голосу, мой дядя слегка обомлел от такого напора. У нас, казаков, на старших по званию горло драть не принято, выпорют же так, что мало не покажется.

— Я Митрофан Чудасов, уездный учитель, филолог, учёный, автор нескольких статей в популярном среди культурных людей журнале «Введенская старина», поэт, сочинитель акростихов-с!

— Интеллигент, стало быть…

Чтобы вот так быстро вывести моего дядю на фронтовую линию нарастающего раздражения, надо умудриться, но этому господину не пришлось даже особо стараться. Я разумно не поворачивался и не вылезал из-под генеральского мундира…

— А это он, что ли, спит? А почему днём, разве днём спят? Что он, вообще, себе позволяет в присутствии посторонних? Ну разбудите же его, раз вы его денщик, это ваша обязанность!

Я укрылся с головой. Каким же надо быть непроходимым идиотом, чтобы генерала без мундира принять за денщика?!

— Ну? Поднимайте его, поднимайте! Нам надо поговорить. А вы подождите за дверями. Э-э, не понял?

А чего тут понимать — звук взводимых курков двуствольного турецкого пистолета ни с чем не спутаешь, а стрелять дядя умеет…

— Так ты, штафирка штатская, моего хорунжего будить смеешь? Да у меня парень всю ночь жизнью ради Отечества рисковал, а ты на него голос повышать?! Я ж тебя, щелкопёра пузатого, своей рукой пристрелю, не побрезгую! Я ж тебе твоей же «Введенской стариной» да по чернильному рылу-у…

После чего раздался грохот выстрелов, и кто-то с визгом покинул помещение. Стало быть, прицельно палить не стал, а мог бы, добрый он у меня всё-таки…

— Вставай, Иловайский! — Мой дядя устало спихнул меня с оттоманки и тихо попросил: — Там наливка в шкафчике, плесни-ка стопку, все нервы винтом поднял, крыса учёная…