Москва, 41 - Стаднюк Иван Фотиевич - Страница 43

«В конечном счете, я не военнообязанная, – успокоила себя Ольга Васильевна. – Прошусь куда хочу!.. А куда я хочу?.. – И почувствовала, как изнутри легкий жар обдал ее лицо. – Хочу быть вместе с дочерью и поближе к мужу – человеку, которого люблю больше себя самой… И больше дочери?.. Да!.. Да, возможно, и больше дочери! Федя – рыцарь, защищающий Родину. Погибнет он – погибну и я. Зачем мне жизнь без него, без его вразумительного слова, без успокаивающей улыбки, без сдерживающего упрека?.. А Ирина уже взрослая, выстоит и найдет свое счастье, хотя ой как трудно будет ей, такой красавице…»

Так, переметываясь от мысли к мысли, не замечая их отрывочности и подчас нелогичности, шла она рядом с Ириной через школьный двор в сторону 2-й Извозной улицы, как вдруг их окликнул чей-то знакомый, с хрипотцой голос:

– Эй, соседушки!.. С фронтовым приветом!.. Какие заботы позвали вас сюда?!

Перед ними стоял их домоуправ Бачурин; он был почти неузнаваем – в кирзовых сапогах, военной хлопчатобумажной форме, подпоясанный зеленым брезентовым ремнем. Помолодевший, без привычной сутулости, Бачурин всем своим видом излучал энергию и деловитость. Присмотревшись к нему, Ольга Васильевна поняла, что домоуправа особенно молодила красноармейская пилотка, из-под которой серебрились виски коротко подстриженных волос.

– Дядя Бачурин! – Ольга еще в юности так звала домоуправа. – Неужели и вы на фронт?!

– Я уже с фронта и опять туда же.

– И мы на фронт! – восторженно похвасталась Ирина. – В военный госпиталь!

– Вам что, в Москве госпиталей не хватает? – Темные глаза Бачурина подернулись грустью, а лицо похмурнело и постарело.

– В Москве и без нас полно добровольцев, – с некоторым гонором ответила Ирина.

Бачурин посмотрел в ее красивое и взволнованное лицо с печальной снисходительностью и начал закуривать папиросу. При этом будто с неохотой сказал:

– Федор Ксенофонтович не одобрил бы…

– Это почему же?! – В голосе Ольги Васильевны просквозила озабоченность.

– Ему на фронте сейчас ой как не сладко. А узнает, что и вы под бомбами, – еще горше будет.

– Мы полагали – наоборот. – Голос Ольги Васильевны потускнел. – Воевать будем рядом.

Бачурин затянулся табачным дымом, выдохнул его и тут же удушливо закашлялся. Потом заговорил будто о другом:

– Из Смоленска не успели эвакуировать госпиталь. Тысячи раненых и медперсонал захвачены немцами… Вы же семья генерала… Вам первым петлю на шею…

– Дядя Бачурин, зачем вы нас пугаете? – с искренней укоризной спросила Ольга Васильевна. – Сейчас все должны забыть о страхе и думать об общей пользе…

– Вот именно! – перебил ее Бачурин. – О пользе там, где ее действительно можно принести.

– Что же вы советуете?

– Ехать, допустим, на строительство оборонительных рубежей.! Там санитары тоже нужны – даже на нашем участке… Могу взять вас с собой.

Вряд ли бы согласились Ольга Васильевна и Ирина на предложение Бачурина, если бы не он – случай: когда они стояли посреди школьного двора и вели этот разговор, на крыльцо вышел начальник призывного пункта и громко крикнул:

– Бачурин еще не уехал?!

– Здесь я! – настороженно откликнулся Бачурин. – Жду грузовик со склада военного округа!

– Только один грузовик? – огорчился капитан. – Там мне звонит комендант Большого театра товарищ Рыбин. Просит забрать у него на окопные работы группу добровольцев – артистов и музыкантов.

– У Большого театра есть свои автобусы. Пусть сами и везут! – Бачурин заговорщицки подмигнул Ольге Васильевне, однако глаза его не утратили печального выражения. – Вчера ведь один их автобус приходил под Можайск!

– Возьмите хоть двух народных артистов!

– Нет места в машине!.. А артистов, писателей, разных там сочинителей музыки у нас на каждую сотню метров противотанкового рва по десятку! Лопат и кирок не хватает!

Если строительством поясов Можайской линии обороны занимаются даже народные артисты из Большого театра, так почему же не поехать и им – Ольге Васильевне и Ирине?!

«К дьяволу колебания!..» – подумала Ольга и, взглянув на дочь, поняла, что и она близка к такому решению. – Едем, Иришенька?

– Едем, мамонька!