Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич - Страница 6

Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:

– Иди, стервец! Народ тебя требует!..

Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамей­ками. По ступенькам взбираюсь на сцену.

– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.

Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:

– Не имеете права нарушать конституцию!

– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?

Конституцию я знаю и цитирую без запинки:

– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина

– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недо­стоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не по­сылать.

– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хо­хочут.

Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позво­нит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки за­бегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пе­ресохло.

– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.

А он отворачивается и улыбается.

– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает

– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?

А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.

– Я же комсомолец! – хватаюсь за последнюю соло­минку.

– Выкинуть тебя из комсомола! – подпрыгнул на месте дед Мусий.

– Ну, были промашки, – оправдываюсь. – Глупости были… Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне – исправлюсь! Клянусь вам, что в армии…

– Дурака будешь валять! – выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий.

– Товарищ голова! – обращаюсь к президиуму. – Поверьте!.. Что хотите со мной делайте, только не…

– Ты людям, людям говори! – голова указывает на притихший зал.

Но как тут говорить, раз слезы душат меня?

– Никогда дурного обо мне не услышите, – уже ше­потом произношу я и умолкаю.

С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю

– Ну как, товарищи? – спрашивает он у собрания. – Поверим?

И вдруг собрание в один голос отвечает:

– Поверим!..

Только дед Мусий добавил:

– Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним!

Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Марусей помириться так и не удалось.

НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ

Верно говорят: в дороге первую половину пути ду­маешь о местах, которые покинул, а вторую – о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах.

Так и я – Максим Перепелица. Четвертый день везет нас воинский эшелон. В какой город едем и как долго ехать будем – никому не известно. Знаю, что в армию, а остальное меня мало заботит. Все о Яблонивке своей вспоминаю, о том, как провожали нас из села…

Стояло утро – ясное, свежее. По голубому океану неба плыла куда-то серебристая паутина. А на душе у меня было грустно. Может, потому, что минуло лето, что деревья в садках будто огнем опалены – листва их раскрашена во все цвета: желтый, коричневый, красный, оранжевый?.. И в этой листве не слышно птичьего гомону. Тишина стояла кругом. Казалось, и трава, припав к земле, вслуши­валась в эту тишину и ждала чего-то.

Потом то там, то здесь начали скрипеть калитки, во­рота, раздаваться голоса. С другого конца села донеслись звуки гармошки. В ответ ей на соседней улице послыша­лась песня. К центру села, на площадь, что перед клубом, потянулись люди – одиночками, парами и целыми семьями. Шли хлопцы с высокими, как гора, мешками за спиной. Это новобранцы харчами запаслись. Стайками бе­жали девчата. Толпа на площади росла с каждой минутой и все сильнее гудела.

И я стоял в этой толпе, чуть хмельной от чарки сли­вянки, которую батька поднес мне на дорогу. Мне уже было ясно, почему грущу я в такой радостный день: не вы­шла провожать Маруся. Не пришла! Встретилась мне на улице, стрельнула глазами и отвернулась. Злится. А чего? Ну, поругались. Так помириться ж можно! На пожар есть вода, а на ссору – мир!

Не пожелала… «Ну, погоди, узнаешь же Максима! – думал я. – Да и все, кто ветрогоном меня зовут, – узнают! Докажу я людям, на что способен Максим Перепелица! Армия для этого самое подходящее место. Пожалеет еще Маруся не раз. Сама письмо напишет. Но поглядим еще, отвечу ли я».

И все-таки хотелось сбегать к ней домой. Но батька, как репей, прилип ко мне. Ни на шаг не отходит, настав­ления дает, наказывает, как должен служить я Родине.

Мать рядом стоит и украдкой слезы утирает. Возле нее – дед Мусий, трясет своей жидкой бороденкой и шеп­чет что-то матери на ухо. А батька все наставляет:

– Исправно служи. Да командиров слушайся. И не за­будь, что самое главное – со старшиной роты в ладу быть.

– Пиши, Максимэ, почаще, – просит мать. – Да не заблудись там в городе большом. И одевайся потеплее, чтоб не простудился, не дай бог…

Тут дед Мусий в разговор вступает:

– Чего ты квохчешь, Оксано? Не пропадет твой Мак­сим! Ты ему генеральную линию давай, чтоб воякой доб­рым стал!

– Не беспокойтесь, диду, – отвечаю ему. – Сам знаю, куда и зачем еду. Хуже других не буду.

– Ой, не хвались, Максим, – не отстает Мусий. – Не кажи «гоп», пока не перескочишь. Делом докажи!

Даже зло меня взяло. Не я буду, если в первые же дни службы не покажу себя. Сразу так возьмусь за дело, что ого-го!..

И вот наш эшелон подъезжает к станции назначения.

А мы – новобранцы – толпимся в дверях теплушек и рас­сматриваем виднеющийся километрах в пяти город. Го­род, я бы сказал, так себе. Ни тебе высотных зданий, ни дворцов заметных. А вдобавок к этому – эшелон наш по­дали не на пассажирский вокзал, а на товарную станцию.

Правда, с оркестром встретили нас на платформе. Это уже дело другое.

Выгрузились мы из вагонов и ждем команды к по­строению. Я держусь Степана, который мой сундук несет. Осматриваюсь кругом и думаю:

«Пора бы мне начинать действовать…»

– Ставь, – говорю Степану, – сундук и сбегай брось мое письмо в ящик. Только в почтовый!

– Марусе успел настрочить? – спрашивает Степан и берет у меня конверт.

– Ей, – и скребу в затылке. – Неловко получилось все. Поругались перед самым отъездом.

Степан убегает, а я обращаю внимание на высокого симпатичного парня. Стоит он у своего чемодана и цыгарку завертывает.

– Эй, дружок! – окликаю его. – Ты откуда?

– Из Белоруссии.

– Как зовут?

– Илько Самусь.

– А почему такой высокий?

– Кормили хорошо.

Четко отвечает. Люблю таких хлопцев. Говорю ему:

– Добрый наблюдатель из тебя выйдет, Самусь. Зрение крепкое? А ну почитай, что там написано, – и указы­ваю на забор, где еле уместились аршинные буквы: «Не курить!»

Посмотрел Самусь на забор, затушил цыгарку и поло­жил ее за ухо.

– Далеко видишь! – одобряю. – Становись сюда, будешь в моей команде.

Самусь с недоумением смотрит на меня, я уже подхожу к другому хлопцу, одетому в меховой треух и полосатую свитку.

– Добрая у тебя одежа, – говорю ему и щупаю свитку. – Я такой еще не бачив.

Хлопец повернул ко мне лицо, и я даже испугался. За­горелый до черноты! Только зубы да глаза блестят.

– Как же тебя звать, такого черного?

– Моя Таскиров, – отвечает. – Али Таскиров.

– Иди к нам. У нас черных не хватает.

В это время подбегает Степан Левада и доклады­вает мне:

– Товарищ командир, ваше приказание выполнил, – и улыбается – рад, что по-военному у него получилось.

– Молодец! – хвалю Степана и обращаюсь ко всем: – Вольно, хлопцы, можно курить!

– А ты кто такой? Чего распоряжаешься? – подле­тает ко мне какой-то парняга, в кепке, в кожаной ту­журке, с котомкой за спиной.