Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич - Страница 10

Продолжаю:

– Ну… солдат должен быть честным, правдивым… Если служишь, так служи честно… за оружием ухаживай на совесть. На посту не зевай. Ну, обманывать нельзя, во­ровать… и так далее.

– В общем, верно, – говорит старший лейтенант и так на меня смотрит, вроде в душу хочет заглянуть. Я даже глаза в сторону отвел. – А что если вам поручить провести с солдатами беседу на эту тему? – спра­шивает.

– А что? Могу! – соглашаюсь. – Еще подчитаю трохи… Разрешите идти?

– Минуточку, – задерживает меня старший лейтенант и зачем-то выдвигает ящик стола.

«Наверное, хочет дать брошюру, чтоб к беседе гото­вился».

И так радуюсь я про себя! Удалось ведь выйти сухим из воды! И вдруг… командир роты протягивает мне чистый конверт…

– Возьмите. Он вам, кажется, нужен.

Я почувствовал, что у меня начали гореть уши, потом щеки, затем запылало все тело. Во рту стало горько. И та­ким противным я сам себе показался! Вспомнил санчасть, где я пытался прикинуться больным, чтоб на занятия не пойти и тем временем конспект составить, вспомнил весь разговор с командиром роты. А он-то с самого начала знал, в чем дело!

– Товарищ старший лейтенант… – еле выдавил я из себя. – Не могу я беседу проводить… Лучше на гауптвахгу отправьте…

– Вы же больной, – говорит Куприянов.

– Нет, здоров я, – отвечаю каким-то чужим голосом и не могу оторвать глаз от пола.

– Тогда ограничимся одним нарядом, хотя можно было б и на гауптвахту отправить… – сказал командир роты и вздохнул тяжело.

С тех пор нет у меня охоты на занятиях отвлекаться посторонними делами. А если из сердца слова в письмо просятся, я их про запас берегу.

КИЛО ХАЛВЫ

Кто получал внеочередные наряды, тот знает: штука эта не сладкая. Ведь наказание отбываешь. И большей частью отбываешь в выходной день, когда твои товарищи отдыхают, веселятся, идут в городской отпуск.

Наряды бывают разные. Легче, например, отстоять сутки дневальным. Не страшно, когда на какую-либо ра­боту посылают. Но идти в наряд на кухню… Нет горше ничего! Дрова коли, воду таскай, посуду мой, котлы и ка­стрюли чисть, наводи санитарию и гигиену на столах и на полах. Больно много нудных хлопот.

И вот мне не повезло. Упек меня старшина Саблин в воскресный день на кухню отбывать взыскание, наложен­ное командиром роты. Это за то, что письмо на занятиях писал я. А тут еще картофелечистка на кухне сломалась, и приказали мне вручную чистить картошку. А заниматься этим не мужским делом я страх как не люблю! Может, по­тому, что история одна со мной приключилась, когда я подростком был.

Мать моя славится в Яблонивке доброй стряпухой. Если наша бригада выезжала на далекие поля, ее брали за повара. Во время одной косовицы я с товарищами искал на покосах гнезда перепелов. Мать увидела меня и заста­вила начистить картошки. Не мужское это дело. Но раз мать заставляет – не откажешься. Начистил я картошки, вымыл ее. Вечерело, смеркаться стало. Мать уложила в котел мясо, крупу, приготовила сало с поджаренным лу­ком и другой приправой.

– Высыпь картошку в котел, – приказала она. Я мигом схватил ведро и перевернул его над кипящей водой, не разглядев в спешке, что под руку попало ведро с нечищеной картошкой и картофельной шелухой. А по­том… что было потом, лучше не рассказывать. И не при­помню я сейчас, чем меня мать колотила. Я только ску­лил и упрашивал:

– Быйтэ, мамо, но нэ кажить людям, Бо засмиють!..

А люди и без того засмеяли. С той поры я люблю кар­тошку, когда она уже на столе.

Так вот, довелось мне-таки чистить картошку. Сижу я в подсобном помещении кухни – тесноватой комнате с двумя окнами, сижу и стружку с картошки спускаю. На мне поварской колпак, короткий халат и клеенчатый пе­редник. Рядом со мной солдаты из соседней роты – Зай­чиков и Павлов. Зайчиков – узкоплечий, губастый, с по­желтевшими зубами (видать, сладкое любит). Такому в самый раз на кухне сидеть. Павлов посерьезнее парень: строгий, неразговорчивый, ростом покрупнее меня. Чи­стит картошку и фокстрот насвистывает. Вижу, оба хлопца проворно с картошкой расправляются. У каждого из них уже по полведра, а у меня только дно прикрыто.

А за окном что делается! Гуляет мяч на волейбольной площадке, гармошка у клуба заливается, смех, говор, песни. Ясно – выходной день. И так мне нудно стало, что того и гляди швырну нож и в открытое окно выскочу.

Но попробуй убеги. Прямой наводкой на гауптвахту направят. А разговоров сколько будет!

Недовольно кошусь на своих соседей и соображаю…

– Смотрю я на вас, хлопцы, – говорю им, – и удив­ляюсь: ничему вы не научились в армии.

Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали.

– Нет, верно, – продолжаю. – Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра.

– Глубокая мысль, – ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. – Ты изложи ее дежурному по кухне.

– А что дежурный? – недоумеваю. – Все зависит от вашей сознательности.

Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает:

– Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень.

– Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! – отве­чаю. – До сих пор письма шлют, советуются… А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали…

При упоминании о халве Зайчиков – тот, который гу­бастый, – уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему.

– Целый ящик? – заерзал Зайчиков на своей табу­ретке.

– С полпуда весом, – отвечаю. – Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил… А она все не убывает. Выкиды­вать?.. Жалко.

– Так тащи ее сюда! – предлагает Зайчиков и обли­зывается. – Поможем.

– Вот это друзья! – хлопаю я себя ладонью по ко­ленке. – Значит, халву есть «поможем»? А картошку чи­стить?..

– Сколько принесешь? – ставит Зайчиков вопрос ребром.

Тут Павлов вмешивается:

– Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал?

– Плохо знаешь ты Перепелицу! – отвечаю ему. – У меня слово твердое. – И предлагаю: – Ведро кар­тошки – кило халвы!

Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придви­нул мое пустое ведро к себе.

– Ну, смотри, если обманешь! – говорит. – Дежур­ному по кухне доложим.

А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва про­дается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом.

Но к ларьку я не спешу – погулять хочется.

Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки летит. Подкинул я его и как гасанул в сто­рону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в за­тылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня.

– Ты чего не на кухне. Перепелица? – спрашивает.

– Там ребята душевные, – отвечаю. – Не дают пере­утомляться. Ценят!

И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного «спортсмена», который болтается на пере­кладине, место уступить. Уступил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые ру­ки. «Здорово!» – хвалят хлопцы. Чего здесь удивительно­го? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натренировался.

Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться.

Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда стар­шина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зайчиков с Павловым кар­тошки.

Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши – «Крючка» по прозванию.

«Порядок! – думаю, – продавец на посту».

Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку де­шевых папирос и спички.

– Не-е-т, – говорю ему. – Дайте-ка халвы попробо­вать.

– Попробовать? – переспрашивают усы.

– Эге.

Из окошка высовывается длинный нож с кусочком халвы на кончике. Разжевал я халву, проглотил. Добрая! Но хвалить не спешу: еще пожалеет килограмм продать.