Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей - Страница 9

Ногой топнул, жена приметнулась с новым графином. Комбалтфлоту все равно брюхо вскрыли, но Кирову воевать дозволили. Финна он не то что расколошматил, своих тоже закопали в снега с перебором, но новые территории — товар лицом. И орден, и новый виток славы. Отлегло.

Он в эти дни перестоял Сталина на кремлевских ковровых дорожках, перемолчал, переглядел в гляделки, а дворня, не привыкшая, что так с Хозяином на равных можно, мочой от страха всю Красную площадь перевоняла. Греча разваристая с котлетами: практически на отлично, может лишь с маленьким минусом. Страх этот как бы плюсовался Кирову в пользу, и Сталин сдался:

— Хорошо, Марат, попробуй. Мы знаем — ты многое можешь. Бери бразды. Под полную твою ответственность.

Последние слова с разбивкой, с ударением на каждом. Или пан, стало быть, или в кустах. Последний получается шанс, крайний момент. Тут же ответный удар: армий больше не дали («А нету! Мы тебе и так оставляем — 55-ю, 999-ю»), и сокращений военных поставок Москве не разрешили («Страна за нами, великая, Маратик, страна!»). В отказ уже поздно. А получится ли пан, оно еще надвое. Ладно, побарахтаемся. Игра на большой интерес. Пирог с визигой не обязательно, хва жрать, да эта кухарка визигу вечно и засушивает.

Вот с Ангелиной еще непонятки. Слушок, что она теперь под Лаврентием. И как уточнить? — нет способа. Ее он знал, что не увидит: в Англии на гастролях, союзников ублажает. Наврать не могли же. И в «Правде»: Большой театр и его солистка Ангелина Вродева в британской столице… Не могли же ему поддельный номер газеты подложить, для одного него специально напечатанный… Сырники на десерт — недурно. Есть смысл осилить. Привык к Ангелине-то, а как заподозрил, что уводят — тем паче взыграло. Еще полстакана. Хватит. Тарелку гурьевскую взял — Кутузов изображен, глаз, кобыла — двумя руками, крякнул, пополам переломил: кобыла отдельно, полководец отдельно, о глазе и речи нет.

29

Вареньке приснился кот. Сначала показалось, что незнакомый, потом вспомнила, что такой жил у Рыжковых давным-давно, в самом детстве. Имя не вспомнила, но вспомнила, как Арька дул коту в физиономию из пустого пульверизатора от одеколона. Кот фыркал, но не убегал.

Варенька проснулась от нехорошей мысли. Ровно дышала в тишине мама, из кухни доносились ровные удары метронома. Немножко ныл пустой желудок, но утренний хлеб Варенька ночью не съедала. Кота — не приснившегося, а какого-то уличного — съел дворник из соседнего дома, горький пропойца. Он и в мирное время ел голубей. Но если наступит голод, вдруг стала рассуждать Варя, то что же?

Сможет сама она… съесть кота? Варю передернуло. Представилась кастрюля, в которой плавает усатая голова. Нет-нет-нет! Так не будет! Но какой-то задней и взрослой мыслью пришло, что — может быть. Варя аж вскочила на ноги, но тут же опять нырнула в постель: холодно. Хорошо, что у них два ватных толстых одеяла. Именно в этот момент Варенька вдруг с безжалостной полнотой осознала, что надо по-другому теперь относиться к жизни, как-то иначе совсем, а как — неясно.

Надо пересмотреть свои нравственные основания, сказала себе Варенька, выработать ко всему более ответственное отношение. И заплакала.

30

Кавалькада серо-салатовых паккардов-близнецов просочилась под маскировочную сеть, закрывавшую обрызганный коричневой краской Смольный и окрестные территории. Киров ездил на пяти машинах: ни водители, ни порученцы не знали до последней секунды, в какую он сядет сегодня.

А могли и напечатать специально газету! — подумал Киров на пороге Смольного, и аж застыл на секунду с поднятой ногой. Печатали же для Ильича в Горках, пока в нем шары крутились, персональные номера «Известий»!

Потом сообразил: нет, невозможно. «Правда» всюду «Правда», и в Смольный номера приходят, и в библиотеку.

В самой, однако, заметке могли наврать! Приказал порученцу связаться с Лондоном, что там слышно о Большом. К середине дня стало известно, что английская пресса от Ангелины в восторге.

31

— Чижик! — воскликнула Варенька. — Как хорошо!

Вообще фамилия Светы была Птицына, но ее дразнили Чижиком. Она была похожа на чижика: серенькая, невзрачная, не высовывалась. Ее, лопоухую, с лицом чуть сморщенным, сутуленькую, зубы в разные стороны, считали в школе некрасивой. Варенька считала иначе, всегда пыталась заставить Чижика сменить стиль: отрастить волосы, держаться прямо, подвыщипать слишком густые брови, улыбаться чаще, чтобы не морщиться. Но главное, что и Чижик казалась себе некрасивой, одевалась нелепо, даже если могла позволить не так, на выпускной вечер надела серые носочки, когда все девочки были в белых, и нарочно стриглась коротко, так что уши всегда торчали.

Вот и теперь: уши на всех ветрах под неподходящим, в полоску, мальчишеским беретом. Сама Чижик на приставной лестнице закрашивает из маленького ведерка название улицы Рылеева. Номер дома уже закрасила. Номера и названия закрашивали по всему Ленинграду, чтобы сбить с ориентации гитлеровских лазутчиков.

Они не виделись с окопов. Их призвали на оборонные работы еще до блокады, в августе. Погода была такая прекрасная, лето горело. Пока в городе — купаться ежедневно ходили, а на работах — ни разу за неделю, некогда. Собрали у Казанского собора, выдали лопаты, трамваями добрались до Варшавского, там поехали в темных вагонах. Посреди ночи встали: локомотив разбомбило! Вот так, сразу же. А в городе тогда еще не бомбили. Перетру-хали до не могу. А что делать?

Копали противотанковые рвы, жили в палатках. Арька только-только ушел в армию, и Варенька, улучая, писала ему большое письмо. Чижика подбивала не стесняться и вступить в переписку с каким-нибудь бойцом. Им там одиноко на фронте, многие девушки переписываются, а Галка из параллельного «Б» даже влюбилась по почте.

— Может и ты влюбишься! Это так хорошо! Карточку ему свою вышлешь. Только не стригись пока, и щеки надо нарумянить.

Чижик фыркнула возмущенно и отвернулась, отказала в совете, что написать Арьке, а чего нет. Привет передавать категорически отказалась.

Однажды во время работы немецкие самолеты прилетели близко-близко и стали поливать комсомольцев из пулеметов. Все разбежались кто в рощу, кто как, Варенька и Чижик притаились в уже вырытом рве, Варенька надвинула на затылок лопату, а Чижик вдруг как закричит самолету: «Будет уже! Прочь!». И самолет улетел.

Чижик уже заканчивала окраску вывески «Рылеева», и хотя Варенька спешила, они пошли немного пройтись. Вышли к Фонтанке с видом на Аничковый, вспомнили, как вернулись с окопов в город, а коней Клодтовых — нет! Как раз в их отсутствие сняли лошадей с пьедесталов!

По Фонтанке плыли листья, немного яростно-красных, но в основном желтые: облетели в этом сезоне, не покраснев.

— Арвиль пишет? — небрежно спросила Чижик.

— Была одна открытка, давно, что по правилам дислокации месяц писать не будет, а потом часто. Месяц прошел, ждем-не дождемся!

Сговорились вместе сходить в райком комсомола, чтобы поручили серьезное дело. А то вот Чижика поставили на закраску табличек, с чем любая среднешкольница справится! А когда Варя была в райкоме последний раз, пообещали вызвать, а пока велели оставаться при группе самозащиты, дежурить на крышах от фугасок, во дворе. Это важно, да, но нужно ведь больше.

32

Самый большой, впрочем, портрет принадлежал все же, как в откуп, Сталину: ровно в фасад Казанского собора, он с ветряным прищуром озирал Невский. В квадратных метрах столько Сталина за раз Максим и в Москве не видал. Все иконы Казанского, наверное, уложить на это полотнище — не закрыли бы, пестрели бы оспинами на усатом лице.

Три немецких ястребка вынырнули из облаков, как с куста, безо всякой тревоги, и застрочили по аэростататам заграждения. Один аэростат вспыхнул, другой быстро спустился. Публика с Невского наблюдала за происшествием, задрав, спокойно, как за кино.