Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей - Страница 71

Серебряный маленький голосок, знакомый, звучал прямо в ушах, будто бы наяву.

Это был голос малявки Лизы. Подавала она его редко, но он был такой серебряный, что не узнать невозможно. Варя тревожно проснулась. Нет, квартира тихая, только мама мерно бубнит. Надо же, песня приснилась, с музыкой и словами. Что же она такое поет? — про мамочку. Нет, не поет, вокруг тихо, это только во сне. Интересно, она еще там, во сне, песня? Варя заснула. Песня была там.

Голосок зазвучал резче, пронзительнее, что Варя снова проснулась. Что же, что же? Тишина полная. Мама даже не бубукает. Это нервы все, нервы, Варя, — уговаривала себя Варенька. Нервы и фантасмагории. Что за сон без зрения, только со звуком? — болезненный, обманный! Заснула.

Голос звучал совсем в перепонку, рукой подать. Варенька вскочила. Теперь были дрова, в комнате почти тепло, то есть не слишком холодно, спать хоть и в одежде, но не во всей. Тихо. Тихо, но тревожно. Варя сунула ноги в домашние обрезанные полуваленки (Максим подарил и ей, и маме), выскочила в коридор. У бывшей двери Рыжковых, а теперь эвакуированной Петровой, Варенька натолкнулась на темную фигуру, вскрикнула.

— Тсс! — тссыкнула фигура.

— Патрикеевна! — шепотом вскрикнула Варенька. — А вы как? Вам тоже послышалось?

— Послышалось? — переспросила Патрикеевна. — Нет, скорее почудилось. А что тебе послышалось?

Дверь громко заскрипела в тишине, в щели раздался свет. Эвакуированная Петрова со свечой. Спросила раздраженно:

— Вы чего тут?

— Нет-нет, — смутилась Варенька. — Нам показалось, что Лиза поет.

— Сама ты поешь, — окрысилась Петрова. — Лиза спит себе. Разбудите сейчас мне ребенка, а мне на работу с утра!

— Да-да, извините…

Петрова скрипнула обратно, Патрикеевна шепнула:

— Пойдем на кухню, расскажешь, что послышалось.

— Страшная песня!

— Да тсс ты…

224

Либретто по «Вечному льду» Максим то перессказывал, то из книги зачитывал тщательно. Более получаса на это ушло. Зина слушала, распахнув, а Ким и Глоссолал скорее из вежливости.

Максим не обращал, зачитывал, воздымал. Комментировал и даже предполагал постановочные решения. Из пупа на Марсовом может зарождаться уносящий лачугу вихрь…

— Нереально поставить, — оценил Викентий Порфирьевич. — Но величие замысла налицо.

— Я на горне в пионерлагере трубил, — сказал Ким.

— Да ты не забывай, что мы с Кимом скорее на Кирыче ляжем, — напомнил Глоссолал. — В опере мы тебе не опора. Кто и выживет, так если только Зинка.

Зина встала, состряпала торжественное лицо, согнула в колене ногу, высоко подняла, как в физкультурной пирамиде, потом другую, потом руками такие фигуры, как на параде. Все рассмеялись, получилось хорошо и смешно.

— Репетиция вам! — вспомнил Максим. — Повар один зажился. Завтра покажу вам его, а послезавтра пусть в лучший мир переселится.

— Дело! — одобрил Глоссолал. — А то утомляет пустым привидением прыгать. Ухать, знаешь, оно спервоначалу приятно, а по ходу надоедает, и челюсть болит.

В ту ночь Максим остался на конспиративной, спал с Зиной.

225

Москва опять интересовалась планом «Д». Клеврет Иосифа звонил соратнику Кирова, бухтел. Без мыла не слезут, понятно.

Киров собрал ключевых по операции: Рацкевича, Арбузова и Морева с Иволгиным. Последние двое поймали свой звездный час, рта не давали раскрыть старшим по званию, сыпали фактами и цыфрами как горохом из мешка, лишь один выдыхался, так другой подхватывал речь, словно знамя. Киров сначала слушал, а потом больше сличал их свороченные носы, убеждаясь, что сворочены они симметрично, до грана, богаты же на капризы природа и обстоятельства!

— На «Красном выборжце» компрессорная станция, это большие цилиндры, размерами со слонов, в них по 220 атмосфер. Если запускать «Д», при взрыве цилиндров разрушения в радиусе четырех километров. По уму, за два дня до «Д» остановить завод, выпустить из цилиндров воздух.

— За какие два дня, черти полосатые? — отвлекся от носов Киров. — «Д» на то и «Д», что будет объявлен мгновенно. Кой-кому петух кой-какой кой-куда клюнет, и понеслась!

— В таком случае радиус 4 км, и разрушения жилых домов с населением. Та же ситуация на фабрике «Пятилетка», на заводах 5 и 522. И по складу номер 70, там много взрывчатки.

— Ее можно переместить?

— Думаем, да, товарищ Киров.

— Если да, переместите. Это полный список, где жилой сектор рванет?

— Думаем, нет, товарищ Киров. Нужен дополнительный мониторинг.

— Так мониторьте, черти полосатые! И ко мне специально по этой теме! Что еще?

— На Мелькомбинате имени вашего не хватает…

— Имени кого? Что за Ваший?

— Вашего имени, товарищ Киров, имени Кирова! Не хватает…

— Слушайте, от «не хватает» этих башка лопается, — это было правдой. — Давайте так: на все нам взрывчатки и этих всех… детонаторов — не хватит, как ни крути?

— Так точно, товарищ Киров!

— Значит, пересматриваем количество объектов. Почистите список, что можно выкинуть. Материалы оттуда — на значимые объекты.

Арбузов и сразу хотел так предложить, но не решился. Он и сейчас осторожничал:

— Или затребовать от Москвы недостающие взрыв-средства, товарищ Киров?

— Она пришлет, — кивнул Киров. — Вместо жратвы…

С планом «Д» было непонятно, то есть именно понятно: в хаосе что надо не взлетит, а что не надо, дома те же жилые, взлетит как миленькое. Как не упорядочивай, будет как всегда. Выход один: не вводить его в действие, адский план.

А попробуй не ввести, если Москва скомандует!

Сдать, что ли, Ленинград, с усмешкой подумал Киров. Договориться с фашиками, а самому — остаться как это… бургомистром при них.

Бургомистр же нужен, всяко. При любом режиме. А он, Киров, город знает как облупленного. Сразу, кстати, объявить Ленинград столицей России…

Вот Иосиф позеленеет! Окочурится, может, от злости.

226

В распахнутой шинели, прихлебывая из фляги, Максим широко шагал посреди Фонтанки. Мороз трещал. Отсюда, снизу, перспектива менялась, дворцы подрастали, а небо становилось длиннее, шире и чуть ниже. Максим впервые спустился на лед. Хотел залезть в Грибной канал, когда метался ночью за Сенной, но остановили помои. А Фонтанка от Невы до Гороховой чистая, центр, много патрулей, пассажиры не так отчаянно гадят.

«Нереально», говорит Викентий про оперу и, наверное, прав, но жалко-то как, какие декорации пропадают! Лучшие декорации в мире!

Как там в начале? — Первосветило, кипящее миллионы веков! Сотни самолетов на бреющем над Фонтанкой несут гигантское полотнище со светилом. Или само светило из золотого листа, в полнеба! Потом на мгновение затмевается солнце: это падение ледяной глыбы из ниоткуда. Мощь!

Вон в Рубинштейна, напротив «слезы социализма» прорвало трубу, мужика потоком сшибло, так и умер в потоке, и в нем же замерз. Лежит теперь подо льдом, как мамонт, сверху люди ходят-скользят. Красота неземная. Вот бы над ним спеть… пару арий.