Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей - Страница 16

Зина, альпинистская чемпионка, перенести могла многое, и сознания не потеряла, только потом целый день жутко болела голова, и она ничего не видела, кроме огромного красного шара. Днем в камере не полагалось спать, едва Зина пыталась прикорнуть, влетал тюремщик и хлестал плеткой, чего раньше не практиковалось. Тем не менее к вечеру спортивный организм одолел красного шара, Зина оклемалась, тут ее повели. Испугалась, что в шкаф; привели в кабинет Павла. Обрадовалась, но Павел не появился: два часа сидела в одиночку, потом увели. На обратном пути в коридоре навстречу вдруг послышался вой. Два тюремщика протащили мимо Зины волоком мужчину с разбитым просто как фарш в мясном отделе лицом, а за ним по коридору тянулся густой вонючий след.

Ночью Зина согласилась с мыслью, что проволокли человека мимо специально для урока для нее, и в голове сложилось неохотное понимание. Что же, городские шепотки о том, что происходит в Н.К.В.Д., которые Зина старательно пропускала мимо ушей, потому что с честной чемпионкой несправедливости сотвориться не может, оказались правдой.

Зина решила, что подпишет все для Паши прямо завтра, но в кабинете был другой следователь, молчаливый и с перхотью. Зина уже изготовилась подписать, но не смогла. В голове ее все перевернулось опять. Ну как же можно подписать то, чего не было, да еще и наврать на друзей?

Следователь удивился, но не бил. Назавтра ее не вызвали, и еще день не вызвали, а вечером привели в шкаф. Зина взвыла, красный шар включился мгновенно, она вновь решила подписать, заколотилась как рыба и, как ни странно, ей скоро открыли и повели. По дороге Зина одумалась, что подписывать нельзя. Услышала, как один тюремщик шепнул другому что-то вроде «секретарь посмотрит».

В кабинете Паши снова не было, а был видимо именно секретарь: строгий мужчина в черном пальто, блестящих ботинках. Оглядел Зину, пожал плечами, сказал раздеться. Зина не поняла, тюремщики потащили с нее свитерок,

Зина сжалась, секретарь влепил ей пощечину. Сняли свитерок и лифчик, секретарь пощупал ее большую грудь, больно дернул за спелый, взрослый сосок. Кивнул снять остальное, Зина подчинилась, сняла. Секретарь пожал опять плечами, но сказал «пусть».

Следующий год она провела во флигеле Смольного, хорошо кормили, в чистой комнате с другими красивыми девушками, хотя одна, кривоногая, как колесо, бурятка Шылым казалась Зине просто уродливой, но ее забирали чаще других почему-то. Вообще же забирали чаще ненадолго, чаще в специальную комнату на этаже, редко в спальне при всех, иногда забирали на объект, иногда и на ночь, а то и на две или три, если летом на дачу, и там даже баловали, можно было и купаться, и загорать, били редко, хотя извращались бывало и больно. Поили шампанским. Секретарь тот, кстати, ни разу и не появился сам, Зина думала, что вдруг Павел будет, но и тот — нет. Жизнь была бы даже хорошей, но пугала неизвестность: что дальше? Некоторые девочки иногда не возвращались, появлялись новенькие, потом началась война, но распорядок не сильно поменялся, только кормить стали хуже, но терпимо. А потом понадобились альпинисты.

49

— Что вам угодно? — вздернулся всклокоченный краснорожий гном с огромной, пенистым шаром бородой. Борода была желтой от свежих стружок. Гном тут же себе и ответил:

— А, да. Вы оттуда. Мне телефонировали. Что же, проверяйте, проверяйте! Вы десятый проверять! Десятый! Вывозим все что можно. Шестьдесят два вагона уже на месте! «Блудный сын», «Святое семейство», Ван Дейк весь, Мурильо, Рубенс этот ваш ненаглядный, Веласкес, «Литта» там, «Бенуа» там… Сотни тысяч объектов! Еще готовим два самолета! Дайте больше! — вдруг требовательно сказал академик, глядя на Максима чуть косо. — Дайте! Установка шедевры, шедевры… Да у нас все шедевры! Миллионы шедевров! Сикстиллиарды! Ни одной второстепенной вещи! У нас сама коллекция шедевр, сочетание экспонатов — шедевр музейной мысли, услышьте меня! Это как сердце резать на части! Рембрандта спасать, а Поулинио — не спасать? Мадонна! Вы видали «Самаритянок в Венеции»? Как там трепещут плащи! Как та, что справа, волосы поправляет: так и шевелятся на ветру! Это ли не шедевр? А не помещается в квоту! В квоту!!!

Хва-Заде вподпрыгнул, утыкнулся в Максима бородой.

— Эка слыхано — в квоту! На Поулинио квота! По каждой вещи решение — это бритвой по глазам, бритвой, услышьте меня! Как решать! Товарищ Киров продиктовал: галерею восемьсот двенадцатого года и галерею героев Советского Союза — не вывозить! Чтобы силой своей, гипером своим — город защищали! Слава Кирову! Решил за меня! Но остальное, остальное…

Гном взвился и шельманул Максима бородой по лицу.

— Как выбрать?! Сердце на куски! Елена Сергеевна!

Максим на секунду подумал, что гном спятил, но академик отскочил в сторону и затараторил другому собеседнику:

— Елена Сергеевна, я лично вколотил в упаковку «восковой персоны» последний гвоздь! Вы слышите, последний гвоздь. Немедленно свяжитесь с Уралом, проработайте вопрос о необходимости выделения для фигуры императора экспозиционного места. Да-с! Именно так, экспозиционного места! Впрочем, я сам! Немедленно! А вы…

— ………………….. — ловко вклинилась Елена Сергеевна, внятно выговорив абракадаберное имя-отчества директора, которое у Максима было записано на бумажке, но запоминаться отказывалось. — Я полагаю, что вам звонили из…

— Что? А, мне телефонировали из. Прямо «из», да. Что же, Елена Сергеевна, вы вольны улететь как вами намечено. Непосредственно! Я не могу игнорировать такой звонок, но как старший коллега обязан заметить! Для меня потемки душа музейщика, который отказывается подождать несколько дней, чтобы сопровождать самолет с шедеврами. Потемки!

Елена Сергеевна дала понять, что приняла к сведению резюме академика, столь царственным наклоном головы, что душа у Максима ухнула в пятки. На месте ее, внизу живота, образовалась сладкая пустота предвкушения.

— А вы покажите господину из органов все, что он пожелает узнать! Покажите шедевры ему, шедевры, шедевры!

«Шедевррры», — академик буквально рычал, выскакивая из зала.

— Видимо, я не настоящий музейщик, — Елена Сергеевна развернулась было к Максиму, но Хва-Заде вновь появился в дверях, которым доходил едва ли до четверти.

— Елена Сергеевна! Я исследовал сегодня «восковую персону»: ей категорически противопоказано хранение в ящике! Категорически! Сиюминутно, прибыв на Урал, вы первым делом осмотрите места, куда ее можно собрать без ущерба для величия замысла! Это первостепенно, услышьте меня!

— Я поняла, Абракадабр Абракадабрович, — вновь кивнула царственная ненастоящая музейщица.

— Перррррвостепенно!

— Настоящие музейщики все……… — голос у нее был

сладкий, распевный, и тем жестче встряхнул Максима слетевший с алой помады губ грубый мат. — И ненастоящие тоже. Тут любая уборщица через неделю брендит и начинает… не знаю… писать стихи не скажу, но одна потребовала научить ее в шахматы! Вахтер, я слышала, живописал вам, как трубил сегодня бедненький слон. Тут все правда, кроме двух вещей. Не слон, а слониха, во-первых. И не сегодня, во-вторых, а в начале сентября. Он уже битый месяц толкует об этой истории как о сегодняшней. С красками, с новыми подробностями… Я иногда прихожу послушать.

— Нашел свою историю, — предположил Максим. — Своего слона.

— Да, выходит волшебно. Додумал уже, что хобот напополам.

Запах сандала обволакивал, черные кудри, жесткие с виду, окаймляли чуть смуглое, казавшееся загорелым, чуть вытянутое лицо. Жемчуга зубов хорошо виднелись при медленном, чуть шершавом, говоре, ресницы мохнатились искусной тушью, тонкие ноздри встрепетывали. Меж краем изумрудного бархатного платья и туфлями на высоком каблуке мелькала телесная ткань, в пальцах возникла из пачки с неведомой Максиму эмблемой тонкая сигарета. Женщина протянула Максиму зажигалку, задержавшись пальцами на его пальцах, он торопливо полыхнул, она прикурила. Он подумал, что сегодня оно и случится. Даже — сейчас.