Завидное чувство Веры Стениной - Матвеева Анна Александровна - Страница 85

Иногда Лара чувствовала нечто вроде жалости к Ереванычу – но это была особая жалость, сильно разбавленная злорадством и застарелой, неотстирываемой, крепко въевшейся обидой, которую не сможет вывести даже время, лучшая прачка на свете. Поначалу Ереваныч не был жадным, но тёти-Юлина расточительность довольно быстро сделала его внимательным к расходам. Более того, он полюбил мелочную экономию – и наслаждался, смакуя жалкие скидки в супермаркете, как дорогое вино. Заставлял Евгению привозить из Парижа сыр – та жаловалась, что от её чемодана пахнет хуже, чем в собачьей передержке (прошлым летом Евгения целый месяц проработала там на каникулах и знала, о чём говорит). Забирал в гостиницах мыло – и потом гордо раскладывал маленькие брикеты по всем ванным (их в доме было пять). Не разрешал сыну Стёпе заводить новую тетрадь по математике, пока тот не испишет старую до последней странички – а потом отдирал от тетради обложку и велел использовать её как черновик. Несчастный Стёпа испытывал адские сложности не только с алгеброй, но и с самоидентификацией – то ли его отец богат, то ли они страшно нуждаются и вот-вот пойдут по миру, как нищие с картины Журавлёва, которую им показывала однажды тётя Вера Стенина[55].

Стёпа приезжал к отцу на выходные, а жил постоянно с матерью – наивная женщина родила Ереванычу ребёнка, ожидая, что будет за это осыпана милостями и приглашена замуж. Получила она в итоге только Стёпу.

– Зато на свою фамилию записал, – похвалялась женщина, и нельзя было не почувствовать, какое это имеет для неё значение. Ереваныч, конечно, содержал не только Стёпу, но и его родительницу, – и всегда подчёркивал, как мало она для него значит. Он даже к прислуге Люде и водителю Марату относился теплее. Стёпина мать была простой и скучной, как больничная каша на воде. И соображала плохо – почему-то решила, что Лара учится вместе со Стёпой в кулинарном колледже (он поступил туда сразу после девятого класса), и однажды спросила её громко при встрече:

– Ты ведь тоже с училища?

– Вы даже не представляете какая! – ответила злая Лара, сучилища ещё та.

К Стёпе Ереваныч относился немногим лучше, чем к его матери, – но он вообще не любил детей, считая их неудачными версиями взрослых. В этом отношении армянская кровь, увы, помалкивала – известно, как нежно относятся армяне к своим отпрыскам, как мудро воспитывают чад. Стёпе ещё повезло по сравнению с Евгенией – ту Ереваныч просто на дух не переносил, но при этом воспитывал всех троих, включая чужую Лару, буквально не покладая рук.

Когда они приезжали с ночёвкой в дом – полностью отбояриться от этой почётной обязанности Ларе не удавалось, да и Евгению было жаль, – Ереваныч выстраивал всю троицу в одной из ванных – и следил за тем, как они чистят зубы. Маленький тщедушный Стёпа был года на три младше Лары и боялся отца так сильно, что это ощущалось физически. Ереваныч повторял с садистскими интонациями:

– Чистим, чистим! Не отлыниваем! Чтобы не платить потом за ваши зубы!

Ровно через три минуты чистки зубов Ереваныч давал команду:

– Дёсны!

Это означало, что нужно прекратить чистить зубы, – теперь следовало провести щёткой по дёснам массирующим движением. А после команды «Полощем!» – шесть раз прополоскать рот, старательно сплёвывая воду.

Зубы у всех детей, за исключением Евгении, были плохими, но Ереваныч не сдавался – он был упрям и последователен во всём, что касалось воспитания и здорового образа жизни. И сам мог служить вдохновляющим примером – к вожделенному дамскому «не курит, а пьёт только по праздникам» прилагались полезное питание, ежедневная двухчасовая разминка на тренажёрах, тридцать минут плавания, обливания ледяной водой и прочие страшные вещи.

– Вечно жить собирается, – съязвила однажды мать, и Лара, хихикнув, заметила вспышку страха в Стёпиных глазах: его испугало, что мучитель действительно будет жить целую вечность! Тётя Юля, когда дети начинали жаловаться на Ереваныча, каждый раз отмахивалась – ерунда! Он такой заботливый-щедрый-внимательный! Воспитывает вас, будто у него других дел нет! Уроки учит со Стёпой, сам ему математику объясняет! Да о таком отце любая мечтала бы!

Лара и Евгения угрюмо молчали и только поздним вечером, перед сном, шёпотом сверяли показания. Обе страшно жалели Стёпу, которому доставалось ещё и за то, что он был мальчиком. Чаще всего Ереваныч обращался к нему со словами: «Ты чё, как баба», и непрестанно ждал от хрупкого семилетнего мальчика решительных мужских поступков, а возможно, даже героических подвигов.

Стёпа тоненько плакал за стеной, и Евгения утешала его как могла – когда Ереваныч уходил тренироваться, она рисовала для мальчика истории в картинках. Он сидел рядом и счастливо дышал, раскрыв рот. Совсем недавно Лара нашла в шкафу один из этих комиксов, случайно попавший к Стениным, – сквозным героем был сам Стёпа, взрослый и сильный, немного, впрочем, похожий на шинного мишленовского человечка. Нарисованный Стёпа успешно боролся со злом, принимавшим самые неожиданные формы: иногда оно представало в облике старушки, иногда принцессы, но чаще всего это была опасная компания мужчин, вооружённых гигантскими зубными щётками. У каждого злодея бугрились рельефно прорисованные мышцы – Стёпа бдительно следил за тем, чтобы с этим Евгения не халтурила.

– Нарисуй мускулистов, – попросил он её однажды, и девочки поняли, что это слово для Стёпы – не прилагательное, а существительное, сущность, суть. Он так волновался, рассматривая нарисованные фигурки качков, что Лара и Евгения решили ни при каких обстоятельствах не рассказывать об этом взрослым. Ереванычу бы это явно не понравилось.

Большой красивый дом, построенный с любовью и заботой о самых незначительных мелочах, постепенно превратился в казарму. Сильнейшим впечатлением в жизни Ереваныча была срочная служба в армии – и он, скорее всего неосознанно, перенёс в мирную жизнь кое-какие военные привычки. Любил добродушно поглумиться над младшими по званию, требовал безусловного подчинения и стопроцентной аккуратности. Его боялись все, и даже рыбки под стеклянным полом старались забиться в дальний угол, стоило Ереванычу войти в гостиную. Единственным исключением была тётя Юля – когда она возвращалась домой, дух армии истаивал, как привидение при свете дня, а Ереваныч превращался в доброго дядьку с вполне простительными причудами. Этот дядька вдруг начинал совать в карман Стёпе тысячные купюры, гладить по голове Евгению и дружелюбно щипать за попу Лару.

Как всякие дети, они умудрялись быть счастливыми, несмотря ни на что. Ереваныч владел не только домом, но и впечатляющим куском леса, и даже выходом к озеру. Летом, когда они с тётей Юлей уезжали в Ниццу, Евгения каждый день водила Стёпу и Лару на прогулку – и это было прекрасно без всяких оговорок. Лара, как сейчас, видела перед собой Евгению в синем сарафане: вот она с серьёзным видом объясняет Стёпе, почему не нужно хватать руками бабочку:

– Ведь у неё и так очень короткая жизнь!

Увы, возвращались хозяева, и всё начиналось по-новому, точнее – по-старому. «Десны!», «Ты чё, как баба!» и так далее. Бизнес Ереваныча давно обходился без его прямого участия – не было нужды ежедневно ездить на работу и проводить там дни напролёт, как в начале славных дел. Он вставал в двенадцать, зевая, звонил в офис – иногда приезжал на пару часов, но чаще всего руководил своим предприятием по телефону и очень этим гордился.

– Я всегда мечтал работать поменьше, – говорил он в добром настроении. И с наслаждением тратил время на путешествия, театры, друзей, тётю Юлю – но в первую очередь, конечно же, на воспитание детей. Ереваныч следил за всеми новостями из мира медицины и почти каждый месяц заводил в доме новые правила. Детям нужно было пить по два с половиной литра воды ежедневно – он требовал, чтобы это происходило в его присутствии. Для Стёпы заваривали какую-то специальную траву, пахнущую не слабее собачьей какашки, прилипшей к подошве. Евгению пичкали чесноком и свекольным соком, а Лару Ереваныч каждый день изводил гимнастикой, пока она не отказалась наотрез от регулярных поездок – и с тех пор бывала в Карасьеозёрском лишь несколько раз в году, на днях рождения и праздниках. Евгения была безутешна, теперь ей приходилось отдуваться за двоих, точнее – за троих, потому что Стёпу вскоре после Лариного дезертирства отправили учиться в Америку. Это была ещё одна причуда Ереваныча: он считал, что детей нужно как можно раньше отправлять из дома, и желательно как можно дальше. Для Стёпы нашли симпатичную школу-интернат, но мальчик пробыл там всего полгода – вернулся домой за гранью нервного срыва. Он был ещё мал, не умел завязывать шнурки и оставлять после себя чистоту в ванной – а именно эти вещи в определённом возрасте имеют решающее значение. Ещё и это имя нелепое – Стёпа. Одноклассники потешались: Стёпа, стьюпид, глупый по определению.