В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса - Страница 58

   Я не видел ничего, кроме каменеющего с каждым словом лица Нэльвё. Говорил, говорил, не способный остановиться хоть на секунду, выплескивая злость, обиду, ненависть и отчаянье - все то, что так долго сводило меня с ума. И услышал тихие всхлипы, только замолчав. Уже зная, что увижу, я медленно, словно надеясь, что этот миг никогда не произойдет, обернулся.

   Камелия, отчаявшаяся нас перекричать, обессиленно опустившись на землю, обхватила колени руками и беззвучно плакала. Чувство вины подступило к горлу неожиданной горечью. Надо было что-то сделать, что-то сказать, но я не знал, что.

   - Камелия... - тихо окликнул я севшим, охрипшим от крика голосом.

   Нэльвё бросил на меня хмурый, сумрачный взгляд и, тихо подойдя к девушке, опустился рядом. Он, похоже, тоже не представлял, что нужно делать. Гладить по волосам? Приобнять? Но любая аристократка сочтет это оскорблением.

   Камелия разрешила возникшее недоразумение со свойственной ей непосредственностью: не задаваясь вопросами этикета, она уткнулась ему в колени и разрыдалась уже в полный голос.

   Я неловко переступил с ноги на ногу, несколько раз открыл было рот, не зная, что сказать - а потом с досадой пнул подвернувшийся камень, развернулся и шагнул прочь.

***

   Шлеп-шлеп-шлеп!

   Круги разбежались по воде, как будто оставленные легкими, невесомыми шажками игривой fae.

   Шлеп-шлеп-шлеп!

   Камешек - небольшая, окатанная и обтесанная озерными водами галька - подпрыгнула раз, другой и ухнул совсем рядом, всего в паре шагов от берега.

   Досадливо поморщившись, я подтянул колени к груди. Пускать камни по воде я так и не научился. Как не научился еще сотне вещей, которыми мог похвастаться любой ребенок.

   Шлеп-шлеп-шлеп!

   Я вздрогнул от неожиданности - и насупился еще больше, когда понял, что не один.

   Камешек, пущенный не мной, упрыгал далеко вперед, всколыхнув зеркальную гладь затерянного в лесу озера. Почти полсотни шагов.

   "Даже он умеет пускать эти проклятые камушки", - пришла мне в голову совершенно дурацкая, но обидная мысль.

   Настолько дурацкая, что я невольно улыбнулся. И, не поднимая на того, кто нарушил вечернюю тишину, взгляда, негромко сказал:

   - Ты мне проспорил.

   Голос, едва слышимый, утонул в сонном стрекоте цикад.

   - Проспорил, - согласился Нэльвё.

   Трава зашуршала под мягкими шагами - и с тихим шелестом смялась, когда он опустился рядом.

   - Реки здесь действительно нет, - продолжил он с усмешкой. - Только озеро.

   Только озеро...

   Только озеро - и больше ничего. Ранний закат плавил лес в багрянце и алом. Небо и гладь прозрачных, чистейших вод бесконечно отражали друг друга, как стоящие напротив зеркала, дрожа под омывающими их волнами ветра.

   - Во всей этой ситуации, - с откровенной иронией начал Нэльвё, - меня утешает только одно. Как идиот вел себя не я один.

   - О да! - у меня вырвался невольный смешок. - Не один! У нас теперь свое тайне общество. Идиотов. Опознавательный знак: подбитая скула. Или ты уже свел ссадину?

   - Нет, - фыркнул он. - Пусть побудет... напоминанием.

   - За день пройдет.

   - А так лучше запомнится. Или, - он шутливо пихнул меня в бок, - думаешь, не стоит смущать взор благородной дамы нашими подбитыми физиономиями?

   - Боюсь, мы ее уже смутили... поведением, - невесело ответил я. - "Aelvis", "бессмертные" - тьфу! Только гонор и самомнение...

   - Ну, ну! Завязывай с самобичеванием, - ворчливо прервал меня Нэльвё. - Все и так всё поняли.

   Тема оказалась исчерпанной.

   Мы сидели рядом, ничего не говоря. Не знаю, о чем думал Нэльвё, а я все смотрел вдаль, на озеро, колыхающееся в золотисто-алой дымке. Но смотрел уже не с тем бездумным отчаянием, безразличием, а с невыносимым желанием выговориться.

   Молчать было невыносимо, каждый миг промедления жег горло невысказанным словом. И я, дрогнувшим голосом, начал:

   - Я действительно сказитель. Даже теперь. Но не волшебник. А сказитель-неволшебник - все равно что менестрель, утративший голос. Он слышит мелодию, знает, что нужно петь - но не может. И это... мучительно, - и припечатал, со злостью и жестокостью, осознанно тревожа так и не прошедшую рану: - И бессмысленно.

   Нэльвё молчал, не прерывая меня и не вмешиваясь.

   - "Больше не волшебник"... - тихо, с горечью повторил я. И несмело продолжил, сбивчиво и сумбурно, пока появилась надежда на то, что меня слушают. - Она распорядилась так. Я долго думал над этим. Почему, за что? Что я сделал не так? За что расплачиваюсь, и почему так жестоко? Думал - и не находил ответа. И решил, в конце концов, что виной всему - обещание, которое я нарушил. Я не обязан был его соблюдать, не обязан был давать - но дал и нарушил. Да, это глупо, я знаю. Я знал это с самого начала, но все равно поверил: другого ответа я просто не мог найти, а мучиться неизвестностью столько лет невозможно.

   Я снова умолк. И, повинуясь внезапному порыву, резко встал. Шагнул к воде, к самой сияющей золотом кромке, навстречу медленно истаивавшему и растекающемуся по озерной глади солнцу.

   - А сегодня... сегодня я впервые подумал, что сам виноват в том, что случилось. Я ведь сказитель, драконы меня побери! Сказитель! "Чьи слова низвергают города и поднимают горы". И я дал пламени антерийской войны захлестнуть Северу. Сжечь мою родную Нэриту, Торлисс... дал погибнуть стольким людям, дал затопить Ильмере, дал разрушить Лазурную Гавань. Я делал так много, делал все возможное - но недостаточное. Потому что должен был - невозможное. Ведь я сказитель.

   - "...чьи слова низвергают города и поднимают горы", - насмешливо закончил Нэльвё. - Да-да, я помню. Тебя родители случайно не на сказках о волшебниках Века драконов воспитывали? Ну, там, Аэлин-сказительница, Майливия-Алая Дева, Даррен Виоррейский?

   - Иди ты! - ругнулся я, вспыхнув, и отвернулся от сгорающего в собственном багрянце заката.

   Щемящую тихую грусть сменило раздражение и досада. В первую очередь - на себя. Что за дурак! Нашел, кому рассказывать!

   - Так все-таки я был прав? - продолжил он, развалившийся на зелено-золотых травах и заложив руки за голову. - Ты тогда умер?

   Я выдержал паузу, не зная, то ли отвечать ему правду, то ли ругаться. И, поняв, что мне все равно, отвечать или нет, безразлично сказал:

   - Прав. Но это никак не связано с тем, что я сказитель. Во всяком случае, напрямую.

   - А с чем связано?

   Я рассмеялся от такой самоуверенности.

   - Ты всерьез рассчитываешь, что я тебе отвечу?

   - Нет, - пожал он плечами и улыбнулся совершенно обезоруживающе. - Но попытка не пытка.

   - Не пытка, - согласился я с усмешкой. - Ты прав. Я расскажу.

   И, вдоволь налюбовавшись удивлением, озарившим его лицо, добавил:

   - Расскажу. После того, как узнаю, почему ты бежал. И чем так интересен жрицам Льор, что они преследуют тебя спустя столько лет.

   - Им нужен не столько я, сколько то, что у меня есть, - неожиданно легко ответил Нэльвё. И с невеселым смешком добавил: - То, что нужно одной высокопоставленной особе.

   - И это что-то все еще при тебе?

   - А этого я уже не скажу.

   - Тогда вечер откровений объявляю закрытым. Их и так, пожалуй, чересчур много. Как Камелия?

   - Успокоилась, - пожал плечами Нэльвё.

   Я рассеянно кивнул.

   Закат догорал, как всегда, стремительно: небо, кажется, только-только запылало ало-золотым заревом и вот уже ночная мгла обнимает тонущее в озере солнце.

   - Много времени потеряли, - негромко сказал Нэльвё. - Уже вечер.

   - Много, - согласился я. - Теперь придется наверстывать.

***

   Камелия сжалась в комочек на самом краю поляны, не шевелясь и не сводя напряженного взгляда с хрупкого, похожего на переломленный стебелек цветка, тела fae. Я сначала не понял, чем вызван столь трепетный интерес - fae, в отличие от смертных и aelvis, умирали навсегда, и восстать неупокоенными тенями не могли - а потом досадливо скрипнул зубами и ускорил шаг. Ну кто оставляет юную девушку, почти еще девочку, наедине с трупом?!