В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса - Страница 55

   Тревога, злость, ярость - все ушло, оставив мне пустоту и серость поблекших красок.

   Я в очередной раз клял себя за несдержанность. Слова - не золотые монетки, сыплющиеся на чаши весов мироздания. Слова - нити, которыми ткутся дороги. Неосторожное, случайно вырвавшееся из груди тонким вскриком ли, тихим вздохом - или осознанное, намеренное, твердое и ясное, - слова одинаково сильны. Повинуясь им, прядутся судьбы и ткутся пути, расцвечивая бездорожье, а я так легкомысленно ими разбрасываюсь! Столько лет живу - и никак не научусь вовремя замолкать.

   Сказитель, который не умеет держать язык за зубами - вот же нелепица!

   Правда, у меня было подозрение, что на сей раз без Её вмешательства тут не обошлось. Но оправдывать собственную слабость происками Воли, склочной судьбы или детским "он первый начал!" было как-то несерьезно, поэтому я продолжал немилосердно отчитывать себя.

   Кругом царило зеленое безмолвие. Стрелочка брела сквозь лес, предоставленная самой себе. Мы скорее петляли, чем придерживались одного направления, и в какой-то момент я понял, что совершенно не представляю, откуда пришел. Треск сучьев, шелест раздвигаемых ветвей и неразборчивая ругань Нэльвё, единственные, не давали мне затеряться в этом бескрайнем, пенно-льдистом океане света и зелени. Я завертел головой, тщетно пытаясь понять, откуда доносятся обрывки звуков и разговоров, но чаща скрадывала их мягкой кошачьей лапкой. От мельтешения бесконечных серо-коричневых росчерков стволов и оперенных листвой ветвей закружилась голова.

   Я потянул поводья, заставляя Стрелочку замедлить шаг и остановиться.

   Было душно и скучно. Лесная тишина обнимала переливами шепотков, звонких птичьих трелей и шорохов. Я потянул за край рубашки и лениво его встряхнул. Воздух всколыхнулся порывом ветра, едва мазнувшим по щекам и плечам - и растворился в сонной недвижимости полдня. Заскучав и совсем позабыв о дороге, я едва не вылетел из седла, когда Стрелочка потянулась вперед. Чудом усидев, я хотел было в сердцах треснуть ее поводьями по лбу, как поднял взгляд и передумал.

   - А, успокоился-таки, - пробурчал поравнявшийся со мной Нэльвё. Где-то позади шелестела ветвями, пробираясь сквозь них, Камелия. - А я все думал, когда же...

   Что именно он думал, я так и не узнал: Нэльвё осекся на полуслове, поперхнувшись очередной колкостью, когда увидел пробивающийся сквозь переплетенные ветви кустарника свет.

   Пропустив вперед Нэльвё и Камелию, уставшую и растерявшую всю бойкость нрава, я въехал сам, с любопытством оглядываясь. После второго дня, проведенного в седле, больше всего хотелось упасть в щекочущую зелень трав, уткнуться в нее лицом и лежать, не шевелясь. Но я не мог позволить себе отдых: сердце, мое глупое сердце слишком хорошо помнило безотчетный страх и пробежавшую по венам морозным дыханием тревогу, и пугливо сжималось, не давая спокойно вздохнуть.

   Я вскинул голову. Ветер, шальной и игривый, путался в кронах. В его детском озорстве не было и тени беспокойства, и меня резанула неприятная мысль: а действительно ли это было предчувствие, а не разыгравшееся воображение? Я нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем тогда думал, - но тщетно.

   Как легко спутать Ее шепот с шелестом потревоженных трав и прошлогодней листвы. Как легко читать Ее во всем, что случилось и не случилось, что было и не было...

   И как легко видеть в каждом неосторожном порыве ветра, в каждом всплеске волн чужую волю.

   Я выпрыгнул из седла. Подхватив поводья, потянул за собой Стрелочку и направился к краю опушки, где уже устроились мои спутники, пряча за натянутой улыбкой и нарочито бодрой походкой сумятицу чувств. Если долго делать вид, что все в порядке, рано или поздно сам в это поверишь.

   - Ну что, обедать? - спросила Камелия, слабо улыбнувшись, когда я поравнялся с ними.

   - Ужинать. И не раньше, чем через час, - бессердечно развеял ее надежды Нэльвё.

   - В сумке лежит несколько яблок, - вспомнил я - и тут же смутился. Съестным запасался я, в то время как Нэльвё расплачивался за комнаты, а леди еще нежилась в постели. - Простите, я совсем забыл.

   Камелия посмотрела на меня, как на мучителя, но отказываться от запоздалого предложения не стала.

   - Что у нас из еды, кстати? - полюбопытствовал Нэльвё, прикидывая, где лучше развести костер.

   - Каши, - пожал плечами я.

   - Фу, - выразительно скривился он. - Ну и дрянь!

   - Есть вяленое мясо, - тоном, будто делаю величайшее одолжение, сообщил я.

   - Еще лучше!

   - А что я, по-твоему, должен был взять?

   - Ну... хотя бы птицу, - не очень уверенно заметил Отрекшийся.

   - Вон, - неопределенно кивнул я на небо, - полный лес птиц. Иди да подстрели. В пути она стухла бы за день.

   - Подстрелить? - скептически спросил Нэльвё. - Здесь кто-то умеет потрошить дичь?

   Я умел. Бьюсь об заклад, что Нэльвё - тоже, но ни за что в этом не признается. А раз так, пусть перебивается вместе со всеми полезными и несложными в приготовлении кашками.

   - Ну вот и снят вопрос, не правда ли?

   Нэльвё скорчил в ответ страшную рожу и тут же, позабыв об "обиде", встряхнул ладонью. С пальцев сорвался сноп рыже-золотых искорок - и пламя, не столько разожженное, сколько выпрошенный у Хозяйки леса, заплясало на тоненьких сухих веточках, почти сразу их слизнув.

   - Вот и варите свою кашу, раз такие мастера, - фыркнул Нэльвё, подхватывая котелок.

   - Еще скажи, что не умеешь. В жизни не поверю!

   - Умею. Но я развел костер и принес воды.

   - Принес? - вздернул бровь я.

   - Почти принес, - осклабился он. - Дело двух минут. А вы не сидите! Каша не ждет, костер тоже - потухнет еще. А я после таких трудов отдохну, искупаюсь схожу...

   Я, уже было совсем махнувший на дурачества Нэльве рукой и развернувшийся, чтобы вернуться в лес и собрать хворост, не удержался от вопроса:

   - Ты хотел сказать, "умыться"? Вряд ли в ручье тебе удастся искупаться.

   Тихую кудель воды мы не столько слышим, сколько чувствуем. Воды мурлычут, что-то шепчут, свивая текучую пряжу цвета летнего неба, и их ласковое, размеренное дыхание течет по венам вместе с кровью, вливаясь в нее спокойствием задумчивых озер, поющим восторгом горных потоков и озорной радостью весенних ручьев.

   - Искупаться. Ты плохо слушаешь песнь воды, Мио, - улыбнулся он. - Спорим, здесь есть река?

   - Надейся, что это река, а не поросший тиной и ряской овражек, - со смешком сказал я. - Проспоришь еще желание!

   - И не мечтай!

   Голос донесся уже откуда-то из-за деревьев, как раз в направлении звенящего ручья. Я, насвистывая какой-то дурацкий мотивчик, - вот же дурацкая особенность перенимать привычки приятелей! - шагнул под сень деревьев, выискивал среди травы опавшие ветви. Их было мало. Я едва насобирал небольшую охапку - настолько небольшую, что легко удерживал ее в руках. Ломать отмершие, высохшие ветви было жаль, как будто погожий весенний день и шальная весна еще могли подарить им вторую жизнь. Поколебавшись, я решил, что пока хватит и этого, и, оставив их, вернулся к лагерю.

   Камелия сидела, склонившись над мешочками с крупкой, и с интересом их рассматривала. Вещи уже были разобраны - вернее, разбросаны в беспорядке по поляне. Я подозревал, что она, не мудрствуя, просто перевернула сумки вверх дном и вывалила все на землю.

   Только осознание того, что девушка "хотела как лучше", позволило мне сдержаться и не рявкнуть на нее сразу. Я глубоко вдохнул, мысленно досчитал до десяти... нет, до двадцати - и, проглотив все пришедшие на ум колкости, обратился почти дружелюбно:

   - Камелия! Ты все вверх дном решила перевернуть?

   Девушка ойкнула и, спохватившись, взмахнула руками. Вещи рванули, кто куда. Каши в обнимку с подстилкой нырнули в одну из чересседельных сумок, завернутый в тряпицу сыр юркнул в мешок с овсом, сменная рубашка повисла на ветви склонившегося к поляне дерева, а чемодан Камелии зачем-то перелетел через круп моей Стрелочки.