Пьеретта - де Бальзак Оноре - Страница 22

— Нет, кузина, я просто хотела посмотреть, какая погода. На площади я заметила какого-то крестьянина.

— Пьеретта, после вашего первого причастия вы очень исправились, вы стали послушной и благочестивой, вы любите бога и своих родных; я довольна вами, а если не говорила вам об этом, то единственно для того, чтобы вы не возгордились…

Приниженность, покорность, безропотное молчание ужасная старая дева считала добродетелями! Одно из сладостнейших утешений для страдальцев, страстотерпцев, художников, обреченных завистью и злобой на жестокие муки, — встретить в самый тягостный час своих страданий похвалу там, где они встречали обычно лишь несправедливость и порицание. Пьеретта с нежностью подняла глаза на кузину, готовая простить ей все, что от нее вытерпела.

— Но если это только притворство, если вы змея, которую я отогрела на своей груди, — тогда вы гнусное, ужасное создание!

— Мне, кажется, не в чем упрекнуть себя, — сказала Пьеретта, почувствовав, как болезненно сжалось у нее сердце, когда вслед за неожиданной похвалой она услышала злобное рычание гиены.

— Знаете ли вы, что ложь — смертный грех?

— Да, кузина.

— Ну, так вот, перед лицом бога, — воскликнула старая дева, торжественно обводя рукою небо и всю окрестность, — поклянитесь мне, что вы не знаете этого крестьянина!

— Я такой клятвы не дам, — сказала Пьеретта.

— А, гадючка, значит, это был не крестьянин! Спасаясь от нравственной пытки, Пьеретта, как испуганная лань, бросилась в сад. Но кузина исступленным голосом звала ее обратно.

— Звонят! — крикнула девочка.

«У-у, маленькая тихоня, — подумала Сильвия, — она хитра, и теперь я уверена, что этот змееныш обольщает полковника. Мы говорили при ней, что он барон, и она это слышала. Мечтает стать баронессой! Вот дура-то!

Ну, я живо от нее избавлюсь, отдам куда-нибудь в ученье — и дело с концом».

Сильвия так поглощена была своими мыслями, что не заметила брата, который шел к ней по аллее, осматривая георгины, пострадавшие от утренних заморозков.

— О чем ты так задумалась, Сильвия? Мне показалось, что ты смотришь на рыб. Есть ведь такие, что выскакивают иногда из воды.

— Нет… — тихо ответила она.

— Ну, как ты спала? — И он принялся рассказывать ей свои сны. — Погляди, не правда ли, лицо у меня нынче словно тисканное? (Еще одно выражение из словаря Рогрона.) С тех пор как Рогрон питал любовь, или — чтоб не осквернять этого слова — вожделение, к мадемуазель де Шаржбеф, он очень заботился о своей внешности и обо всей своей особе.

Пьеретта спустилась с крыльца и доложила издали, что завтрак подан. При виде двоюродной сестры Сильвия стала желто-зеленой; в ней закипела желчь. Осмотрев коридор, она заявила, что Пьеретта должна была бы натереть там пол.

— Я натру, если вам угодно, — ответил этот ангел, не подозревая даже, как опасна подобная работа для молодых девушек.

Столовая была прибрана так, что не к чему было придраться. Сильвия села за стол и в течение всего завтрака требовала то одно, то другое — о чем в спокойном состоянии она и не вспомнила бы, и все это только затем, чтобы заставить Пьеретту вскакивать в тот момент, когда бедная девочка принималась за еду. Но этого мучительства старой деве было мало, она выискивала повод для нападок и внутренне бесилась, не находя его. Если бы к завтраку были яйца, она, несомненно, сказала бы, что ее яйцо недоварено или переварено. Едва отвечая на глупые вопросы брата, она, однако, только на него и глядела. Пьеретты она словно и не замечала. Этот маневр очень больно задевал девочку. Она принесла кузине и кузену к кофе сливки в большом серебряном кубке, согрев его в кастрюле с кипящей водой. Брат и сестра сами по вкусу наливали себе сливок в сваренный Сильвией черный кофе. Тщательнейшим образом размешивая в своей чашке любимый напиток — одну из услад своей жизни, — Сильвия заметила в нем несколько кофейных порошинок; она с подчеркнутым вниманием выудила коричневую пыльцу и, нагнувшись, стала разглядывать ее. Гроза разразилась.

— Что с тобой? — спросил Рогрон.

— Со мной?.. Не угодно ли? Мадемуазель подсыпала мне в кофей золы! Как приятно пить кофей с золой!.. Впрочем, что тут удивительного: нельзя делать двух дел разом. Много она думала о кофее! Если бы нынче утром у нее на кухне летал скворец, она и его бы не заметила! Где уж было заметить золу? Велика важность: кофей для двоюродной сестры! Очень ее это тревожит!

Тем временем она вылавливала и собирала на краешке тарелки нерастаявший сахар и несколько крупинок кофея, проскользнувших сквозь ситечко.

— Ведь это кофей, кузина, — сказала Пьеретта.

— А-а, значит, я лгу? — крикнула Сильвия, испепеляя Пьеретту своим взглядом, который обладал способностью злобно сверкать в минуты гнева.

Организмы, не испытавшие опустошительного воздействия страстей, сохраняют в себе массу жизненных токов. Способность гневно сверкать глазами тем крепче укоренилась у мадемуазель Рогрон, что в своей лавке она пользовалась могуществом этого взгляда и, вытаращив глаза, наводила трепет на подчиненных.

— Я бы советовала вам найти для себя какие-нибудь оправдания, вы заслуживаете, чтобы вас выгнали из-за стола и отправили есть на кухню.

— Да что это с вами обеими? — воскликнул Рогрон. — Вы нынче утром точно белены объелись!

— Мадемуазель прекрасно знает, за что я на нее сержусь. Я даю ей время подумать и прийти к какому-либо решению, прежде нежели расскажу обо всем тебе; я слишком добра к ней, она этого не стоит.

Пьеретта смотрела в окно на площадь, чтобы не видеть страшных глаз двоюродной сестры.

— Но она меня не слушает, словно я обращаюсь не к ней, а к этой сахарнице! Однако у нее тонкий слух, недаром же она с верхнего этажа отвечает тому, кто стой г внизу. Она изрядно испорчена, твоя воспитанница! Так развращена, что и рассказать невозможно, и не жди ты от нее ничего хорошего — слышишь, Рогрон?

— В чем же она так сильно провинилась? — спросил Рогрон у сестры.

— Подумать только! В ее годы! Раненько же она начинает! — крикнула в бешенстве старая дева.

Чтобы овладеть собой, Пьеретта принялась убирать со стола, она не знала, как себя держать. Хотя подобные сцены и не были для нее редкостью, она до сих пор не могла к ним привыкнуть. Она совершила, видимо, какое-то преступление, если кузина так разгневалась. Она все думала, в какое бешенство пришла бы Сильвия, узнав, что она разговаривала с Бриго. Его бы отняли у нее — не иначе! Тысяча тревожных мыслей молнией пронеслась в мозгу этой маленькой рабыни, и она решила хранить упорное молчание о случае, который не вызывал в ней упреков совести. Ей пришлось выслушать так много резких и суровых слов, так много обидных намеков, что, выйдя на кухню, она почувствовала нервные спазмы в желудке, и у нее началась ужасная рвота. Просить о помощи она не посмела, ибо отнюдь не была уверена, что ей чем-либо помогут. Она вернулась смертельно бледная в столовую, сказала, что плохо себя чувствует и, держась за перила, стала с трудом взбираться к себе по лестнице, чтобы лечь в постель, — ей казалось, что настал ее последний час. «Бедный Бриго!» — думала она.

— Она захворала, — сказал Рогрон.

— Захворала? Она? Это просто фокусы! — умышленно громко, чтобы быть услышанной, ответила Сильвия. — Нынче утром, небось, она не была больна!

Этот последний удар окончательно сразил Пьеретту, она легла в постель, обливаясь слезами и моля бога взять ее из этого мира.

Уже с месяц, как Рогрону не приходилось больше относить Гуро газету «Конститюсьонель»; полковник предупредительнейшим образом сам являлся за нею, беседовал с Рогроном и уводил его гулять, если погода была хороша. Уверенная, что увидит полковника и сможет его расспросить, Сильвия постаралась одеться по-кокетливее. В представлении старой девы кокетливо одеться — значило нарядиться в зеленое платье, желтую кашемировую шаль с красной каймой и белую шляпу с жиденькими серыми перьями. К тому времени, когда должен был явиться полковник, Сильвия засела в гостиной, задержав там брата, которого заставила остаться в халате и домашних туфлях.