Южный Урал, № 1 - Головин Анатолий Дмитриевич - Страница 4

К моему счастью ругань продолжалась недолго, деда отвлекли казахские коши, которые раскинулись у самой сопки. Подъём кончился, впереди расстилалась ровная степь. Всё пространство у кошей, перед сопкой полно народа. Тысячи казахов и башкир — старых и молодых, богатых и бедных, — стояли и сидели тут прямо на земле тесными говорливыми группами, выжидая скачек. На горячем солнце, подобно яркому цветному ковру, пестрели халаты, малахаи и расшитые тюбетейки. В неподвижном утреннем воздухе переливалось сдержанное гуденье гортанных голосов, напоминавшее отдалённый шум моря. Тут среди толп сновали конные, бегали полуголые ребята, разнося воду в турсуках и чайниках. Среди людей бродили в ожидании подачки псы…

Недоезжая сопки, дед спрыгнул с коня, вручил мне повод, а сам побрёл к юрте.

— Ходи, ходи, Назар! — закричал из толпы благообразный жирный казах в малиновом тумаке. Маленькие косые глаза его были полны добродушия: — Пробуй мой конь!

Рядом с ним молодой джигит держал тонконогого горячего скакуна. У деда молодо вспыхнули глаза. Он ускорил шаги.

— Солем элейкюм, солем элейкюм! — прижав к сердцу руку, низко поклонился дед казаху. — Ну, и конь!

Старик с важностью рассматривал коней, подготовленных к скачке. Он разглядывал им зубы, щупал бабки, расчёсывал пятернёй гривы.

— Ну, пробуй! — предложил казах.

— Отчего же не попробовать? — согласился дед и мигом вскочил на спину скакуну. — Пошёл! — взмахнул он, свистнул удало и понёсся в степь. Держался на коне он завидно, по-молодому.

— Карош, карош дед! — подмигивали мне казахи, пощёлкивая языками.

Постепенно в степи начинались скачки. Молодые казахи выводили горячих поджарых скакунов и выстраивались на линии, готовясь скакать в степь. Толстый казах по-приятельски встретил вернувшегося деда, похлопал его по плечу.

— Назар, бери мой шайтан. Скачи! — предложил он деду.

Старый казак даже покраснел от удовольствия, он покосился в мою сторону. «Гляди мол! Знай наших, на что мы гожи!» — казалось говорили его глаза с хитринкой. Не долго думая, он снова вскочил на неоседланного разгорячённого проминкой жеребца, которого еле сдерживали в поводу статные сынки казаха.

— Эхх, пошли! — неистово закричал дед. Он взмахнул рукой, конь взвился и понёс в сиреневую даль. За ним устремились молодые джигиты. Пригнувшись к гриве, казак мчался стрелой вперёд. По степи разносился его страшный вой:

— О-о-о!..

Скакал дед мастерски. Казахи не отрывали горящих глаз от всадников.

— Гляди, гляди, как шибко бегает на моём коне твоя дед! — не унимался казах, притаптывая росистый ковыль. — Ай, хорош джигит! Ай, хорош!..

Дед далеко оставил соревнователей, он обскакал огромный круг в степи и возвратился к Золотой Сопке. По лицу казака растекался горячий пот, но глаза его сверкали весело, как у юноши.

— То верно шайтан у тебя, не коняшка! — похвалил он казаху скакуна. — Золотой конь!

Я в изумлении разглядывал деда: откуда у него бралась такая ловкость и лихость? Старику под семьдесят лет, но держался он прямо и был румян. Словно угадав моё восхищение, старик похвалился:

— А ты что думал! Мы ещё потопаем по земле, милай! Эх-х!..

К полдню жар прогнал людей в коши. Среди юрт вились к небу голубоватые струйки дыма. Из недалёкой березовой рощицы доносилось конское ржание, блеянье овец. В коше пахло свежим овечьим салом, перегоревшим кизяком и человеческим потом. Дед вместе со знакомыми казахами устроился неподалеку от юрты, в тени берёзового колка. Казахи наперебой угощали нас кумысом. Старик пил жадно и похваливал хозяев…

Отоспавшись и отдохнув в тени, казак попрощался со своими приятелями.

— Ну, бывайте здоровы! На том спасибочко! А мы машир-машир до дому!..

На золотых главах собора погасала вечерняя заря, городок погружался в лёгкую сизую дымку. С высоких минаретов разносились призывные крики муэдзина:

— Алла! Алла!..

На улицах и площадях, где только заставал их призыв муллы, казахи, подостлав кошмы, упав на колени, усердно молились.

Утомлённые мы вернулись домой, и дед, плотно поужинав, убрёл под навес на вольный воздух, где хорошо спалось. Вскоре на дворе послышался его могучий храп…

На другой день дед спозаранку уехал на башкирский базар.

— Ты, малый, мне только помеха! — остановил он мой порыв: — Иди, гоняй на форштадте голубей. Худой ты конник, а мне через тебя стыд!

По глазам деда, однако, я понял, что старый плутует. По словам тётки, желчной и сердитой женщины, деду ноне «под хвост попала возжа». Вечером это оправдалось, — старик вернулся пьяным. Он ехал по широкой улице на одногорбом верблюде, громоздясь на нём, как казахский бай. Величественно подбоченившись, он горделиво разглядывал встречных. За верблюдом покорно брёл вороной конёк. Второй пошёл на менку. Дед торжественно подъехал к воротам и по-хозяйски закричал:

— Эй, бабы, отчиняй ворота!

Мать выбежала на двор и, увидев деда на верблюде, всплеснула руками:

— Ахти, лихонько! Где же вы конька подевали, батюшка?

— Не видишь, что ли, сменял! — весело ответил старик.

Верблюд был стар, беззуб и зол. Животное ревело и плевалось на всех, а сбежавшиеся соседи смеялись над дедом:

— На какого хрена ты, старик, доброго конька сменял. Гляди, да эта шкура век доживает. И ты киргиз, что ли? Как ты, батька, тепереча на таком звере в станицу въедешь? Казаки, поди, разбегутся!..

Пьяный дед куражился, размахивал руками.

— Вы ещё малосольны в таком деле, ни бельмеса не разумеете. Я на ём, как хан вышусь над народом! Эх-хе-хе, верблюдка, мой милый! — весело жмурился он на животное.

— Очумел старый, — ворчала тётка, зло разглядывая животное: — Ишь, что надумал. Проспится поди, зачешет затылок!

Она словно угадала. Дед выспался под навесом, на ветерке его изрядно продуло, хмель испарился. Проснувшись утром, он почесал затылок и пожаловался:

— Башка ноне невыносимо трещит. Наверно вечора выпил сверх положенного.

Завидя улёгшегося среди двора облезлого верблюда, он вылупил удивлённые глаза:

— Это что ж? Откуда такая зверюга выискалась?

— Да это ж ты сам, дед, выменял! — холодно отозвалась тётка.

— Не может того быть! Аль я оглупствовал? Тут выходит ведьма наворожила, мово конька на верблюда оборотила. Ишь, чорт какой! — ругаясь, он сердито оглядел верблюда.

Однако, делать было нечего. Он взял его за повод и молча увёл на меновой двор. Там он весь день бродил среди людской толчеи со своим верблюдом, но никто не пожелал купить его.

— Ты что, сдурел, станичник? Кому надобна старая зверюга, зараз сдохнет! — насмехались над ним люди.

Старик с горя напился и прибрёл домой. Он улёгся на своём обычном месте, под навесом. Сбросив чекмень, он долго жаловался себе:

— Все люди живут, как люди. А я что? Нехристи и тыи вон на юрту по три бабы имают, а я… Одна, да и та старая… Уйду, уйду, да приму басурманскую веру!

— Да куда ты уйдёшь, дед, — спросила его моя мать: — Вот дознается бабка Дарья про твои соромные речи, так достанется тебе на орехи!

— А я что и говорю! — лукаво ухмылялся в бороду дед: — Я о том и толкую, нет краше моей старухи… Ну, ну, ты готовь внука, поедем мы с ним до Магнитной. Хватит мне тут вашей сатовки! Буде!..

2. В СТЕПИ

Над городом ещё простиралась предутренняя прохлада и тишина. Солнце только что выкатилось из-за бугров и озолотило главы собора. Ставни в домах всё ещё были наглухо закрыты, а на улицах пустынно. Город досыпал сладкий утренний сон. Кое-где над домами уже курились синие дымки, попахивало горелым кизяком. Ворота нашего двора были распахнуты настежь. Посреди двора меня поджидала дедовская упряжка. Но что за странная это была упряжка! В кореннике стоял злой верблюд, а пристяжным пристроился чёрный конёк. Верблюд, как чудовище с маленькой головой на длинной шее, вращал злыми глазами. Тут-же в ожидании меня топтался дед. Он превосходно понимал всю неприглядность своей упряжки и, пряча глаза в землю, ворчал на верблюда: