Онорина - де Бальзак Оноре - Страница 13

— Хорошо, — сказала она, и в голосе ее звучал вызов. — Дайте волю своему любопытству и сообщите мне все, что вам удастся разузнать про меня. Я требую этого. Но… — добавила она, погрозив пальцем, — вы скажете мне также, откуда вы получите эти сведения. То скромное счастье, которым я наслаждаюсь здесь, зависит от успеха ваших попыток.

— Вы хотите сказать, что тотчас убежите отсюда…

— Немедленно! — воскликнула она. — И на край света!..

— Но вы везде окажетесь беззащитной против грубых страстей, — возразил я, перебивая ее. — Разве красоте и таланту не свойственно блистать, привлекать взоры, возбуждать вожделения и ярость? Париж — это пустыня, только без бедуинов; Париж — единственное место в мире, где можно скрыться, когда приходится жить своим трудом. Чего вы опасаетесь? Кто я такой? Просто ваш новый слуга, я дядя Гобен, вот и все. Если вам предстоит поединок, вам может пригодиться секундант.

— Все равно, узнайте, кто я такая. Я уже сказала: я требую, а теперь я прошу вас об этом, — продолжала она с тем неотразимым очарованием, каким вы, женщины, так хорошо умеете пользоваться, — добавил консул, кинув взгляд в сторону дам.

— Ну, так завтра в этот же час я скажу вам все, что мне удастся открыть, — отвечал я. — А вы меня не возненавидите? Неужели вы поступите, как другие женщины?

— А как поступают другие женщины?

— Они требуют от нас непосильных жертв, а когда мы все исполним, они начинают упрекать нас, как будто мы нанесли им оскорбление.

— Женщины правы, если их просьба показалась вам непосильной жертвой… — возразила она лукаво.

— Замените слово «жертва» словом «усилие», я тогда…

— Тогда это будет дерзость, — докончила она.

— Извините меня, — сказал я, — я и забыл, что женщина и папа непогрешимы.

— Боже мой! — молвила она после долгого молчания. — Неужели одно лишь слово может нарушить покой, купленный такой дорогой ценою, покой, которым я наслаждаюсь украдкой, как вор?

Она поднялась, заломив руки, и продолжала, не обращая на меня внимания:

— Куда идти? Что делать?.. Неужели придется покинуть это мирное убежище, где я надеялась провести остаток дней своих?

— Провести здесь остаток дней! — воскликнул я с нескрываемым ужасом. — Разве вы никогда не думали, что со временем у вас не будет сил работать, или что цены на цветы понизятся из-за конкуренции?..

— Я уже скопила тысячу экю, — сказала она.

— Боже мой! О каких лишениях говорит эта сумма! — воскликнул я.

— До завтра, — сказала она. — Оставьте меня! Нынче вечером я сама не своя, я хочу побыть в одиночестве. Мне надо собраться с силами на случай несчастья. Ведь если вы что-то знаете да еще услышите от других, тогда… Прощайте, — прибавила она резко, с повелительным жестом.

— Назавтра бой, — ответил я, улыбаясь с беззаботным видом, который старался сохранять во время этой сцены.

И, шагая по длинной аллее, я повторял;

— Назавтра бой!

Граф, с которым я, как обычно, встретился поздним вечером на бульваре, тоже воскликнул:

— Назавтра бой!

Тревога Октава не уступала тревоге Онорины. Мы с графом до двух часов ночи прогуливались вдоль рвов Бастилии, словно два генерала накануне сражения, которые взвешивают все возможности, изучают условия местности и приходят к выводу, что во время битвы победа зависит от случайной удачи. Обоим этим существам, разлученным судьбою, предстояла бессонная ночь; один жаждал, другой страшился встречи. Жизненные трагедии зависят не от обстоятельств, а от чувств, они разыгрываются в сердцах или, если хотите, в том необъятном мире, который мы можем назвать миром духовным. Октав и Онорина жили и действовали исключительно в этой сфере, доступной лишь возвышенным натурам.

Я был точен. Ровно в десять часов вечера меня впервые допустили в очаровательную спальню, белую с голубым, гнездышко раненой голубки. Онорина взглянула на меня, хотела заговорить и замерла, пораженная моим почтительным видом.

— Графиня! — произнес я, сдержанно улыбаясь. Несчастная женщина, приподнявшись было, вновь упала в кресло и поникла в страдальческой позе, достойной кисти великого художника.

— Вы замужем, — продолжал я, — за самым благородным, самым достойным из людей. Все считают его человеком великодушным, но никто не знает, до какой степени он самоотвержен по отношению к вам. Вы оба — сильные характеры. Где вы находитесь, по-вашему?

— У себя дома, — отвечала она, пристально глядя на меня широко раскрытыми глазами.

— У графа Октава! — возразил я. — Нас с вами разыграли. Судейский писец Ленорман вовсе не владелец этого дома, а подставное лицо, посредник вашего мужа. Безмятежный покой, которым вы наслаждаетесь здесь, создан графом, заработанные вами деньги исходят от графа, он заботится о всех мелочах вашей жизни. Муж уберег вас от злословия света, придумав правдоподобное объяснение вашему отсутствию: по его словам, вы отплыли в Гавану на корабле «Цецилия», чтобы получить наследство от старой тетки, и граф повсюду высказывает надежду, что вам удалось спастись при кораблекрушении; вы якобы отправились туда в сопровождении двух его родственниц и старого управляющего. Ваш супруг рассказывает, что разослал людей искать вас и получил от них благоприятные сообщения… Он принимает столько же предосторожностей, чтобы скрыть вас от людских взоров, как и вы сами… Наконец он повинуется вашей воле…

— Довольно, — перебила она. — Я ничего больше не хочу знать, кроме одного кто сообщил вам эти сведения?

— Ах, боже мой, сударыня, мой дядя устроил одного бедного юношу секретарем к полицейскому комиссару вашего квартала. Этот молодой человек мне все рассказал. Если вы тайно покинете этот флигель сегодня ночью, ваш муж узнает, куда вы направитесь, и вам нигде не укрыться от его покровительства. Как вы, такая умная женщина, могли поверить, что торговцы платят мастерицам за цветы и чепчики такую же дорогую цену, как в магазинах? Назначьте тысячу экю за букет, и вы их получите! Ни одна нежная мать не была так изобретательна в заботах о ребенке, как ваш муж в заботах о вас. Я узнал от привратника, что бедный граф часто приходит сюда по ночам, когда все спят, чтобы постоять под окнами и взглянуть издали на огонек вашей лампады! Ваша кашемировая шаль стоит шесть тысяч франков… Перекупщица продает вам не старье, а новенькие изделия лучших фабрик… Одним словом, вы здесь точно Венера, опутанная сетью Вулкана, только вы пойманы в сеть одна, вы в плену у великодушного человека, который самоотверженно заботится о вас целых семь лет.

Графиня трепетала, как пойманная ласточка, зажатая в кулаке, которая вытягивает шейку и с ужасом озирается вокруг, ее трясла нервная дрожь, и она недоверчиво смотрела на меня. Ее сухие глаза блестели жгучим огнем. Но она была женщиной… пришла минута, и потекли слезы, она расплакалась, не потому что была растрогана, — нет, она рыдала от бессильного гнева, от отчаяния. До сих пор она считала себя независимой и свободной, брачные узы тяготили ее, как стены тюрьмы.

— Я уйду… — лепетала она сквозь слезы. — Он сам меня заставляет… Я уйду туда, куда уж никто не последует за мной.

— Вот как! — воскликнул я. — Вы хотите покончить с собой?.. Сударыня, у вас, наверное, есть веские причины не возвращаться к графу Октаву?

— О, еще бы!

— Так откройте их мне, откройте их моему дяде; в нас вы найдете двух преданных советчиков. Если в исповедальне мой дядя — священник, то в миру он просто добрый старик. Мы вас выслушаем, мы попытаемся разрешить ваши сомнения, и если вы жертва обмана или рокового недоразумения, нам, быть может, удастся его распутать. Вы кажетесь мне чистой и безупречной, но если вы и совершили какой-нибудь проступок, вы давно искупили его… Вспомните наконец, что во мне вы приобрели самого искреннего друга. Если вы пожелаете избавиться от тирании графа, я найду способ вам помочь, он никогда вас не разыщет.

— О, ведь есть еще монастыри, — сказала она.

— Верно. Но граф стал министром, и если он воспрепятствует этому, ни один монастырь на свете не примет вас. Однако, как бы могуществен он ни был, я спасу вас от него… если только… вы докажете мне, что не можете, не должны возвращаться к нему. О, не бойтесь, что, скрывшись от графа, вы попадете под мою власть! — продолжал я, увидев ее недоверчивый взгляд, полный гнева и высокомерия. — Вы будете наслаждаться покоем, одиночеством и независимостью; словом, вы будете так же свободны и так же уважаемы, как будто вы злая и безобразная старая дева. Я сам никогда не увижу вас без вашего согласия.