Невеста каторжника, или Тайны Бастилии - Борн Георг Фюльборн - Страница 8

Нет, теперь, насторожившись и обратившись в слух, он ясно различал, что царапанье слышалось в стене, отделявшей его камеру от любопытного соседа. И Марселю вспомнились слова офицера: «…номер семь — это номер, примыкающий к камере грека».

И еще Марсель заметил, что когда в галерее слышались мерные шаги часового, царапанье стихало и наступала мертвая тишина. Но едва часовой проходил мимо, как звуки железа, скребущего по камню, возобновлялись.

— Ты спишь? — вдруг различил Марсель слова соседа.

— Нет, я слышу тебя, — ответил Марсель.

— Не слышишь ли ты еще чего?нибудь, кроме моих слов?

— Да, я слышу какой?то хруст… словно кто?то скребет каменную стену… Но ты не бойся, я не выдам тебя. Меня ведь это совершенно не касается.

— Я хочу сделать наше общение более удобным, — ответил грек. — Громко разговаривать нам нельзя, так как нас могут подслушать… А между тем у меня есть тайная причина искать сближения с тобой. Я слышал твои первые слова, когда ты вошел в свою камеру… И мне просто необходимо переговорить с тобой. Я пытаюсь проделать отверстие в разделяющей нас стене, чтобы можно было тихо говорить друг с другом. Один небольшой камешек я скоро смогу вынуть.

— Берегись, чтобы тюремщик не узнал…

— А, пусть… Мои дни все равно сочтены… Но на сегодня довольно… Спокойной ночи!

И в соседней камере все стихло.

Незнакомец пробудил в Марселе любопытство. Какая причина заставила этого грека искать сближения? И почему, собственно, дни его сочтены?..

На следующую ночь грек возобновил работу с прежним упорством и осторожностью.

— Не могу ли я помочь тебе? — спросил Марсель.

— Нет. Если отверстие обнаружат, то пусть на одного лишь меня падет кара.

— Вздор! Неужели ты думаешь, что я испугаюсь?.. Только вот у меня нет подходящего инструмента… Да и камни очень велики в том месте, где ты царапаешь стену.

— А твоя постель как раз рядом?

— Да, и она прикроет отверстие.

— Это очень важно для нашего плана. Не кажется ли тебе, что мой голос стал отчетливей? Я вынул один камень.

— Ну… особой перемены я не заметил. Ты взялся за очень трудную работу…

— Что значат недели и месяцы в сравнении с годами полного одиночества! Теперь меня подгоняет надежда увидеть тебя, поговорить с живым человеком.

Марселю очень хотелось помочь греку в его адском труде, но не ногтями же ковырять цемент?

В следующие ночи работа грека стала продвигаться, должно быть, быстрее, так как Марселю казалось, что он слышит голос соседа все ближе и ближе. Да и сам голос становился все более и более отчетливым.

Старый тюремщик наверняка даже не подозревал о намерениях номера шестого. Когда бы он ни вошел в камеру грека, тот, по обыкновению, либо дремал на постели, либо, уставившись в одну точку, тяжело вздыхал и покашливал.

Так проходили день за днем. По ночам оба узника беседовали о дальнейшем ходе работы. А под утро старый грек тщательно собирал осыпавшиеся известь и цемент и выбрасывал весь мусор за окно, а камни вставлял в стену на прежнее место, и прикрывал дыру постелью.

Однажды ночью Марсель, лежавший у самой стены, заметил, что один из камней у него под боком вдруг пошевелился, заскрипел, сдвинулся с места. Марсель с радостью сообщил об этом греку. Теперь за работу взялись оба узника. Грек толкал камень со своей стороны, а Марсель изо всех сил раскачивал его со своей.

Когда забрезжил рассвет, объединенными усилиями узникам удалось вывернуть из стены этот последний камень. Некоторое время они лежали лицом к лицу и жадными глазами глядели друг на друга.

Грек выглядел пожилым человеком, с седой бородой и редкими волосами. Лицо его было изрезано глубокими морщинами.

Теперь сквозь отверстие они как родные братья смогли пожать друг другу руки.

Однако тут же им пришлось прощаться — пора было ставить камни на место и тщательно убирать мусор, — в общем, к приходу тюремщика надо было все привести в обычный вид.

V. БЕГСТВО

Слуги герцога Бофора, приведя в чувство несчастную Серафи де Каванак, перевели ее в самую отдаленную, наиболее изолированную комнату дворца. Окнами комната выходила в глухую часть парка.

Но с тех пор как Серафи узнала, что ее сын Марсель жив, она была полна самых смелых надежд и счастливых грез.

Рана, полученная им в тот злополучный вечер, когда он вместе со своим приятелем Виктором проник во дворец Бофора, чтобы спасти ее, оказалась не опасной. Серафи на другой же день узнала об этом.

К несчастью, с того памятного вечера она потеряла всякую связь с сыном. Напрасно ждала она хоть какой?нибудь весточки от него. А ведь теперь она жила единственной надеждой, что вот–вот он явится снова и освободит ее от постоянного унижения, с которым она жила в доме жестокого брата.

Однажды вечером ей послышались тихие, словно крадущиеся шаги в коридоре… Серафи насторожилась. Кто мог в этот поздний час так осторожно подходить к ее комнате?.. А вдруг это Марсель, ее любимый сын, идет, чтобы увести ее отсюда?..

Быстрыми шагами подошла она к двери и остановилась, чутко прислушиваясь к приближавшимся шагам.

— Марсель, сын мой, это ты? — спросила Серафи.

В ответ ей послышалось: «Да, это я…»

Тогда она с лихорадочной поспешностью отперла дверь — и тут же в ужасе отпрянула.

Это был не Марсель, а ее брат, герцог Бофор. С язвительной усмешкой он сбросил с себя шляпу и плащ и так посмотрел на сестру, что та задрожала.

— Да, это я, а не твой незаконнорожденный сынок, которого ты с таким нетерпением поджидаешь, — произнес герцог, зловеще ухмыляясь.

Побледневшая Серафи все дальше и дальше отступала от двери, в которой стоял герцог. Своими злыми глазами, растрепанными рыжими волосами и перекошенным ухмылкой лицом он напоминал ей в эту минуту старинное изображение Вельзевула в аду.

Наконец Серафи удалось овладеть собой.

— Это ты… — произнесла она почти беззвучно. — Твои слуги наверняка успели донести тебе, что Марсель жив?

— Позор! Несмываемый позор для всех нас, что он до сих пор все еще жив! — закричал Бофор.

— За что же ты так ненавидишь его? — со слезами в голосе спросила Серафи. — За что ты держишь меня в заточении? Марсель — единственное существо на земле, любящее меня…

— Ты — дура! — яростно прошипел герцог.

— Анатоль, умоляю тебя, освободи меня! Отпусти меня к моему сыну!

— Твоего незаконнорожденного сына ты больше никогда не увидишь, — отчеканивая слова, произнес Бофор.

Серафи со слезами на глазах протянула к нему руки.

— Ужасный человек, что ты сделал с моим сыном?

— Я полагаю, тебе достаточно моего обещания, что ты его больше не увидишь…

— У тебя камень вместо сердца! Ты не ведаешь жалости! Я больше не могу оставаться у тебя. Я боюсь тебя. Умоляю, отпусти меня! Я хочу к моему Марселю, хочу уехать подальше отсюда — как можно дальше от твоей ненависти. Я не так уж много прошу у тебя, Анатоль! Мне нужна лишь свобода. Отпусти меня. Заклинаю тебя памятью наших дорогих родителей. Заклинаю тебя всем, что есть у тебя святого. Именем Святой Девы умоляю тебя…

— Не раздражай меня еще больше твоими глупыми, безрассудными мольбами! — резко оборвал сестру герцог Бофор. — Я уже сказал тебе, что Марселя ты больше не увидишь. Стены Бастилии достаточно крепки…

В безмолвном ужасе смотрела Серафи широко раскрытыми глазами на своего брата, на это чудовище в образе человека. С ее дрожащих губ сорвался крик ужаса:

— Марсель в Бастилии? О, Боже! Он погиб… — Она за¬крыла лицо руками и зарыдала.

— И зачем только тебе этот выродок? — продолжал издеваться герцог над своей беззащитной жертвой. — Неужели для того, чтобы он постоянно напоминал тебе о твоем былом позоре? Или, быть может, тебе нужен наследник?.. Так знай же, что я — твой единственный наследник. После твоей смерти все твое состояние перейдет ко мне.

— О, я давно знаю, что алчность — главная черта твоего характера. Чтобы овладеть моей частью наследства Бофоров, ты жаждешь моей смерти… И ты — мой брат! Какая жестокая насмешка судьбы!