Урок - Богат Евгений Михайлович - Страница 40

Товарищи по медицинскому НИИ иногда называли его марсианином из-за того, что он, будто бы ни с того ни с сего, неожиданно улыбался, и неожиданно задумывался, и говорил неожиданные вещи, точно помимо окружавшего его и нас всех безусловно реального и в общих чертах понятного мира существовал для него и иной, менее реальный и менее понятный. Он был, конечно, странен немного, как бывают странны больные с детства люди, чей жизненный опыт равен, по существу, опыту жизни их сердца и поэтому и намного беднее, и намного богаче нашего: ведь тот, кто с самим собой общается больше, чем с окружающими людьми, — одновременно и мудрец, и ребенок.

Но, несмотря на все странности, впрочем, достаточно невинные, а также невзирая на подавленную страсть к небу, он был неплохим, даже хорошим, а некоторые утверждали, что и отличным, врачом. В отрыве от дома и сада, от музыки и деревьев, он в стенах НИИ мыслил четко и трезво, вел интересные исследования, выступал с содержательными статьями. Он говорил и писал на нескольких языках, поэтому помогал матери в ее разнообразных работах.

Врачом должен был стать и внук — тоже по настоянию бабушки, — он учился в мединституте, хотя к моменту описываемых нами событий оттуда ушел.

Итак, когда умерла бабушка, осталось наследство, которое старые романисты, в духе литературы XIX века, живописали бы достаточно подробно и выпукло. Они бы его живописали, чтобы потом энергически перейти к сути дела — имущественному конфликту. Последуем и мы по этому хорошо освоенному литературой пути.

Единственным законным наследником бабушки был ее сын, к нему все и перешло. Через два месяца умирает и он. Теперь по юридическим нормам наследство делилось на две части: одну должен был получить внук, вторую — вдова его покойного родителя. И тут внук делает ход, после которого, если бы это разыгрывалось не в жизни, а на шахматной доске, комментаторы поставили бы восклицание. Тотчас же после похорон родителя он обращается в суд с исковым заявлением, в котором в обеспечение его законной половины, дабы она не была разбазарена, настаивает на аресте имущества целиком. Искушенные в имущественных конфликтах судьи и судебные исполнители отлично понимали, что это лишь начало, завязка хитроумной комбинации, и ожидали очередного хода. Внук не заставил ожидать себя долго. В создавшейся четкой юридической ситуации он мог получить наследство целиком, полностью, безраздельно лишь при одном условии — если бы удалось расторгнуть посмертно семейные узы, соединявшие долгие годы покойного родителя с его второй женой, объявить эти узы юридически недействительными. Тогда вдова автоматически выбывала из игры, и он оставался единственным господином положения и имущества.

Но каким образом доказать, когда муж уже похоронен, что жена на самом деле не жена (а стало быть, и не наследница)? Возможно ли это?

Возможно, если удастся доказать, что семейные узы с ней заключены душевнобольным (на юридическом языке недееспособным), а на языке обыденном безумным человеком, который не ведал, что делал, что творил, женился или нанимал секретаря-стенографистку.

И вот в суд поступает новое исковое заявление, суконным языком подобных документов в нем излагается то, что, видимо, бессилен выразить язык даже гомеровских и библейских песнопений: безумен мой родитель — установите и докажите это посмертно!

Теперь, когда после двух солиднейших (посмертных!) судебно-психиатрических экспертиз, бесчисленных судебных разбирательств, допросов, исков и ходатайств дело это закончено, первое, что удивляет, — убежденность внука, будущего врача, в том, что объявить человека сумасшедшим (тем более посмертно) дело, в сущности, несложное, пустое, стоит лишь постараться и соблюсти известные, увы, необходимые формальности. Но и надо отдать должное внуку, — когда ситуация осложнилась резко и он понял, что без веских доказательств суд не вынесет нужного ему решения, он в поисках этих доказательств не остановился ни перед чем. Постепенно отвага неведения игрока-авантюриста уступала место осмотрительной тактике целеустремленного борца за материальные ценности — единственно реальные в этом мире.

Но окрыленность первоначальной уверенности в том, что это не только возможно, но и легкодостижимо, стоит захотеть и постараться, тем не менее удивительна, ибо начал дело внук, доказательствами не располагая (не появились они и потом, несмотря на бешеный расход молодой энергии), зато располагал он солидно-научными оборотами: «деградация личности», «постоянные колебания интеллекта», — может быть, верил в их магическую силу? Он рос в интеллигентной семье: бабушка — академик, родная мать (первая жена «покойного безумца») — доктор медицинских наук, — и соответствующие высокоумные термины, видимо, усвоил с детства, как и веру в их абсолютно магическое действие.

Первая посмертная судебно-психиатрическая экспертиза, назначенная судом, после весьма скрупулезного исследования всех медицинских материалов, отражающих жизнь покойного родителя от первых до последних дней, решила, что был он человеком совершенно нормальным, полностью отвечающим за собственные действия, дееспособность его ни малейших сомнений не вызывает. Он был, написано в заключении, «интеллектуально активен и эмоционально адекватен». Однако эти тоже достаточно магические формулы на истца, то бишь на сына покойного (надо же, несумасшедшего родителя!), магического действия не оказали. Он пишет новое ходатайство о новой — на высочайшем уровне — судебно-психиатрической экспертизе и одновременно настаивает, чтобы суд опросил некоторых очевидцев безумия покойного родителя. Ходатайства были написаны по всей форме, с развернутой юридической аргументацией, и удовлетворены.

И вот перед судом стоит милая, патриархальная старушка, не понимающая полностью, чего от нее хотят, и жаждущая одного — быть честной и ни в чем не солгать. Она жила у бабушки несколько лет домработницей. Теперь отдыхает, оттаивая душой от городской жизни, в далекой северной деревне. Истец выписал ее оттуда ради выступления в суде.

У Горького есть рассказ «Человек наедине с собой» — писатель показывает, как нелепо, загадочно, смешно ведут себя иногда архинормальные люди, когда им кажется, что их никто не видит. Покойный родитель истца часто по нездоровью оставался дома один и был убежден, что его никто не видит, и вел себя, как ведут «люди наедине с собой». Но его видели домработницы. Он, будучи человеком сосредоточенным, замкнутым, порой их не замечал. Они его замечали.

— Ну, что вам рассказать по существу… — тихо углубляется она, зажмурившись, в воспоминания. — Сидел, бывало, один, обратишься к нему, ну, об обеде, — не отвечает: читал или думал. Ну, думал — это понятно, думающий человек — отключенный от жизни, а читал вот — непонятно, читал вверх ногами.

— То есть как вверх ногами? — недоумевает судья.

— Не сам вверх ногами, не сам, — радуется старушка, — это я потом у йога работала, тот действительно самолично стоял и при этом об обеде со мной говорил, а наш книгу вверх ногами держит… Подойдешь через час — он также сидит вверх ногами.

— Вы опять, конечно, с книге? — уточняет судья, ибо если не уточнить сейчас потом, когда старушка уедет к себе в деревню, докажи что она имела в виду…

— Я о книге, конечно, — нехотя соглашается она, — но когда поглядишь на это цельными днями, кажется, что он и сам вверх ногами сидит.

— Но ведь не сидел же? — настаивает судья. — Наверное, читал, задумался, ушел в себя…

— Это верно, — соглашается старушка. — Ушел. И не вернулся…

Потом вызывают одного из соседей по дому — живет этажом выше. Он подходит к судебному столу, четко печатая шаг, несмотря на почтенные годы, лицо в резких морщинах бесстрастно и сурово.

— Расскажите, пожалуйста, суду…

— Доложу. Узнал я о том, что они поженились, родитель его, стало быть, с новой супругой…

— Когда это было? — уточняет судья.

— Пять лет четыре месяца назад, — без запинки отвечает сосед. — Решил по-соседски поздравить их, как говорится, с законным… Ну, отворил он мне, в то время молодой, а ныне покойник, я честь по чести, по полной форме, а он в ответ замычал…