Урок - Богат Евгений Михайлович - Страница 32

Сергей упал навзничь — на камни.

Заключение врачей: острая черепно-мозговая травма, перелом затылочной кости, подозрение на перелом основания черепа — повреждение тяжкое, опасное для жизни.

Выписался он из больницы неузнаваемым…

Особенно тяжело переживал потерю слуха — больше чем наполовину. Нефедов за нанесение тяжких телесных повреждений получил пять лет с отбыванием наказания в колонии усиленного режима. Материальный иск к нему в Меленковском суде, где разбиралось дело, не рассматривался, потому что не было тогда у матери Сергея Передерина нужных документов. Мать Сергея тяжело переживала этот суд, ей казалось, что Нефедов наказан чересчур мягко. Она писала жалобы. Ей отвечали, что пять лет в колонии усиленного режима — наказание серьезное, строгое (что соответствует действительности, бесспорно). Собрав документы, оправдывающие материальный иск к Нефедову, она пошла, точнее, поехала не в Меленковский суд, к тому же Казакову, а в Муромский, к которому у нее было больше доверия. Но муромский судья после отмены вышестоящими инстанциями решения об удовлетворении иска Володи Щербакова к Маркину и Самойлову стал, естественно, особенно скрупулезным и посоветовал ей дособирать документы. И во второй раз она поехала в Муром тоже неудачно — чего-то недоставало. И в третий… А в четвертый уже не поехала — умерла.

Между тем Нефедов и его адвокат тоже писали, само собой разумеется, жалобы: на несообразную деянию строгость наказания. И их жалобы (уже после того, как мать Сергея умерла) возымели действие: областной суд назначил более мягкое (несравненно более мягкое!) наказание — два года в колонии общего режима, — аргументировав это тем, что «тяжкое телесное повреждение у Передерина наступило не от удара, а в результате падения и удара головой об асфальт». То есть ему бы, бедолаге гегельянцу упасть по-хорошему, мягкими местами, а он возьми — и башкой о камни!

И хотя лично меня аргументация областного суда и юридически, и чисто логически мало убеждает, но по-человечески я понимаю судей: им хотелось, видимо, облегчить участь Нефедова, который сам был в тот несчастный вечер жестоко избит, перевозбужден, до этого вел себя безупречно (студенты Кировского политехнического института ходатайствовали, чтобы им отдали его на поруки), и можно было твердо верить: в будущем ничего подобного не повторится.

Согласно существующему положению, Нефедов был отправлен не в колонию, а на стройку народного хозяйства (в один из владимирских совхозов). Там он зарабатывал от 160 до 220 рублей в месяц, что, по-моему, хорошо. Его навещала мать, что, по-моему, отлично. Не успев отбыть наказание, являясь юридически осужденным, он уже подал заявление в родной Кировский политехнический институт о восстановлении, и его немедленно восстановили студентом, что, по-моему, ослепительно хорошо. Потому что надо всеми мерами облегчать тем, кто был осужден (за что бы то ни было), возвращение в нормальную жизнь.

Но вот что худо: написали мы Нефедову в то самое время, когда он подал заявление в институт, накануне его возвращения в нормальную жизнь, письмо с вопросом: думает ли он помогать Сергею Передерину или воспользуется тем, что мать Сергея не успела добиться рассмотрения иска? И ничего не ответил нам Нефедов. Видимо, не понял человек всю меру великодушия к нему общества (ведь не в институте был бы сейчас, если бы дали по всей строгости) и всю меру собственной вины, и нравственной, и материальной. Не понял… Верю, будет хорошо учиться, потом хорошо работать. А вот чего не понял, того не понял. Не разбудили.

4

Перед тем, как вернуться к Щербакову, которого мы оставили в печальный час его жизни, с репутацией дармоеда, курортника и симулянта, желающего оторвать кусок пожирней у честных работяг, оставили в научно-исследовательском медицинском учреждении, где должны были его еще раз с особенной тщательностью обследовать, изучить досконально его состояние (по требованию тех, кто его в это состояние вверг!), — вперед тем, как вернуться к нему, я, не будучи юристом, все же позволю себе высказать ряд пожеланий юридического порядка. Существующая статья гражданского кодекса о возмещении в полном объеме вреда, который нанесен личности или имуществу потерпевшего, конструктивна и гуманна. Но, как и любая статья любого закона, она не может и не должна охватывать все разнообразие явлений и ситуаций быстро меняющейся действительности. Кажется мне, что сейчас, когда наказания, исчисляемые уголовным кодексом, делаются более мягкими, стоит посмотреть тщательно, как «работает» данная «гражданская статья». В широком понимании — именно гражданская, потому что должна воспитывать гражданские чувства у тех, к кому государство, общество отнеслись гуманно, с доверием. Существующий порядок рассмотрения материальных исков к виновным, при котором, как мы видели, страдающей стороной часто являются потерпевшие, данные чувства не воспитывает.

Конечно, суд есть суд, и что бы он ни разбирал, ему нужны не чувства, а доказательства, и было бы несерьезно настаивать на том, что надо вот бездоказательно, из одних высоких побуждений, удовлетворять любые пожелания потерпевших. Но негуманно, несолидно, в конце концов, скрупулезно разбираться в том, нужно ли тяжелобольному дополнительное питание и нужны ли ему дорогостоящие лекарства, и хорошо ли, что он был не один, а два раза на курорте, и отменять уже существующие решения, и направлять опять потерпевшего на обследования, и заставлять его опять обходить аптеки. Негуманно и несолидно.

И, может быть, стоит в качестве юридической нормы ввести возмещение не одного лишь материального ущерба, но и морального вреда, когда виновный по судебному решению выплачивает особую сумму (помимо суммы на лекарства, лечения и т. д.) за боль, за унижение, за страдания самого потерпевшего и его близких. Довод, что это не измеряется деньгами, меня мало убеждает. Это действительно нельзя измерить и оценить всем золотом мира, как нельзя оценить и измерить подобным образом радость, вдохновение и любовь. Но так же, как мы щедро вознаграждаем тех, кто дарит людям радость, надо взыскивать полной мерой с тех, кто несет боль. В сочетании с гуманизацией наказаний по Уголовному кодексу разве не будет это разумной мерой?

Формулу «виноват — посадят» пора заменить иной, более современной: «Не посадили, но виноват». Тогда попросторнее будут колонии и потеснее человеческие отношения.

Гуманизация наказаний без гуманизации человеческой личности (речь у нас идет о личности осужденного, или оштрафованного, или подвергнутого воздействию «общественных мер») — вот без гуманизации этой личности мягкость наказаний и влечет за собой порой последствия непредвиденные…

Пока Щербаков лежит в мединституте, мы решили побеседовать с Самойловым.

— Не будем ему платить… — отрубил он. — Травму получил не по нашей вине, а при падении на асфальт, надо понимать юридические тонкости. Мы работаем и отрывать от себя не будем. Хочет лечиться — его дело. Государство поможет…

Хотя Самойлов и Маркин люди абсолютно не религиозные, но отношение у них к государству чисто религиозное, как к некоему божеству, которое все может и все должно. И если божество оплатило нечто не на все сто процентов (например, путевки в санаторий, но не дорогу туда и обратно), то это уже нарушение высшего порядка.

Щербаков вышел из больницы с тем же печальным заключением, которое разные — без числа уже — комиссии давали раньше. И аптеки, куда послал запросы адвокат, сообщили, что лекарства отпускались. И все остальные документы оказались в порядке. Но чего это стоило!

И опять был суд — не в Муроме, а в Меленках. Казакова больше не выбрали в судьи, а не доверять новому судье, Стародубцевой, у Щербакова оснований не было. И опять зачитывались рецепты, заключения врачей, подсчитывались рубли, подсчитывались копейки. Суд вынес решение взыскать в пользу потерпевшего с Маркина и Самойлова четыреста тридцать три рубля пятьдесят шесть копеек (если читатель помнит, то Муромский суд удовлетворил иск в размере трехсот рублей).