Записки палеонтолога. По следам предков - Верещагин Николай Кузьмич - Страница 3

Зато о прошлом богатстве долины диким зверьем в эпоху существования мамонтовой фауны, походов гуннов и монголов мы стали получать немые свидетельства почти на каждом гравийно-песчаном пляже. Костеносные отмели начинались сверху крупным галечником, потом, ниже, шли гравийные и песчаные намывки и отмывки, а иловатые суглинки залегали в их нижних участках. Грандиозные костища на отмелях стали появляться совершенно регулярно, закономерно чередуясь с коренными берегами — ярами, — т. е. обнажениями первой и второй надпойменных террас. Самые тяжелые и огромные кости мамонтов, носорогов, черепа первобытных бизонов, гигантских оленей залегали обычно в головных участках таких пляжей и приводили нас в восторг. На гравелистых и песчаных площадках средних участков лежали коричневые челюсти волков, рогатые «шапочки» черепов ископаемых сайгаков, а еще ниже по течению — косточки мелких грызунов, птиц и рыб. Иногда в средних участках пляжей попадались и кости мелких коров, овец, лошадей, битая керамика неолитической и позднейших эпох. Здесь следует отметить, что в толще самих обрывов — яров — костей, как правило, нам находить не удавалось. Чаще всего это было связано с тем, что костеносные линзы песков и галечников лежали здесь на уровне либо даже ниже уровня воды современного потока и разрушались им непосредственно.

Довольно быстро была выработана простейшая методика сбора, сортировки и определения костных материалов (рис. 1). Причалив к средней части пляжа, мы ставили на судоходной карте соответствующую точку и дату. Затем макрозвериный спец — мамонтовед, — т. е. я, обшаривал верхнюю, гравелистую, часть пляжа, а микротериолог — мышевед — песчаные отмывки и ветровые выдувы на нижней половине. Крупные кости — мамонтов, бизонов, лошадей, носорогов, верблюдов, оленей — сносились в одну кучу и разбирались по видам и по типам сохранности; кости грызунов, кротов и выхухолей, мелких хищников собирались в папиросные коробки. В дневнике — «корабельном журнале» — отмечались детали определений, характер сохранности костей, их численность и размещение на отмели. Особое внимание уделялось «артефактам», т. е. изделиям рук первобытного человека эпохи палеолита и неолита: кремневым пластинкам, костяным гарпунам, лощилам, древней керамике, иначе — битым глиняным горшкам, имевшим, как правило, ямочный орнамент и добавку битой ракуши (рис. 2).

Рис. 1. Расборка костей бизонов, лошадей и сайгаков на отмели реки Урал. Фото автора, 1950.

Погода нам явно благоприятствовала. Стояли тихие теплые и солнечные дни осени. Ни мух, ни комаров, ни мошки уже не было совершенно. Заросли вейника, приречного тальника, березовые и осиновые колки уральской поймы мягко и незаметно теряли свои летние зеленые краски. «Сайга» постепенно нагружалась костяным балластом, который мы складывали в просторный ящик от мотора. Впрочем, на каждом очередном костеносном пляже нам приходилось производить новую жесткую ревизию и сортировку, заменяя дефектные образцы более совершенными. Вскоре мы уже не могли больше брать крупные трубчатые кости мамонтов, бизонов, но охотно забирали челюсти и кости лисиц, волков, «шапочки» черепов сайгаков, тщательно надписывая их после просушки тушью. На 520-м километре реки (от берега Каспия) нам попалась ожелезненная кость каспийской нерпы и плюсна пещерного льва, погибших, вероятно, в дельтовом участке при разлившемся тысяч 30 лет назад море Хвалынском — предке Каспийского моря.

Рассматривая и сравнивая сотни и тысячи ископаемых костей, мы довольно быстро научились определять не только их видовую принадлежность, но, по комплексу признаков, и их относительный геологический возраст. Постепенно на этой же аналитической основе вырисовывались и картины гибели грандиозных стад степных копытных от засух и гололедиц, от провалов под лед и наводнений, от загонных охот первобытных человеческих орд.

По долине реки, между тем, шел осенний пролет птиц. По утрам к югу тянули кряквы, серые утки, шилохвости. Случалось, что, проснувшись, мы, не вылезая из спальных мешков, выбивали из стайки летунов одну-другую крякву на легкий завтрак. Большие выводки серых куропаток отбегали при приближении лодки с пляжей в бурьяны, где под кустами иногда таились зайцы русаки. Громов раза два испытывал законную гордость, застрелив зазевавшегося зайчонка. Вообще дичь приятно разнообразила наше скромное обеденное меню. Более крупной дичины, например кабанов, сайгаков или косуль, не было и в помине; почему-то мы ни разу не видели в пойме даже их следов. Много удовольствия доставила зато рыба. В струях, где суводь встречалась с главным течением, шумно плескаясь, охотились жерехи. Они ловились на живую уклею, плотвичку. Сазанчики, подлещики, чехонь, плотва и красноперки ловились на намятый хлебный мякиш, да иной наживки у нас и не было. Соблазнительно было поймать большого сома. О существовании здесь этих хищников мы догадывались и видели их у встречных рыбаков. Несколько раз вечерами на стоянках я вырубал свежее ивовое удилище и навязывал на крепкой бечевке самый большой тройник с наживленной на него тарабушкой или крупной лягушкой. По утрам привязанное к кусту удилище оказывалось неизменно мокрым. Оно, очевидно, долго хлестало по воде, пока рыба не сходила, разогнув напрямую крючки тройника. Был и другой занятный случай. Как-то под вечер, проплывая под одним из яров, мы увидели летящего навстречу тетерева. Придерживая коленом руль, я успел вскинуть тулку, и птица упала за кормой в коловерть омута. Тотчас из воды высунулась какая-то широкая блеснувшая в солнечном луче коряга, и наш ужин моментально исчез под водой. Стало даже немного жутковато, и для купанья мы стали выбирать изолированные от главного русла заводинки.

Рис. 2. Костяной обломанный наконечник гарпуна с берега реки Урал.

На одном из яров правого берега на пятый день путешествия мы заметили живописный лагерь экспедиции члена-корреспондента Академии наук Н. П. Дубинина, временно превратившегося тогда волею судеб из дрозофильного генетика в орнитолога-фауниста. Впрочем, насекомые и птицы формально схожи по способу передвижения.

Непрерывная смена ландшафтов, свежий воздух, солнце и водная гладь создавали нам прекрасное настроение. Громова охватил даже поэтический экстаз, и задолго до Индера он продекламировал вполне оригинальные стихи:

Отличный душевный подъем бывал и после первого дневного привала, когда на второй завтрак с крепким чаем мы по очереди жарили на сковородке «глазунью-трояшку», экономно расходуя лукошко купленных по дороге яиц и корзинку лука. Прибрежные поселения встречались редко, чему мы были только рады.

Из Каспия, между тем, шла и шла рыба. Каждое утро мы просыпались от мощных всплесков, гулко разносившихся по воде. Иногда частые удары рыбьих хвостов были издали поразительно схожи со звуками бабьих колотушек по мокрому белью. Это плескались косяки бойких сазанов, направлявшиеся куда-то вверх по реке.

Мотор и возможности нашего дредноута были уже выявлены отчетливо. От скоростей антилопы он отставал километров на 50: больше 15 км в час выжать из него не удавалось. Мы проделывали за сутки не более 40—45 км, а при обильных находках на отмелях и того меньше. Тем не менее было преодолено уже около 500 км общей дистанции. Широкие спокойные плесы, журчащие перекаты, пологие излучины, яры и отмели Урала сменялись в калейдоскопическом разнообразии. Вот впереди в одной из мирных заводей под берегом показались какие-то беловатые бревешки. Они ярко поблескивали на солнце. На обступивших плес ракитах сидело девять огромных длиннохвостых орланов, сытых и тяжелых, не пожелавших слететь при нашем приближении. Бревешки оказались полутораметровыми сомами, каждый килограммов по 20 весом. Все они плавали на спине, так как раздувшееся от газов брюхо стремилось вверх. Двенадцать крупных рыбин, еще не расклеванных орланами, уже подванивали изрядно, и можно было только догадываться, что их гибель произошла несколько дней тому назад более или менее одновременно.