— Да ты сам еще не умеешь, — оборачивается к нему высокий худой красноармеец Самохин и указательным пальцем прижимает слово, на котором остановился, точно оно может убежать со страницы.

— Я татарски читать-писать умею, русский Первый мая буду читать-писать, — горячо говорит Сармудинов.

Закрыв кулаками большие, прижатые к голове уши он глядит в букварь и певуче тянет; — Ли-ни-я Ле-ни-на…

— У-лы… — томится Немытых. — А это что за буква с подпоркой?

Сармудинов заглядывает в книгу.

Это «я».

— Как так — ты?

— Да нет, буква такая — «я».

— Лы-я…

Немытых окончательно спотыкается и растерянно смотрит на меня.

— Вместе читай, по слогам.

— Да они не собираются вместе.

Соберутся. Вот так: пууу…

Пууу, — подхватывает Немытых. — ляяя… Пуля! Пуля, оказывается. Здорово! Пуля.

— Ребята, Немытых пулю отлил, — говорит Плищенко, украинец из Славгородского округа.

Ребята хохочут, показывая большие белые зубы: громче всех смеется сам Немытых.

Ефим Ложкин первый раз в жизни пишет сам себе увольнительную.

Затаив дыхание, изо всей силы сжимая большой батрацкой рукой неподатливое перо, забывая стереть капли пота, выступившие на лбу, он медленно выводит букву за буквой.

После каждого слова Ефим отдыхает, кладет перо, разминает уставшие пальцы, склоняет голову набок и, то пригибаясь к тетрадке, то откидываясь назад до отказа, долго рассматривает написанное…

Вот она — первая увольнительная Ефима Ложкина:

Корявые буквы смотрят в разные стороны: строчки изгибаются, как змеи, и напоминают шеренгу призывников, впервые ставших в «строй».

Ложкин весь ушел в свое дело и очнулся только, когда зашел дневальный и объявил:

— Сделать перерыв!

— А строчки… того… подкачали, — говорит заглянувший через плечо Ефима Щукин.

— Равнения нет, — убеждает Сармудинов и вдруг командует строчкам: — Направо равняйся! Нет, не равняются. Отставить!

— Да разве же с ними что поделаешь? — разводит руками Ефим. — Я ее веду ровно, а она все в гору прет, все в гору, — и Ефим измазанными в чернилах пальцами показывает, куда «прет» непослушная строчка.

Часто заходит старшин учитель полка — проверить, как идут наши занятия.

— Здорово, товарищи, — говорит он, протирая большие роговые очки, на которые с любопытством смотрят ребята. — Ну-ка, кто прочитает, встаньте! — И показывает на один из стенных лозунгов.

Все ребята встают, оттягивая гимнастерки.

— Все?! Один кто-нибудь. Ну, хоть вы, товарищ Лаптев.

Польщенный Лаптев смущенно улыбается и, откашлявшись, бойко читает:

— «Больше пота в учебе — меньше крови в бою».

Старший учитель доволен.

— Товарищ Немытых, ваши достижения?

Матвей бросает ленивый взгляд на соседний лозунг и отчеканивает:

— «Ленин умер, но дело его живет».

— Что-то вы уж очень быстро читаете, товарищи, — удивляется старший учитель.

— А мы эти лозунги, можно сказать, наизусть знаем, товарищ старший учитель, — выпаливает Немытых.

— А, — смеется старший учитель, — вот оно что! Ну, коли так, попробуем букварь.

Ребята, правда, гораздо медленней, но все же связно читают по букварю, не отставая от карандаша старшего учителя, которым он, как указкой, водит вдоль строчки.

— Может, ребята, вы и букварь весь наизусть знаете? Нет? Здорово читаете, здорово! — доволен старший учитель. — Значит, лозунг нашего комиссара выполним?

— Выполним, товарищ старший учитель! — откликнулись ребята.

— Перевыполним! — вдруг неожиданно выскочил Сармудинов и так же неожиданно, оробев, спрятался за спину рассмеявшихся товарищей.

В один из апрельских дней мы всей группой писали заметку в ильичевку. Ледяные ставни растаяли. За окнами хозяйничала весна.

У классной доски жмурился от солнца Ефим Ложкин.

— Пиши, Ефим, пиши! — шумят ребята.

— Да что писать-то? — оборачивает Ефим измазанное мелом лицо.

— Пиши: «Мы, красноармейцы 4-й роты…» — неуверенно диктует Немытых.

— «…бывшие до Красной армии темные, как малограмотные…» — продолжает Зайчиков.

— «…и тем более— неграмотные…» — подхватывает Никитенко.

— Тише, не поспеешь за вами, — сердится Ложкин, яростно скрипя мелом.

— Пиши, пиши: «…теперь, будучи опять-таки в Красной армии, обучились читать, писать и считать…»

— Добавь: «т. е. арифметике», — басом вставляет Щукин, который любит «ученые слова».

— «…и, так сказать, досрочно выполнили наказ нашего товарища комиссара», — заключает Никитенко. — Все.

— Нет, не все! — вдруг вскочил Сармудинов. — А также наказ товарища Ильича Ленина! — крикнул он, протягивая руку к освещенному весенним солнцем портрету Ильича.

— Правильно, Сармудинов! — зашумели ребята, и Ложкин снова застучал мелом по доске.

Эта заметка была помещена в первомайском номере ильичевки, и вся рота ее читала, а бывшие неграмотные — в первую очередь.

«Обидная» команда больше не раздавалась в полку.