Я умру завтра - Спиллейн Микки - Страница 35

– Конечно, тебе я расскажу. Но ты должен разговорить меня, задавать правильные вопросы.

Она замолчала, внимательно приглядываясь ко мне. Но я был не глупее ее. Я не собирался спрашивать ее, как она стала заниматься древнейшим ремеслом. Это-то было понятно. Нетрудно было догадаться, что у нее – свои представления о человеческих ценностях.

– О'кей, девочка, – сказал я. – Почему ты стала проституткой?

Она усмехнулась, и я понял, что нашел правильный подход. Я терпеливо ждал ее ответа и наблюдая за ней, смутно предполагая, что она расскажет. Ее внешность ничего не могла подсказать мне. Она была высокой брюнеткой с темными глазами, гораздо красивее, чем большинство ее товарок, и, когда мы с ней вошли в ресторан, мужчины откровенно провожали ее глазами. Голос ее удивлял мягкой серьезностью, в которой порой проскальзывали юмористические нотки. Трудно было представить себе, что ее могут мучить угрызения совести или что она склонна к вспышкам ярости. Но даже если она и впадала в такое настроение, она умела держать это глубоко в себе, чтобы не беспокоить случайных спутников.

Тем не менее не приходилось сомневаться, что она – проститутка. Девушка работала в одиночку, она не была связана ни с какой группой, не была членом «клуба», но и не фланировала по улицам и не ошивалась в барах. Она продавала себя в тех кругах, где «клиенты» носили серые фланелевые костюмы и обращались к ней мягким, но уверенным шепотом. В своем ремесле она вскарабкалась на вершину, где нет ни иллюзий, ни надежд... и откуда можно легко сорваться. Навсегда.

– Мы жили в северной части Нью-Йорка, – приступила она к рассказу, – и все началось, когда я кончала школу. Я была старшеклассницей и водилась далеко не с лучшей компанией. Все были чуть старше меня и куда как хорошо знали жизнь и ответы на все вопросы... После нескольких сумасшедших вечеринок я вступила на тот путь, который завершился статусом невенчанной матери.

– Встретила парня?

– Школьная знаменитость. Приличная семья и все такое. Он все начисто отрицал, и семья поддержала его, хотя к тому времени он уже всей школе успел поведать о своей маленькой победе.

– Он... он что-нибудь предлагал тебе?

Припомнив, она засмеялась:

– О да. И он, и его семья. И еще брат. – Они прямо из кожи вон лезли. – Она опять засмеялась, словно у ее истории не было последствий. – Их стараниями я год провела в исправительной школе в Гудзоне, так что никакие мои заявления уже не могли повредить репутации того подонка. – Помолчав, она добавила: – Прошу прощения за столь сильное выражение.

– А твоя семья не помогла тебе?

Какая-то тень скользнула по ее лицу. В первый раз я увидел на нем след горечи и отвращения.

– Предок сказал, что это пойдет мне на пользу. Он избил меня до крови и синяков и, наверно, убил бы, не будь он так пьян. Мне удалось вырваться и удрать. – Ее глаза рассеянно смотрели куда-то мимо меня, упершись в стенку ниши, в которой мы сидели. – Он пил не просыхая. Если я зарабатывала несколько долларов, присматривая за детьми, он тут же отбирал и тратил на очередную бутылку.

– А мать? Она тоже ничего не могла сделать?

– Ровным счетом ничего. Он колотил ее по поводу и без повода. Она смертельно боялась его. Несколько раз соседи вызывали полицию и его забирали, но нам было только хуже от этого. – Сидя напротив меня за столом, она перевела на меня взгляд. – Невозможно передать, когда в семье нет любви... – обронила она.

Как все просто и точно в ее объяснениях. Одна ее фраза – и все стало ясно. Главная проблема бытия... В двух словах! Нет любви. Над этим не часто задумываешься... Мурашки бегут по коже, когда видишь, к каким это приводит последствиям...

Последствия... в них и крылась причина, по которой я и хотел найти противоядие.

– Поэтому ты и стала проституткой?

Она медленно покачала головой.

– Нет. Не только поэтому. Было много и других причин.

– Например?

– Могу ли я позволить себе легкую вульгарность? – мягко спросила она.

Я кивнул.

– Знаете ли, порой я не могу найти верные слова. Мне придется говорить... ну, как бы... на жаргоне, на patois. Понимаете, что я имею в виду? – Я засмеялся, и она пояснила: – Я набралась этих словечек в Гудзоне. Мое единственное приобретение... Там была одна девочка-француженка, из Канады... с очень богатым словарем.

– Представляю себе.

– Предок обзывал меня грязной шлюхой, говорил: если уж мне приспичило этим заниматься, то надо – за деньги. В тот раз он избил меня и вышвырнул за дверь. Мама попыталась остановить его и схлопотала оплеуху. – Замолчав, она перевела дыхание и продолжила: – И дальше сопротивляться она была уже не в силах, предоставив это мне.

– Жить бы ему до ста лет, – сказал я, – но где-то в другом месте.

– Знать бы пораньше... – Закусив губу, она, видимо, попыталась представить себе иное развитие событий. – В ту же ночь я ушла. Спала в какой-то заброшенной постройке. На другой день я присматривала за детишками, заработала долларов восемьдесят... и опять сделала ошибку. Я вернулась домой. И получила очередную порцию затрещин. Предок отобрал все деньги, да еще и наорал на меня за то, что подрабатываю проституцией. Я говорила вам, что он был полным и законченным подонком?

– Дала понять.

– Нет, я повторяю – он был подонком. Не знаю, может, он маялся каким-то комплексом? Но тогда я была слишком юной, чтобы разобраться во всем. Ну, и вообще меня волновало только одно.

– Что именно?

– Ребенок. Он был моим. И никто был не в силах забрать его у меня. Пытались, но ничего не вышло. Подступись кто ко мне, я начала бы так орать, что стены рухнули бы.

– Как сейчас поживает ребенок? – спросил я.

– Отлично. Он получит хорошее воспитание. Его любят. И давайте покончим с темой. Ладно?

– Ладно.

– Я жила в обычном небедном пригороде. Девочки делились там на три слоя: большинство были нормальными девчонками, другие пытались стать ими, наконец, такие, которым было на все наплевать. Как и в любом другом предместье, мальчишки все были одинаковыми. Они водились и с первыми, и со вторыми, и с третьими. С последними – больше. Когда испорченные девчонки давали им отлуп, они переключались на нормальных. Только тогда.

– Великолепно! – восхитился я. – Черт возьми, очень образная картинка!

– А разве в ваши времена было иначе?

Я хмыкнул.

– Дорогая, в мои времена девочки чувствовали себя в безопасности. Мы гоняли на велосипедах и на самокатах, случалось на школьном дворе их скапливалось до трех десятков. А когда имеешь дело с велосипедом – тебе не до ухаживаний, едва на разговоры времени хватает. Возможно, считали себя эдакими сорвиголовами, но на самом деле были весьма робкими. Я бы сказал – застенчивыми. Правда, мы целовались и читали книжки. Если хватало смелости, могли посадить девушку на велосипедную раму. Но теперь велосипеды исчезли, и их место заняли «бьюики». Беседы тогда были побочным продуктом иных отношений. Тот, кто был в те времена истинным мужчиной, сегодня считается размазней, и наоборот. Как пишут современные поэты: «Играть и обольщать – то игры для детей, а он мужчина настоящий – насильник и злодей...»

– Значит, вы понимаете, о чем я толкую? – улыбнулась она.

– Просто я стараюсь быть объективным. Я ненавижу шпану и тех, кто их сделал такими. Как-то мне довелось видеть, как пятнадцатилетнего мальчишку приучали к «травке», и я смешал с грязью подонка, который этим занимался.

Она погладила меня по руке.

– Вы – прелесть... – сказала она. – Хотите услышать, что было дальше?

Я ответил, мол, да, хочу.

– Я хорошо помню старшие классы, когда все – уже подростки. Время взросления... Я со всеми тогда дружила, и все дружили со мной. Мне сочувствовали, но просто потому, что так было издавна принято. – Она широко улыбнулась. – Так полагалось. – В нашем чистеньком добропорядочном пригороде, где все знали друг друга, было несколько заметных фигур. О, какие это были мужчины! Важные персоны. Они правили нашим маленьким миленьким пригородом. Они владели большими плавучими казино на Гудзоне, где велась нечистая игра и шла вся торговля наркотиками. Они были крупными фигурами с деньгами, автомобилями, красивой одеждой и... любыми женщинами, стоило им только пожелать. Определенным образом они пользовались уважением, и немалым.