Мой револьвер быстр - Спиллейн Микки - Страница 25

Я позвонил; через минуту зашумел лифт. Открылась узкая дверь, и на меня выжидательно посмотрел парень с недельной щетиной на лице.

– Где можно найти сторожа?

– Фто фы фосисе?

Я вытащил значок и монету.

– Частный детектив.

Он сплюнул табачную жвачку в шахту лифта и засунул монету в карман.

– Я сторож. Слушаю вас.

– Меня интересует ателье «Момент». Оно было зарегистрировано здесь.

– Э-э, конда еще... Уже больше года, как выехали.

– Теперь никого нет?

– Никого. Какой идиот захочет арендовать помещение в такой дыре?

– Можно посмотреть?

– Конечно, пойдемте.

Мы поднялись на четвертый этаж. Здесь сторож остановился и включил свет в коридоре.

– Комната 209.

Дверь была заперта. Парень поколдовал над выключателем, и комната осветилась.

Кто-то убирался отсюда в такой спешке, будто за ним по пятам гнался дьявол. На полу, покрытом паутиной, валялись пленки и негативы. Занавесей на окнах не было, но толстый слой грязи надежно защищал от солнечных лучей. И повсюду тончайшей пудрой лежал гипосульфит.

Я поднял несколько фотографий: парочки, гуляющие под ручку; парочки на скамейках парка; парочки, выходящие из бродвейских театров. На обратной стороне снимков карандашом были проставлены номера.

Боковую стену занимал стеллаж с выдвижными ящиками. На одном было написано: «Нэнси Сэнфорд». Там лежали квитанции и смятая записка напоминание заказать пленку. Изящный почерк, очень женственный. Наверняка Нэнси. Я взял записку и положил ее в карман.

Сторож торчал в дверях, молча за мной наблюдая. Он несколько раз вздохнул и, наконец, промямлил:

– Знаете, это место было не таким, когда они выезжали.

Я замер.

– Не понял.

Он сплюнул на пол.

– Тогда все аккуратно было сложено в углу. А сейчас будто расшвыряли.

– Кому принадлежало дело?

– Забыл имя этого типа. – Он пожал плечами. – Однажды прикатил сюда на нескольких машинах, сложился, заявил, что выезжает – и только его и видели. Жмот страшный – за все время и цента не дал.

– Ну, а люди, которые у него работали?

– Ха, пришли и, обнаружив, что он смылся, развонялись на всю округу.

Ну, а я тут при чем? Что мне им, зарплату платить?

Я пожевал спичку, оглядел в последний раз комнату и вышел. Сторож закрыл дверь, снова поколдовал над выключателем, затем зашел за мной в лифт, и мы спустились.

– Узнали, что хотели? – спросил он.

– У меня, собственно, не было определенной цели. Я... э-э... проверяю владельца. Он задолжал некоторую сумму. За пленку.

– Тут внизу еще что-то есть. Меня попросили оставить кое-какие вещи.

Я разрешил, когда она дала мне доллар.

– Она?

– Ну. Здесь работала. Рыженькая такая... милая крошка.

Он снова плюнул сквозь коричневые, как глина, зубы, и плевок разбился о стену.

– Ты газеты читаешь? – спросил я.

– Иногда смотрю карикатурки. Четыре года назад разбил очки и все никак не соберусь заказать новые. А что?

– Да так, ничего. Пойдем, взглянем на эти вещи.

Я сунул ему еще пятерку, и она исчезла в том же кармане.

Мы опустились в подвал. Воздух здесь был сырой и пыльный, с затхлым душком, почти как в морге. Ко всем прелестям добавлялся еще и непрекращающийся шорох крыс. Свет не горел, однако у парня оказался фонарь, которым он освещал стены. В темноте блестели бусинки глаз. По спине у меня поползли мурашки.

Луч перешел на пол, и мы остановились перед ящиком, поломанной мебелью и всякой хранимой годами дрянью. Мой гид поворошил этот хлам ручкой метлы, но только вспугнул несколько крыс. Вдоль стен стояли заваленные бумагами полки. Счета и расписки, ветхие гроссбухи и пачки серых листов.

Свет ушел в сторону, и сторож произнес:

– Кажется, вот.

Я подержал фонарь, а парень вытащил скособоченную коробку, перевязанную бечевой. Сверху красным фломастером на ней был)о выведено:

«Осторожно!»

– Точно.

Он кивнул и сжал губы, выискивая, куда бы сплюнуть. Наконец увидел крысу и выпустил заряд. Я услышал, как крыса дернулась, поскребла лапками и свалилась в груду бумаги. Эта штука, которую он жевал, была отравлена, не иначе.

Я развязал веревку. Возможно, я ожидал слишком многого. Моя рука с фонариком слегка дрожала, и, нагнувшись, я затаил дыхание.

Коробка была выложена промокательной бумагой, чтобы поглощать влагу.

А на дне, аккуратно разделены карточками с датой съемки, в два ряда стояли фотографии.

Я разразился всеми грязными словами, которые только знал. Еще одна куча снимков с улыбающимися в объектив парочками!.. Я бы их бросил там, если бы не вспомнил, что они стоили мне пять зелененьких.

У лифта сторож попросил меня расписаться в книге посетителей. Я нацарапал «Дж. Джонсон» и вышел.

В четверть девятого я позвонил Пату домой. Он еще не приходил, и пришлось искать его па работе. Как только я услышал его голос, то понял: что-то стряслось.

– Майк? Ты где?

– Тут поблизости. Что-нибудь новенького?

– Да. – Он глотал слова. – Я хочу с тобой поговорить. Можешь подойти через десять минут в гриль-бар?

– А что?..

– Узнаешь, – перебил Пат и бросил трубку.

Ровно через десять минут я был на месте и нашел Пата в отдельном кабинете. На лбу у него собрались морщины, которых прежде я не замечал.

Это его старило. Увидев меня, он выдавил слабую улыбку и махнул на кресло.

На столике лежала расстеленная вечерняя газета. Пат выразительно постучал по кричащему заголовку.

– Что ты об этом скажешь?

Я сунул в рот сигарету и закурил.

– Тебе лучше знать, Пат.

Он скомкал газету и в ярости отшвырнул ее.

Официант принес два пива, и Пат прикончил свое и заказал еще, прежде чем тот ушел.

– На меня давят, приятель. Знаешь, сколько на свете пройдох?

Миллионы. Девять десятых из них живут в нашем городе. И все могут голосовать. Они звонят какой-нибудь шишке и говорят, чего хотят. Очень скоро эта шишка получает много одинаковых звонков; значит, надо реагировать. И вот начинается давление. Здорово, да. У тебя на руках такой материал, а ты должен его бросить!

Второе пиво последовало за первым. Я никогда не видел Пата в таком состоянии.

– Я старался быть настоящим полицейским, – продолжал он. – Я старался следовать букве закона и честно выполнять свой долг. Какой обман... Мне звонят, напоминают, что я всего лишь полицейский капитан. Сиди, мол, тихо и не рыпайся!

– Ближе к делу, Пат.

– Все сводится к одному: убийство Энн Минор, конечно, можно расследовать, но без далеко идущих последствий.

Я стряхнул пепел с сигареты.

– Ты хочешь сказать, что с системой «девушек по вызову» связаны большие люди, которые не желают чтобы всплыли их имена?

– Да. Или я продолжаю работу и самым милым образом получаю отставку, или сдаюсь и спасаю свою шкуру.

Я насмешливо покачал головой.

– Такова плата за честность... Что же ты выбираешь?

– Не знаю, Майк.

– Скоро тебе придется решать.

Наши взгляды встретились, и Пат медленно кивнул. Скверная улыбка раздвинула его губы.

– Подсказал.

– Ты делаешь свое дело, а я позабочусь о тех, кто тебя беспокоит.

Если понадобится, я вколочу им зубы в глотку с превеликим удовольствием.

Дорогостоящие девицы – только одна сторона организованной проституции.

Рэкет, шантаж – все тесно переплелось. И ниточки тянутся на самый верх. Но стоит развязать один узел, как посыплется вся сеть. Надо поймать кого-нибудь, кто расколется, и, чтобы спасти шею, начнут колоться остальные. Так мы получим доказательства.

Я стукнул рукой по столу и сжал пальцы в кулак так, что кожа на суставах побелела.

– Сейчас они испуганы, заметают следы. Это паника, а в панике неизбежны ошибки. Нам нужно лишь быть наготове и ждать.

– Да, но сколько?

– Один из их людей взят ими на заметку, потому что болтал со мной.

Завтра вечером, ровно в девять тридцать субъект по имени Кобби Беннет покинет дом, где сейчас прячется, и пойдет по улице; где-то они его обязательно засекут. Вот и все: накрыв их там, мы откроем счет. Это снова здорово напугает их. Надо показать, что политикам не удалось замять дело.