Кровавый рассвет - Спиллейн Микки - Страница 41

— Соня... она в полной безопасности?

— Я устроил ее в даунтауне. Там она ждет вас.

— Это хорошо. Когда мы ее увидим?

— Если все будет в порядке, то завтра.

Он кивнул:

— Я ждал долго.

— Скажите мне, — заговорил я, — почему вы перебежали? Из-за нее?

С минуту он изучал меня.

— Полагаю, вы уже поняли это, сэр.

— Почему?

Мартрель поглядел на свои руки, потом бросил взгляд на окно:

— Я уже немолодой человек. Прожил жизнь ради моей страны и партии. Да, все было по-другому тогда: молодость, энтузиазм. Сила и мысль о том, что ты ворочаешь делами мирового масштаба. У нас у всех были идеалы, и мы ждали перемен. Но все проходит. И человек стареет. Я забыл о том, что молодость должна уйти. Пока я не встретил Соню, женщины ничего для меня не значили. Их заменил политический аспект, который мы культивировали, и это стало моей любовью. Ну а Соня... ах, ну как бы это выразить?

— Достаточно просто. Это происходит со всеми.

— Никогда я не думал, что произойдет и со мной. Она была такой юной и милой... такой свежей и неиспорченной. Внезапно все изменилось, и я снова почувствовал себя молодым, а то, что казалось таким важным раньше, обратилось в ничто. Я почувствовал любовь, увидел красоту и в то же время понял, что моя жизнь обернулась насилием и коррупцией. Все эти идеалы... что с ними случилось? В этом было нечто лишенное смысла. Соня была тоже набита доктринами через свои молодежные группы, но у нее было больше интуиции, чем у меня, и в результате моих с ней разговоров она многое поняла. Я был уверен, что она способна увидеть, как живут и думают другие люди, и, когда она сбежала, я был счастлив, по-настоящему счастлив, хоть она и покинула меня. Я знал, что когда-нибудь последую за ней.

— Вы ее любите?

— Да, мой друг. Я люблю ее. Глубоко.

— Предположим, что ее чувства к вам иные?

Он покачал головой и слегка улыбнулся:

— Я знаю, что, если я снова встречу ее... буду вместе с ней и поговорю, она тоже полюбит меня.

— А прежде любила?

— Я не мог потребовать, чтобы она сказала мне об этом. Она знала о моем чувстве. Слова были не нужны.

— Когда она сбежала, вам пришлось плохо.

— Этого следовало ожидать. Меня, конечно, подозревали, но, чтобы не создавать лишних трудностей для нее, я весь ушел в работу. Это было нетрудно. Мой опыт был нужен, и хотя некоторые члены партии требовали моего исключения, я все же отстоял право на свой участок деятельности. — Он улыбнулся широкой многозначительной улыбкой. — Как говорите вы, американцы, я знал, где многие похоронены. Мое изгнание было бы политически неразумным. Позже моя paбота удовлетворила даже самых настойчивых моих противников.

Он умолк и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на ночной город. На далеком расстоянии можно было увидеть медленный поток движения транспорта по мосту Джорджа Вашингтона и огромное зарево над заводами на джерсийской стороне.

— Вы поняли, что стали мишенью? — спросил я. — Они хотят убить вас.

— Да, — ответил он. — Это должно было случиться.

— Если вы поговорите с нашими людьми, опасность уменьшится и вам предоставят защиту. А до тех пор вы мишень и Соня тоже.

— Я часто думал об этом. — Он глубоко вздохнул. — Даже здесь я приобрел друзей.

— Вот как? — мягко спросил я. — Вы считаете, что они не набросятся на вас, как змеи, чтобы уберечь собственные секреты? Вы полагаете, что политические связи — прочная основа для дружбы? Подумайте об этом еще немного, Мартрель.

Он отодвинулся от окна и уселся в кресло:

— Да, да, вы, разумеется, правы. Но есть другие... друзья-перебежчики. Я в свое время сам ратовал за их уничтожение, считая это необходимым. Но жизнь не измеряется политическими мерками. Да, мой друг, это правда.

— Поговорите с нашими людьми, и, возможно, мы сумеем повернуть дело в вашу пользу. Двое других находятся сейчас в этой стране, потому что они сделали большой прыжок. Они в безопасности сейчас и в будущем. Вы можете поступить так же, если хотите.

— Нелегко ломать весь уклад жизни. Я должен увидеть Соню.

Я не хотел подталкивать его. Если он дойдет до решения своим умом, все пройдет легче, а слишком сильный нажим может направить его по иному пути.

— Завтра, — сказал я. — Она ждет вас.

Его лицо осунулось от усталости, и он сейчас выглядел старше, чем раньше. Я гадал, что он станет делать, узнав об отношении Сони к нему как к отцу. Если этого достаточно, то и пускай. А если нет... Но об этом мир не хотелось думать.

Я предложил Мартрелю лечь в постель и, когда он вытянулся на ней, составил вместе два кресла и смежил свои очи.

В семь часов я пробудился, но Мартрель еще спал. Он лежал, тяжело дыша, и сон, видимо, не приносил ему отдыха и покоя. Я нашел кофе, сварил его, разбил на сковородку пару яиц. В девять я расхаживал по комнате, как беспокойный кот; подойдя к Мартрелю, убедился, что он по-прежнему недвижим. Тогда я спустился по лестнице на улицу и отыскал газетный киоск, купил какую-то газету и вернулся в квартиру.

На первой полосе был помещен материал о похищении Габена Мартреля из его палаты в больнице, а рядом с его фотографией напечатана другая, изображающая предполагаемого похитителя.

Меня.

Это было паршивое фото, снимок нескольких лет давности, до того, как у меня появился шрам. На лице двухдневная щетина. Тогда я носил длинные волосы, а теперь стригся коротко. Может, истинный профи и узнал бы меня по этой фотографии, но я сильно сомневался, что это удастся случайному прохожему.

Зато снимок Мартреля был великолепен. Его лицо имело слишком много отличительных черт, чтобы остаться неузнанным. Но у нас здесь Нью-Йорк, в нем восемь миллионов народу, и каждый человек большей частью занят собственными заботами. При известной осторожности мы могли бы ходить по улицам, не опасаясь быть узнанными.

Статья была достаточно подробной, излагались даже подробности бегства Мартреля. Хотя ничто не указывало на его местонахождение, высказывалось предположение, что похитителями были политические идеалисты советского типа, связанные с американским гражданином, подозреваемым в нескольких преступлениях, личностью, готовой работать на любого, кто платит.