Дело об опеке - де Бальзак Оноре - Страница 9

— Итак, сударь, — продолжала г-жа д'Эспар, — хоть это и эгоистично по отношению к вам, но я слишком давно страдаю, а потому не могу не хотеть скорейшего окончания дела. Могу я рассчитывать на скорый и благоприятный исход?

— Сударыня, я сделаю все зависящее от меня, чтобы скорее закончить дело, — ответил Попино с благодушнейшим видом. — Подозреваете ли вы причины разрыва с вами господина д'Эспара? — спросил он, глядя на маркизу.

— Да, сударь, — ответила она, усаживаясь поудобнее и собираясь начать заранее подготовленный рассказ. — В начале тысяча восемьсот шестнадцатого года маркиз, совершенно изменившийся за предшествовавшие три месяца, предложил мне переселиться в его поместье, неподалеку от Бриансона, не считаясь ни с моим здоровьем, для которого губителен климат тех мест, ни с моими привычками; я отказалась. Мой отказ вызвал с его стороны такие несправедливые упреки, что с той минуты я усомнилась в его рассудке. На другой же день он покинул меня, предоставив в мое полное распоряжение свой особняк и доходы, сам же, взяв с собой обоих сыновей, поселился на улице Монтань-Сент-Женевьев.

— Позвольте узнать, сударыня, — прервал ее следователь, — как велики эти доходы?

— Двадцать шесть тысяч ливров, — бросила маркиза и продолжала рассказ. — Я сейчас же обратилась за советом к старику Бордену, желая выяснить, что следует предпринять, но оказалось, что отобрать у отца детей очень трудно, и я вынуждена была примириться с одиночеством в двадцать два года, в возрасте, когда женщины способны на всякие безрассудства. Вы, конечно, прочли мое прошение, вы знаете основные причины, побуждающие меня ходатайствовать о назначении опеки над господином д'Эспаром?

— Просили ли вы его, сударыня, вернуть вам детей? — поинтересовался следователь.

— Да, сударь, но все старания были безуспешны. Для матери мучительно лишиться детской ласки, а ведь женщина, у которой отняты всякие радости, особенно в ней нуждается.

— Старшему, кажется, уже шестнадцать лет? — спросил Попино.

— Пятнадцать, — быстро поправила маркиза.

Тут Бьяншон взглянул на Растиньяка. Г-жа д'Эспар закусила губу.

— Почему вас интересует возраст моих детей?

— Ах, сударыня, — возразил следователь, как будто не придавая значения своим словам, — пятнадцатилетний мальчик и его брат, которому, вероятно, не меньше тринадцати, достаточно умны и расторопны, они могли бы приходить к вам тайком от отца; если они не приходят, значит, подчиняются отцу, а подчиняются потому, что крепко его любят.

— Я не понимаю вас, — сказала маркиза.

— Вы, вероятно, не знаете, — объяснил Попино, — что ваш стряпчий утверждает в прошении, будто ваши дорогие детки очень несчастны, живя с отцом…

Г-жа д'Эспар заявила с очаровательной наивностью:

— Я не знаю, какие слова приписал мне стряпчий.

— Извините меня за эти выводы, но правосудие должно все взвесить, — продолжал Попино. — Я расспрашиваю вас лишь потому, что хочу как следует разобраться в деле. По вашим словам выходит, что господин д'Эспар бросил вас из самых легкомысленных побуждений. Вместо того, чтобы переехать в Бриансон, куда он звал вас, он остался в Париже. Тут что-то неясно. Знал он эту госпожу Жанрено до женитьбы?

— Нет, сударь, — ответила маркиза с некоторым неудовольствием, замеченным, однако, только Растиньяком и шевалье д'Эспаром.

Ее оскорбляло, что следователь выспрашивает ее, тогда как она сама рассчитывала воздействовать на него, но Попино, по-прежнему погруженный в размышления, казался человеком простоватым, и она приписала его расспросы «вопросительному зуду» вольтеровского судьи.

— Родители, — продолжала она, — выдали меня в шестнадцать лет замуж за маркиза д'Эспара, чье имя, состояние, привычки отвечали всем требованиям, какие моя семья предъявляла к моему будущему мужу. Тогда господину д'Эспару было двадцать шесть лет, он был джентльменом в настоящем смысле этого слова; мне нравились его манеры, он казался очень честолюбивым, а я ценю честолюбцев, — прибавила она, взглянув на Растиньяка. — Если бы господин д'Эспар не встретил эту самую Жанрено, то благодаря своим достоинствам, знаниям, уму, он мог бы стать влиятельным лицом, как полагали тогда его друзья; король Карл Десятый, в те дни еще только брат короля, очень его ценил, и его ждало пэрство, придворные должности, высокое положение… Эта женщина затуманила его разум и разрушила будущее всей семьи.

— Каковы были тогда религиозные убеждения господина д'Эспара?

— Он всегда был и по сие время остался глубоко верующим человеком, — сказала маркиза.

— А не могла ли госпожа Жанрено играть на его мистических настроениях?

— Нет, сударь.

— У вас прекрасный дом, сударыня, — вдруг сказал Попино. Он встал, вынул руки из жилетных карманов и раздвинул фалды фрака, чтобы погреться у камина. — Ваш будуар очарователен. Великолепные кресла, роскошная обстановка! В самом деле, как мучаетесь вы здесь, зная, что ваши дети плохо устроены, плохо одеты, что их плохо кормят. Для матери, по-моему, это хуже всего!

— Да, сударь. Я так хотела бы доставить какое-нибудь удовольствие бедным мальчикам, ведь отец заставляет их с утра до вечера сидеть над скучнейшей историей Китая.

— Вы даете блестящие балы, они повеселились бы у вас; а впрочем, они привыкли бы, пожалуй, к рассеянному образу жизни. Все же отец мог бы разрешить им погостить у вас раза два в течение зимы.

— Они бывают у меня на Новый год и в день моего рождения. В эти дни господин д'Эспар милостиво изволит обедать с ними у меня.

— Странное поведение! — сказал Попино тоном убежденного человека. — А случалось вам видеть эту госпожу Жанрено?

— Как-то мой деверь, желая помочь брату…

— А! — прервал Попино маркизу. — Значит, вы, сударь, брат маркиза д'Эспара?

Черный шевалье молча поклонился.

— Господин д'Эспар в курсе дела, он возил меня в Ораторию, где эта женщина слушает проповеди, — она протестантка. Я видела ее там, в ней нет ничего привлекательного, просто безобразная торговка, толстая, рябая, с огромными руками и ногами, косоглазая, — словом, настоящее чучело.

— Непостижимо! — пробормотал Попино, прикидываясь самым простодушным следователем в королевстве. — И эта особа живет здесь, совсем близко, в особняке на улице Верт! Нет больше лавочников, все одворянились!

— На этот особняк ее сын истратил бешеные деньги.

— Сударыня, — сказал следователь, — я живу в предместье Сен-Марсо, я не представляю себе расходов такого рода; что называете вы бешеными деньгами?

— Помилуйте, — воскликнула маркиза, — конюшня, пять лошадей, три экипажа: коляска, карета, кабриолет.

— И получается изрядная сумма? — с удивлением спросил Попино.

— Огромная, — вмешался в разговор Растиньяк. — При подобном образе жизни на конюшню, выезды и ливреи уходит от пятнадцати до шестнадцати тысяч.

— Возможно ли это, сударыня? — продолжал недоумевать следователь.

— Да, это самое меньшее, — ответила маркиза.

— А чтоб обставить особняк, понадобилась тоже изрядная сумма?

— Не меньше ста тысяч франков, — подсмеиваясь над простотою следователя, ответила маркиза.

— Следователь, сударыня, — продолжал Попино, — человек недоверчивый, за это самое ему и платят, я тоже таков. Что же, барон Жанрено с матерью попросту обобрали господина д'Эспара? Одна конюшня, как вы говорите, обходится в шестнадцать тысяч франков в год. На стол, жалованье слугам, большие расходы по дому нужно еще вдвое больше, так что всего потребуется пятьдесят — шестьдесят тысяч в год. Откуда у этих людей, еще недавно совсем нищих, могут быть такие средства? Миллион и то дает не больше сорока тысяч ливров годового дохода.

— Мать и сын вложили деньги, переданные им господином д'Эспаром, в государственную ренту, когда она стоила от шестидесяти до восьмидесяти франков. Я полагаю, что их доходы должны превышать шестьдесят тысяч франков. Сын получает к тому же прекрасное жалованье.

— Если он тратит шестьдесят тысяч франков, то сколько же тратите вы?