Подсказки пифии - Сунд Эрик Аксл - Страница 10

В изножье кровати лежала дорожная сумка – настолько новая, что у Мадлен еще не образовалось никакой связи с нею, но содержавшая все необходимое. Некоторое время назад Мадлен позвонила Шарлотте Сильверберг и сказала, что хочет встретиться с ней. Что им надо поговорить и что потом она оставит ее в покое.

Через несколько часов она будет сидеть напротив женщины, которая когда-то называла себя ее матерью. Они будут говорить о свиноферме возле Струэра и о том, что там происходило.

Вместе они вспомнят, как были в Дании, поговорят о событиях в загоне для поросят – как другие, нормальные люди рассказывают об отлично проведенном отпуске. Но не о прекрасных солнечных деньках, не о мелком песочке и уютных ресторанчиках они станут говорить. Они вспомнят мальчишек, которых накачивают наркотиками и стравливают друг с другом, мужчин, которые потеют, лежа на юных девочках, и женщин, которые, называя себя мамами, изнывают от похоти, глядя на все это.

Они будут говорить столько, сколько понадобится, и она, Мадлен, проиллюстрирует свой рассказ двадцатью поляроидными снимками, которые явят миру, чем занимались ее приемные родители.

Она покажет документ из копенгагенской больницы, из которого следует, что она родилась недоношенной, что ее забрали у биологической матери вместе с плацентой —ученое название детского места. А еще в этом документе написано, что она была в длину тридцать девять сантиметров, весила неполных два килограмма и что ее поместили в кувез с подозрением на желтуху. В детской поликлинике сочли, что она на месяц младше, чем по документам.

В дорожной сумке были и еще документы. Мадлен знала их наизусть. Один из них – из отделения детской и юношеской психиатрии в копенгагенской больнице.

Седьмая строка: “Девочка демонстрирует признаки депрессии”. Двумя строчками ниже: “Долгое время практикует самоповреждение”. Следующая страница: “Несколько раз обвинила своего отца в изнасиловании, но не производит впечатления заслуживающей доверия”.

После этого – пометка на полях, карандашом, от времени почти нечитаемая, но Мадлен знала, что там написано: “В первую очередь – свидетельство матери о том, что у девочки всегда было живое воображение, что подтверждается ее частыми и бессвязными разговорами о какой-то ферме в Ютландии. Повторяющиеся галлюцинации”.

В самом низу другой бумаги красовалась печать комитета социальной защиты – документ являл собой приложение к решению о “помещении в семейно-воспитательную группу (приемную семью)”.

Семейно-воспитательная группа, подумала она. Красиво сказано.

Мадлен закрыла сумку и задумалась: что будет потом, когда она выговорится и ее приемная мать поймет, на что она ее обрекла?

Месть – как пирожное: невозможно и съесть его, и оставить целым. Когда месть свершилась, надо идти дальше с суровым знанием о том, что тебе теперь придется создать новый смысл для бессмысленной в остальном жизни.

Но Мадлен знала, что будет делать. Она вернется в дом в Блароне, неподалеку от Сен-Жюльен-дю-Вердона в Провансе. К кошкам, к своей маленькой мастерской и спокойному одиночеству на краю благоухающего лавандового поля. Займется морщиной на лбу, станет ежедневно массировать ее с маслом, разовьет на лице мышцы, которыми улыбаются и смеются.

Когда все будет кончено, она прекратит ненавидеть и научится любить. Настанет время прощения, и после двадцати лет в темноте она увидит красоту всего живущего на земле.

Но сначала женщина, когда-то называвшая себя ее матерью, должна умереть.

Фагерстранд

Право полиции производить обыски четко закреплено в Конституции, в главе двадцать восемь. Если совершенное преступление карается тюремным заключением, полиция имеет право на проверку жилища подозреваемого. Жанетт сложила ордер с подписью фон Квиста и сунула его во внутренний карман. Хуртиг тем временем открыл незапертую дверь.

Навстречу им ударила волна тяжелого сладковатого запаха, и Хуртиг инстинктивно сделал шаг назад.

– Ну и вонь, – выдохнул он, скривившись от отвращения.

В доме было тихо, только жужжали мухи в отчаянной попытке выбраться наружу через закрытые окна.

– Подожди здесь, – сказала Жанетт и захлопнула дверь.

Вернувшись к машине, она достала из багажника пару белых защитных масок, две пары синих полиэтиленовых бахил и две пары латексных перчаток. После посещения склепа под церковью Святого Юханнеса она старалась всегда иметь при себе защитные маски. Просто на всякий случай.

Она вернулась, протянула Хуртигу маску, бахилы и перчатки и села на ступеньки. Вытянув ноги, ощутила, насколько устало тело. Вонь, сочившаяся из дома, висела в воздухе.

– Спасибо. – Хуртиг уселся рядом с ней и стал натягивать защитные перчатки на свои черные, кожаные. По мнению Жанетт – дорогие.

– Новые? – Она кивнула на перчатки и улыбнулась Хуртигу.

– Не знаю, – усмехнулся тот. – Наверняка да. Тот, от кого я их получил, одевается весьма изысканно.

Жанетт подумала, что он как будто смутился, словно ему неловко. Но прежде чем она успела спросить его об этом, он поднялся, отряхнул брюки и сделал попытку войти в дом.

Жанетт надела резиновые перчатки и последовала за ним.

В прихожей они не обнаружили ничего странного. Вешалка с плащами приглушенных тонов, зонтик, прислоненный к невысокой тумбочке, на которой лежали телефонный справочник и календарь. Белые стены, серый плиточный пол. Все это выглядело совершенно спокойно – но разливавшаяся в воздухе вонь говорила о том, что им предстоит увидеть нечто отвратительное.

Хуртиг шел первым. Оба тщательно соблюдали правило: ничего не трогать без необходимости. Жанетт старалась идти за Хуртигом след в след. Криминалисты такие обидчивые, а она не хочет, чтобы они обругали ее за неаккуратность.

Оказавшись наконец на кухне и увидев, что лежит на столе, Жанетт поняла: они пришли правильно. Даже притом, что лежащие на столе предметы никак не объясняют тошнотворного запаха.

Патологоанатомическое отделение

Иво Андрич стоял у патологоанатомического стола, заканчивая первое обследование этого дня. Молодого мужчину обнаружили в туалете на Гулльмарсплан, предполагаемая передозировка. Для Иво – рутина. В погоне за белым драконом сердце юноши разорвалось, и он умер от недостатка кислорода. Возле тела нашли вполне ожидаемые предметы: стеклянную трубочку и пакетик с белым порошком. Вероятнее всего – героин.

Может быть, метамфетамин, подумал Андрич, хотя он пока не так распространен, как более слабый амфетамин.

Андрич начал с внешнего осмотра обнаженного тела. Синие губы, признаки рвоты. На покрытых татуировкой руках – незалеченные воспаленные раны. Иво знал, что при передозировке людям кажется, что под кожу вползли насекомые, и они беспрерывно чешутся. Больше ничего примечательного не было. Хорошо развитое, мускулистое тело. Возможно, несколько лет назад парень был подающим надежды спортсменом. Иво подумал о своих двух дочках, которые играли в первой футбольной команде Прозора для девочек. Но это было еще до войны.

Обе девочки погибли во время рейда сербов в Илидже, пригороде Сараева, а с родителями Иво и его тремя братьями расправились дома, в поселке возле Прозора. Жизнь разлетелась вдребезги, и он сдался. Его тщеславные надежды на то, что он в одиночку сможет противостоять войне, оказались разрушенными в ту минуту, когда он похоронил своих дочерей.

Иво взялся за челюсть мертвеца и раскрыл ему рот. Почти все зубы оказались гнилыми. Из-за употребления героина резко сокращается выделение слюны, отчего возникает жажда, которую наркоман чаще всего пытается утолить сладкими газировками. Кока-кола, подумал Андрич, от которого не ускользнула ирония ситуации. Хотя рецепт изобретенной Доном Смитом Пембертоном сладкой коричневой газировки хранился в тайне, слухи, что напиток содержит наркотическое вещество, так и не утихли.

В последнюю очередь Андрич отметил татуировку на левой груди молодого человека. Поверх разорвавшегося сердца помещались зеленый и белый флаги, окруженные желтым венком из листьев, а также год – 2001.