Заблудившийся робот - Коринец Юрий Иосифович - Страница 17

— Дорогие товарищи! — сказал он прочувственно-тепло.— Я рад приветствовать вас на моей первой персональной выставке! Работы, которые вы увидите, написаны мной в основном в последнее время. Я старался выразить в них мои размышления об окружающем нас мире. (По фойе прокатился одобрительный шум.) Но много говорить я не буду: я не оратор и не писатель, слова не моя стихия... Моя стихия — живопись, которую вы сейчас увидите. Смотрите, размышляйте, думайте... Буду рад, если картины вам понравятся и подтолкнут вас к раздумьям.— Тут папа на минуту замолчал, опять кашлянул и продолжал: — Хочу только сказать, что в работе над картинами мне помогали, во-первых, моя семья: моя жена и дети, во-вторых, мои друзья. Их портреты вы увидите во втором зале. Среди них вы увидите и портрет робота Тарабама. Должен сказать, что это не простой робот, это чрезвычайно разумное существо. Он тоже мой большой друг. Более того: он соавтор моих самых главных картин!

По фойе пронёсся гул удивления, папа сделал небольшую паузу.

— Ну, вот и всё, что я хотел вам сказать,— улыбнулся он.— А теперь — добро пожаловать!

Папа взмахнул рукой и ловко спрыгнул с эстрады.

Прошелестели аплодисменты.

«Маловато,— подумал я.— Могли бы и ещё похлопать».

Оказавшийся рядом распорядитель протянул папе маленькие ножницы:

— Режьте ленту! Режьте! — шепнул он и подтолкнул папу ко входу на выставку.

Папа перерезал ленточку, отошёл в сторону — и толпа хлынула в залы...

Мы тоже вошли вслед за папой, стараясь держаться вместе. Но народу было столько, что я сразу же потерял своих друзей из виду.

«Ничего,— подумал я.— Потом найдёмся. А пока похожу один».

Сначала я прошёлся по всей выставке — вернее, не прошёлся, а протиснулся, потому что народу во всех четырёх залах было как сельдей в бочке. Сквозь стеклянные потолки залов струился яркий естественный свет, краски на картинах так и сверкали. Дойдя до конца выставки, я вернулся назад во второй зал, мне хотелось сначала послушать, что говорят о портретах. Больше всего народу столпилось перед самым большим, в натуральную величину, портретом Тарабама. Картина была написана в серебристо-синих тонах: Тарабам стоял во весь рост на фоне какого-то космического пейзажа — странной формы скалы, странной формы растения и деревья, на тёмном небе несколько солнц и лун... Я подошёл ближе.

— В своей речи он говорил неправду! — услышал я вдруг позади себя.

Я оглянулся: кипятилась какая-то маленькая старушка.

— Этого робота художник сам сделал,— продолжала старушка.— Говорят, это его хобби — делать роботов...

— Да что вы знаете! — возразил старичок рядом со мной.— Его хобби — это картины. А но специальности он — инженер-электроник. Потому в его картинах все эти болты, гаечки...

— Что вы говорите?! — удивилась старушка.

— А гаечки прекрасны! — вмешался ещё кто-то.

— И робот прекрасен!

— Ничегошеньки-то вы не знаете! — вмешался молодой человек с чёрной бородой и длинными волосами до плеч, в чёрных очках (очевидно, художник).— Робот — настоящий инопланетянин, представитель внеземной цивилизации. Он специально прилетел к нам с планеты УЛИ, чтобы купить несколько этих картин. Они пользуются там грандиозным успехом!

— Да что вы говорите?

— Не может быть!

— Всё так и есть,— вмешался ещё один молодой румяный человек, тоже бородатый.— Слава этих картин давно перешагнула границы нашей галактики.

— Поразительно!

— Как они там всё знают!

Но с меня было довольно: я отошёл к небольшой группе, столпившейся перед портретом Старика-Ключевика.

— Вы только посмотрите на это выражение лица! — говорил один посетитель, указывая на Ключевика.— Ясно видно, что старик — мудрец! Что он всё знает и давно привык ничему не удивляться! Ему, наверное, лет сто!

— Берите больше! — сказал второй посетитель.— Сто лет для такого мудреца — младенческий возраст.

...Выйдя в полупустое фойе, я сразу увидел папу в углу, возле буфета. Он о чём-то разго-наривал с мамой. Рядом стояли Катя, Юра и Старик-Ключевик. Катя и Юра жевали бутерброды и пили сок из бокалов.

Я направился к ним.

— Успех просто сногсшибательный! — сказал я.— Я тут слушал разные мнения — чёрт знает что порой говорят! Но в основном — восторги. Я всё запомнил, даже записал кое-что.

Я вынул было записную книжку.

— Потом, дома,— сказал папа.— Сейчас не до того.

...На этом я пока обрываю рассказ о первом дне папиной выставки — так называемом вернисаже. Да и что вам ещё сказать — и так всё ясно! Это был настоящий триумф, то есть блестящий успех. Торжество, доставляемое счастливой удачей и полной заслуженной победой.

Должен сказать, что папа ждал этого дня всю жизнь, он всегда твёрдо верил, что этот день придёт, несмотря ни на какие препятствия. А препятствий у папы было хоть отбавляй: вы же помните, как у него то и дело не принимали картины, и в семье не было денег, а всё равно нужно было работать. И папа работал не покладая рук — писал, и писал, и писал всё новые картины.

Должен ещё сказать, что не только папа верил в этот грядущий триумф. И мама в это верила, и Катя, и Юра, и даже Старик-Ключевик. Что касается мамы, то она полюбила папу, вышла за него замуж и родила ему двоих детей.

Мама считала его выдающимся художником, достойным непреходящей славы. Она гордилась папой, она неколебимо в него верила и сейчас вполне заслуженно разделяла с ним его головокружительный успех.

Вы, конечно, можете сказать, что и ещё кое-кто должен разделять этот успех — Тарабам, например: ведь он первый посоветовал папе нарисовать в пейзаже гаечку. Конечно же — зачем лукавить? — конечно, и Тарабам заслуженно разделяет с папой его успех.

Недаром папа открыто назвал робота Тарабама своим соавтором. Когда мы вечером рассказали об этом Тарабаму, он очень обрадовался. Он сказал, что теперь всю жизнь будет заниматься живописью и в звездолёте, и на планете УЛИ, где бы ни пришлось быть. И мы пожелали ему в этом успеха.

После замечательного вернисажа начались выставочные будни, но должен отметить, что эти будни были не менее праздничными: народу на выставке не убавлялось. Скорее наоборот. Мама и я специально взяли отпуск за свой счёт. Мы пропадали на выставке с утра до вечера, наслаждаясь вместе с папой его успехом. Даже Тарабам один раз там побывал — после закрытия, вечером: дирекция выставки специально для Тарабама сделала исключение из правил. Все эти дни мы ходили возбуждённо-счастливые и под конец недели уже еле передвигали от усталости ноги.

На седьмой день — в субботу, одиннадцатого июня — мы к вечеру привезли оставшиеся картины домой. Их оставалось не так уж много: большая часть была приобретена разными передвижными выставками, музеями, салонами. Сами понимаете, как довольна была мама.

ПРОЩАЛЬНЫЙ БАНКЕТ И РАЗЛУКА

В тот же субботний вечер в квартире-108 назначен был банкет: по поводу окончания выставки и отлёта на следующий день Тарабама. В тот день на выставке были только я и папа. Мама, Тарабам, Катя и Юра готовили угощение.

На банкете присутствовали в качестве почётных папиных гостей и гостей Тарабама — Катя, Юра, мама, Старик-Ключевик, я и лейтенант милиции Петя... Да, я забыл вам сказать, что Петя и на выставке был, но оказался чрезвычайно скромным человеком и даже постеснялся подойти к папе. Это папа уже потом пригласил его на банкет, ведь Петя тоже стал другом квартиры-108.

Между прочим: мы спросили его о человеке с мешком — что с ним? И что бы вы думали? Лейтенант Петя ответил, что этот человек сейчас работает где-то на заводе! Пи в каком гастрономе он не работал, он вообще нигде не работал, а тут вдруг пошёл на работу — милиция сама взяла его на воспитание. Дело в том, что после встречи с Тарабамом человек с мешком в корне перековался. Он заявил, что Тарабам произвёл на него неизгладимое впечатление, что ему стало стыдно за нехорошее поведение, что он хочет доказать Тарабаму и всей Вселенной, что он новее не «допотопный ящик»... Представляете? Он так и просил передать Тарабаму.