Ночью на кладбище - Сотник Юрий Вячеславович - Страница 2

Фая передернула плечами.

– Ввввв! За миллион не пошла бы.

– А я бы… я бы и мимо побоялась пройти, – сказала Нюша.

– Игнат, а ты? – спросила Маша, и тот неторопливо, как бы в раздумьи ответил:

– До мая месяца, пожалуй, пошел бы, а после того, как там Нина Климова удавилась – нет. Духа не хватило бы.

Пока Маша производила этот опрос, во мне созревала отчаянная мысль: вот единственный случай не только обратить на себя внимание Маши, но и удивить ее, возвыситься в ее глазах, стать настоящим героем! И как только Маша перевела глаза на меня, я произнес дребезжащим от волнения и таким громким голосом, что из ближайшего куста выпорхнула какая-то птица:

– А я бы пошел! И… и пойду.

– Пойдешь? – переспросила Маша.

– Пойду. И не на спор, а просто так. Только не в полночь, потому что родители не пустят, а вот примерно в такое время.

– И сейчас пойдешь? – спросил Юра.

– Нет, сейчас не пойду, потому что невозможно будет проверить, был я там или нет.

При свете луны я увидел, что теперь полностью овладел вниманием Маши. Мы сидели напротив друг друга. Она перекинула метелочку волос с груди на спину, положила локти на стол и слегка подалась ко мне.

– Так что же ты предлагаешь?

Я старался говорить негромко, но мой голос не слушался меня и звенел.

– Очень просто. Завтра днем мы все идем на кладбище, и ты при свидетелях прячешь там в каком-нибудь месте записку. А вечером, когда стемнеет, вы переправляете меня на тот берег и подождете около церкви, а я схожу на кладбище и принесу эту записку.

– И не побоишься? – спросила Маша.

– Может, и побоюсь, а все равно принесу, – гордо ответил я и вслух припомнил вычитанную где-то фразу: – Храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто умеет побороть свой страх.

– Думаешь, что поборешь? – спросил Игнат.

– Поборю. Со мной такое уже бывало. – Тут я приврал.

Вдруг Юра, сидевший рядом со мной, протянул через стол руку Маше.

– На что спорим, что Димка записку не принесет? До кладбища, может быть, дойдет, а искать записку – у него пороха не хватит.

Маша посмотрела на меня.

– Ну, ты как? Думаешь, хватит пороха?

– Конечно хватит, – небрежно ответил я.

Маша вложила свою руку в Юрину ладонь.

– Знаешь, на что спорим? Если ты проиграешь, ты будешь в течение часа ходить по деревне и говорить каждому встречному: «Здравствуйте! Я – недоверчивый дурак». А если я проиграю, я буду говорить: «Здравствуйте! Я доверчивая дура».

– Идет! – согласился Юра. – Игнат, разними!

В тот вечер я долго не мог уснуть. Меня распирало от сознания моего великого торжества. Мне вспоминалось, с каким вниманием Маша впервые за несколько месяцев смотрела на меня при лунном свете, вспоминалось, что она теперь разговаривала со мной не просто как с равным, а как с человеком, достойным особого внимания. О кладбище я почти не думал. За эти недели мне пришлось несколько раз пройти через него, потому что за ним тянулся лес, куда мы ходили по ягоды и по грибы. Проходили мы там всегда днем и, как правило, всей нашей компанией, и я не видел в нем ничего страшного. Теперь я сознавал, что ночью мне там будет не по себе, но это казалось пустяком по сравнению с таким прекрасным моментом: я возвращаюсь к ожидающим меня ребятам, бесстрастный, невозмутимый, вручаю Маше записку и произношу только два слова: «Вот! Получи!»

Аллея, ведущая к кладбищу, была длиной метров в полтораста, и здесь было какое-то удивительное сказочное освещение. Кроны старых лип почти смыкались над нашими головами, но солнце пробивалось сквозь листву, покрывая немощеную, но ровную дорогу множеством золотистых пятнышек. Мои спутники были одеты по-разному: на Маше была синяя юбка и голубая кофточка, на тонконогом Юре – коричневые шорты и полосатая с короткими рукавами рубашка навыпуск, на плечистом Игнате – грязно-белая майка и серые брюки, на Фае с Нюшкой – одинаковые ситцевые платья, розовые с белым горошком, – и при всем этом мне казалось, что все одеты почти одинаково, потому что все были, как и дорога, покрыты бесчисленными солнечными зайчиками. На дороге эти зайчики лишь слегка шевелились, потому что ветер колебал листву, но мы шагали, мы двигались, и от этого десятки зайчиков непрерывно ползали по каждому из нас – по голове, по плечам, по спине…

– Сейчас тут очень приятно прогуливаться, – сказал Юра. – А вот каково будет Димке идти здесь вечером в потемках!

– Дим, а Дим! – проговорила Фая. – А у нас тут на кладбище один отравленный грибами лежит. Игнат, ты не знаешь, бригадиру Шатову вскрытие делали перед тем как похоронить?

– Вроде не делали, – сказал Игнат.

– Вот то-то и оно! – продолжала Файка. – Может, его тоже живьем похоронили, и он теперь перевернутый лежит.

– А ну-ка, довольно вам! – прикрикнула Маша и обратилась ко мне: – Ты не слушай их. Они тебя нарочно запугивают, чтобы ты струсил и не пошел.

– Ну, и пусть запугивают, – сказал я беспечным тоном, хотя у меня что-то немножко съежилось внутри.

После окрика Маши Юра, Игнат и Файка перестали меня пугать, но ненадолго. Аллея кончилась у самых ворот кладбища, створок на них не было, просто два невысоких столба, а на них перекладина с деревянным крестом. Тут Игнат остановился.

– Вот гляди, – сказал он мне. – Здесь Нина Климова удавилась.

– Ага, – подтвердила Фая. – Она из дому маленькую лестницу принесла.

– А потом спрыгнула, – закончила Нюшка.

– А где ее жениха могила? – спросила Маша.

– На том конце кладбища, – ответил Игнат. – Там не повесишься; ни единого деревца.

Мы постояли немного, поговорили о самоубийце. Юра и Маша сказали, что эта Климова, должно быть, помешалась, если задумала покончить с собой именно здесь да еще тащить из дома лестницу. Игнат подтвердил, что она после смерти любимого была «какая-то не в себе».

– А где ее самою похоронили? – спросил я.

– Там где-то. – Игнат махнул рукой вправо. – Самоубийц на кладбище нельзя хоронить. Их за оградой кладбища зарывают.

По обе стороны от ворот тянулась полуразвалившаяся ограда. Я знал, что она охватывает кладбище только с трех сторон, а четвертая сторона его не ограждена, там каждый год появляются новые могилы.

Мы вошли на кладбище. Оно было старое, довольно запущенное и большое. Здесь хоронили не только жителей Вербилова и Глинки, но и других деревень, потому что тут была единственная на полрайона действующая церковь. От ворот тянулась песчаная дорожка, почти такая широкая, как и аллея, а в сторону от нее отходили узенькие тропинки между рядами могил. Примерно треть из них были ограждены, но многие представляли собой лишь продолговатые холмики. Одни из них были с боков обложены дерном, а сверху оставалась черная земля, чтобы высаживать цветы, некоторые целиком поросли бурьяном, и ясно было, что за ними уже никто не ухаживает. Среди могил было много отцветших кустов сирени и жасмина, тут и там белели стволы берез.

Идя по кладбищу, Маша вертела головой со своей метелкой, глядя то в одну сторону, то в другую.

– Надо спрятать записку в таком месте, – говорила она, – чтобы ее легко было найти.

– Пошли! Я знаю, где ее спрятать, – сказал Игнат.

Дойдя примерно до середины кладбища, все свернули на еще одну дорожку, которой я раньше почему-то не замечал. Она была такой же ширины, как и главная дорожка, и уходила под прямым углом вправо от нее.

– Дима, знаешь где мы находимся? – сказал Юра. – Это, можно сказать, пантеон.

– Пантеон? А что это такое?

Мне объяснили, что тут хоронят самых видных людей в округе, что здесь лежат два бывших председателя сельсовета, два председателя колхоза, лучший бригадир – орденоносец, знатный механизатор и две знатные доярки. Заглядывая за ограды, я не увидел здесь ни одного креста. Вместо них были четыре мраморные доски и несколько маленьких деревянных обелисков, выкрашенных в красный цвет.

– Дим! – сказал Игнат. – Вот третья могила слева, так в ней бригадир Шатов лежит. Который грибами отравился.