Закон парности - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 5

— Что в этой шифровке? Какое ее содержание? — Мелитриса с трудом привыкала к плоскостопному шпионскому несообразному языку.

— Вам этого знать не надо. Приказали, вы исполнили. И все! А любопытство большой грех, — возвысил он голос, видя, что Мелитриса пытается отстаивать свои права. — Так уж в нашей службе принято — не знать ничего лишнего, подальше от греха.

Маленькая цифирная записка, аккуратно уложенная в полый каблучок правой сафьяновой туфельки, таила в себе ничего не значащую информацию о партикулярной верфи в Петербурге. По перехваченной у Брадобрея шифровке виден был круг его интересов.

Лядащев предполагал, что в Берлине уже знают об аресте Брадобрея, но он не мог знать, что маленький барон Блюм, собиравший сведения о русском флоте, находился уже в Кенигсберге. Добывать и переправлять сведения о русских кораблях сейчас в Петербурге было некому, поэтому по предъявлению шифровки из каблучка Мелитриса была бы непременно разоблачена.

— А пароль?

— Пароль надо учить наизусть. Он странный. Это латынь. То есть обращаетесь по-немецки: «Доблестный рыцарь!»… Обращение также часть пароля. А дальше латынь. Я вам тут на бумажке написал. Когда выучите, сожгите бумажку на свечке. Или нет, еще забудете, лучше отдайте мне, Я сам сожгу.

Ну вот и все. Инструкции, наконец, получены. Мелитриса ушла в свою комнату. Боже мой, как все это глупо! Видел бы папенька покойный, в какую неприятную историю вляпалась его любимая дочь. Да что — вляпалась, в капкан попала. Но почему? Чем она прогневила Господа? Наверное, грешной и запретной своей любовью… Может быть, другого мужчину любить и угодно Богу, а этого нет. Потому что он старше ее, он опекун, он должен быть как отец, а она голову потеряла. Потеряла и не хочет ее найти, чтобы водрузить на место. Мелитриса засмеялась сквозь вдруг набежавшие слезы. Не могу… Или не хочу? А может быть, это одно и то же? Молитва ее кончилась обычным вопросом и обычной мольбой: «Господи, можно мне его любить? Можно?.. Где ты, мой любимый? Господи, где он?»

По дороге в Кенигсберг ей казалось, что, добравшись до места, она сразу поймет, что делать. Если гулять по центральной улице каждый вечер, то в течение недели, ну, двух, она непременно встретит князя Никиту. А на месте оказалось, что город огромен, окраины чисты и вполне пригодны для обитания приличного человека. Так где же его искать?

Да и в этом ли дело? Она стоптала бы три пары башмаков железных, притупила три посоха кованых, чтоб найти своего Финиста, но ведь в Кенигсберге ее попросту не выпускают из гостиницы. Она опять пленница и подчинена чьей-то злой воле.

Но не надо падать духом, надо надеяться на лучшее. Лядащев не злой человек. Если ее встреча с Окромозо пройдет удачно и Лядащев останется доволен, то по возвращении в гостиницу она попросит его помочь, чтобы отыскать ее опекуна.

— Лядащев не откажет, он друг, — прошептала Мелитриса, перекрестилась, поднялась с колен и развернула бумажку с паролем. — Redeamus ad arietes nostros, — прочитала она латинский текст, законченный переводом. — Вернемся к нашим баранам… — она невольно рассмеялась, — одни бараны кругом, а если не бараны, то овцы.

Встреча в саду вблизи замка

Ожидаемое письмо, вернее, небольшую записку, передала горничная: это для мадам, принес мальчик, нет она его не знает, нет, он не просил денег за услуги… Еще несколько «нет»и, сжимая в кулаке монетку, горничная удалилась. Это была белесая, сдобная, любопытная и необычайно самодовольная особа. Разговаривая с Мелитрисой, она надменно кривила губы и зыркала по углам, ожидая увидеть там что-то запретное и тайное.

«Они нас все презирают, — с обидой подумала Мелитриса. — Мы победители, а они не только нас не боятся, но всегда готовы оскорбить. И при этом улыбаются слащаво.»

Лядащев меж тем развернул записку. Она была немногословна. В восемь вечера за фрейлиной будет послана карета, на встречу фрейлина должна явиться одна, после приватного разговора она будет доставлена в эту же гостиницу — вот точный ее перевод. Самой длинной была последняя фраза: «Податели сего рассчитывают на понимание, скромность и предусмотрительность фрейлины, письмо предназначено только для ее глаз, по прочтении сжечь».

— Ну вот, Мелитриса Николаевна, и дожили вы до серьезного дня. Где ключ, там и скважина. Помните, что вы мне говорили? — глаза Лядащева азартно блестели.

— Ничего я не помню, — Мелитриса от возбуждения топнула ногой. — Я вообще боюсь ехать. Я трусиха! Я вас предупреждала…

— Опять все сначала, — Василий Федорович поднял глаза горе, как бы призывая всевышнего в свидетели.

— А вы как думали? — в голосе девушки звучали слезы. — Вы только вообразите, как это глупо! Я вхожу в дом к совершенно незнакомому человеку, я ему не представлена, и вместо того, чтобы поздороваться, а потом завести какой-нибудь вежливый отвлеченный разговор, я брякаю про каких-то дурацких баранов, да еще на латыни. Девицам не пристало знать этот язык. Я не синий чулок!

— Но ведь это пароль, — застонал Лядащев, черт бы побрал этих светских восемнадцатилетних дур. — И потом, это всем известная пословица, ее не возбраняется знать даже фрейлине Ее Величества!

— Ответ тоже пословица? Ваш Сакромозо мне должен сказать: «Не бойтесь…» как это… «ovem lupo committere — доверить овцу волку». Получше вы не могли пароль придумать? Это просто неприлично!

«Вы бы лучше за жизнь свою поостереглись», — подумал Лядащев машинально, и мысль эта его отрезвила,. пропало раздражение, под рукой оказались и нужные слова, и участливый тон:

— Такова наша работа, дружок мой. И помните, что каждым своим шагом вы мостите дорогу, ведущую вас к вашему избраннику и счастливой, не запятнанной ложью жизни.

— Я запомню ваши слова.

Конец разговору положила Фаина, явившись с платьем бирюзового шелка. Серебряная тесьма украшала только лиф и рукава, оборки были восхитительны, целый каскад кружев, пенящихся у локтя, словом, все было каприз, движение и легкость. При эдаком модном лифе у Мелитрисы даже бюст обозначился, и вообще она стала похожа на красавицу Настин Гагарину, фрейлину из свиты великой княгини. Фаина без всякого каркаса соорудила вполне приличную прическу, благо волос было достаточно. Букли на затылке были украшены мелкими розочками.

Лядащев придирчиво осмотрел Мелитрису, улыбнулся, довольный, но, увидев в ее руках кожаный футляр, воскликнул:

— Только очки не надевайте!.

— Глупости какие! — на той же ноте воскликнула Мелитриса. — Как же иначе я всех увижу?

Час отъезда неумолимо приближался. Приехавшую карету — она появилась минута в минуту, — Мелитриса увидела в окне и тут же вскочила, вытянулась в струнку, оборотив к Лядащеву побледневшее лицо.

— Споко-о-й-но, — прошептал тот. — Я выйду вас проводить. В записке это не возбраняется.

Он надел шляпу с полями, которая наполовину скрывала его лицо, взял под руку Мелитрису, тесно и плотно, словно в тиски, сжал локоть и решительно направился к двери.

Двухместная карета была неказиста, имела вид заказной, во всяком случае человек на козлах выглядел как подлинный кучер, а не совмещавший в себе много профессий агент. Впрочем, кто их там разберет? Он внимательно посмотрел на вышедшую из гостиницы пару.

— Графиня Грауфельд, — назвалась Мелитриса вымышленным именем и спросила по-немецки: — Вы за мной?

Кучер неторопливо соскользнул с козел. Он был низкоросл, степенен, толстые икры ног его были обтянуты белоснежными чулками (которые больше всего успокоили Мелитрису — не может негодяй носить такие белые чулки!), голову кучера украшала шляпа с кокардой.

— Едет только дама, — сказал он хмуро и неожиданно так ловко оттолкнул Лядащева, что тот немедленно усомнился в первом своем мнении о нем.

Дверца распахнулась, с легким щелчком отвалилась подножка. Мелитриса впорхнула в карету, миг, и вот уже мнимый кучер вскочил на козлы, занес кнут и пустил лошадей вскачь.

— Однако… — пробормотал Василий Федорович, — все равно догоню мерзавца…