Свидание в Санкт-Петербурге - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 14

Словом, жизнь в семействе Корсаков была тихая, размеренная, и, направляясь во флигель под кленами, Никита Оленев вполне предвидел, как трудно будет уговорить Софью поехать с ним на маскарад. Алеша аккуратно писал другу, и в каждом письме непременно просил позаботиться о жене. Свою заботу Никита видел не только в том, чтобы справиться о хозяйственных заботах и предложить свою помощь, но и в необходимости развлечь Софью, если представится случай.

Бал-маскарад в зимнем дворце, что может быть восхитительнее! Там будут петь итальянцы и представлять живые сцены, сама государыня, наследник и великая княгиня предстанут перед публикой в маскарадных костюмах, весь Петербург будет там, чтоб танцевать до утра.

Время от времени Никита опускал руку в карман и ощупывал пригласительный билет, отпечатанный в Дрездене на атласной бумаге, украшенный причудливым рисунком. Билет с великим трудом достала во дворце Анастасия: Саша не забыл просьбы друга.

Сзади раздался гортанный крик, Никита поспешно отступил в сторону. На мост выскочила карета, и Никита увидел в окошке лицо мужчины, показавшееся ему знакомым. Встретившись с Никитой глазами, мужчина поспешно задернул шторку, словно намереваясь скрыть от постороннего взгляда соседа в треуголке.

Карета благополучно миновала мост, выскочила на мощенную деревянными плашками мостовую, и вдруг — крак! — колесо попало в выбоину, здесь же, как на грех, подвернулся камень. Если бы не мастерство кучера, карета непременно завалилась бы набок. А здесь она каким-то чудом остановилась, и только колесо, соскочив с оси, продолжало самостоятельно катиться, поспешая к месту назначения.

«Ax», «ox», «тудыть тебя» и прочий набор междометий! Кучер поймал колесо и застыл около кареты, почесывая затылок: одному, пожалуй, не управиться.

Из кареты вышли двое, обругали кучера, но сдержанно, не по-русски, и быстро пошли прочь от кареты. На ходу тот, что задергивал шторку, оглянулся, и Никита его наконец узнал.

Дворянин, приехавший в Россию по делам купеческим, — Ханс Леонард Гольденберг. Это был первый иностранец, кому Никита оформлял паспорт, и, конечно, он не запомнил бы Ханса, если бы обер-секретарь не торопил, прямо бумагу из рук рвал — скорей, дело важное. У Гольденберга была запоминающаяся примета — правая бровь рассечена шрамом и вздернута, словно в усмешке.

Кучер, смачно ругаясь, ставил колесо, вокруг собрались зеваки. Спутника Гольденберга, высокого красавца в подбитом мехом плаще и треуголке с позументом, Никита раньше не видел. А почему, собственно, красавца? Может, у него нос длинный, как морковь, и косоглазие — что скажешь о человеке, видя его только со спины? Но рост, посадка головы, походка — все выдавало в незнакомце породу.

Никита выпрямился, подобрав живот, изящным движением поправил шляпу и, копируя походку незнакомца, легко зашагал за ними вслед. Вот как нужно ходить! Тогда хоть со спины, но каждый скажет — вон красавец пошел…

Видимо, двум мужчинам показалось, что их преследуют. Они прибавили шаг, а потом резко свернули за угол.

Никита рассмеялся, позволил себе расслабиться и своей обычной походкой вошел в калитку сада господина Луиджи.

Софья очень обрадовалась его приходу, потащила в детскую, наказала кухарке увеличить вдвое количество блюд к обеду — у нас гость дорогой! — но когда услышала про маскарад, категорически сказала — нет. Никита вздохнул и принялся уговаривать.

Софья слушала его, насупившись. Куда ехать, если у Николеньки горло красное, а Лизанька с утра капризничает! И потом, с чего он взял, что она жертвует собой ради дома? Жертва — это когда на костер идешь, когда во имя высокого жизни не жалеешь, а отказ от всей этой мишуры — бала, танцев — помилуйте, это просто исполнение материнского долга.

Тогда Никита повернул разговор на боковую тропочку, как бы к Софье отношения не имеющую.

— Голубчик мой, Софья, пойми… Ты обяжешь меня на всю жизнь! Билет на две персоны. Я не могу ехать во дворец без дамы!

С таинственным видом он начал намекать на некую интригу, в которой Софья могла бы ему помочь, говорил, что она должна заменить на балу Алешку, который уж точно никогда не отказал бы другу.

— Но я замужняя дама, я не могу ехать во дворец с посторонним мужчиной!

— Это я-то посторонний?

— Я никогда не была в императорском дворце. Я не представлена ко двору!

— Я тоже не был. Я тоже не представлен. Что из того? Маскарад не признает условностей!

Дело решила Вера Константиновна. Она явилась в комнату, постояла в дверях, слушая их перепалку, и сказала решительно:

— Непременно надо ехать. Это такая удача — билет во дворец. Если Софья не поедет, бери, Никита-друг, меня. Уж я-то найду, чем заняться на маскараде. — Она вскинула голову и ушла на кухню следить за кухаркой, чтоб та не извела лишних продуктов.

— А костюм?

Никита понял, что барьеры пали.

— Через полчаса сюда приедут Сашка с Анастасией и привезут роскошный костюм!

При упоминании о Белове Софья слегка нахмурилась. Нельзя сказать, чтобы она недолюбливала Сашу, скорее просто стеснялась — уж очень он был в себе уверен и еще скрытен, еще напыщен, а потом эта дурацкая манера острить и все осмеивать! Право, его насмешливость касалась до всего, он мог ерничать даже по поводу детских болезней. А его отношения с Алешей… «Твоя приверженность к русскому флоту просто смешна, — так он говорил. — Это безрассудство — любить то, чего нет!» Алеша относился к подобным замечаниям со смехом, он вообще прощал Саше любые слова и выходки, но Софья их прощать не хотела.

Другое дело — его жена. Ее нельзя было назвать подругой, слишком они были разные, да и виделись крайне редко, но Анастасия любила их флигелек, часами могла слушать про детей, и Софья забывала, что она гордячка, что приближена к государыне и ведет жизнь совершенно отличную от ее собственной. Саша приехал один, был сух, официален, сказал, что Анастасии не удалось вырваться из дворца и что она их там встретит. Нахмуренное лицо его как нельзя шло к чопорному испанскому костюму: атласной, подбитой ватой куртке с неимоверно узкой — не вздохнуть — талией и короткими штанами-трубками.

Костюм Никиты не имел названия, что-то средневековое, скажем, из одеяния алхимиков: бархатный плащ, берет с длинными, поднятыми вверх ушами и черная маска-лорнет.

— А повеселее ничего не было? — спросил Никита, примеряя берет.

— А чего тебе веселиться? — недовольно пробурчал Саша. — Ты мизантроп, И попробуй подобрать костюм на твой рост? А в этом берете ты похож на Эразма Роттердамского.

— Такой же умный… — Никита скорчил рожу в зеркале. Но Софья… Приняв трепетными руками коробку с костюмом, она надолго исчезла из комнаты, а потом появилась в чем-то красном, сверкающем, флорентийском или венецианском. Голову ее украшал замысловато повязанный, прозрачный шарф с ниспадающими на плечи концами, на висках туго, как пружинки, вились локоны. Эта прическа делала ее похожей на одну из итальянских мадонн, а слабая озабоченность больным горлом Николеньки и капризами Лизаньки и, конечно, раскаяние, что она идет куда-то без мужа, выражались чуть заметной складочкой меж бровей, делая ее строгой и по-царски неприступной.

— Богиня! — развел руками Никита.

— Вам очень идет этот костюм, — согласился Саша, и в голосе его не было ни тени насмешки, а только улыбка и восхищение.

Пестрая троица вышла в сад, смеясь и разговаривая. Когда они подошли к дому Луиджи, створки окна на втором этаже внезапно растворились и Саша встретился глазами с обладательницей черных глаз и темных локонов, перевязанных желтой лентой.

— Какая пригожая девица!

— Где пригожая девица? — встрепенулся Никита. — Обожаю смотреть на пригожих девиц.

Однако в окне уже никого не было.

— Наверное, это Мария, дочь Луиджи, — сказала Софья. — Она недавно приехала из Италии. Такая скромница… — добавила она насмешливо. — Воображаю, как удивил ее наш вид.

Они обогнули дом. Для Марии этого времени оказалось достаточно, чтобы накинуть мантилью, бросить взгляд в зеркало, сбежать вниз по лестнице, выскочить в сад, а затем, сдерживая дыхание, чинно, как бы гуляя, проследовать навстречу Софье и ее гостям.