Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 11

— Хорошо, бегов, — Ольга сбросила куртку на снег и осталась в лыжном костюме олимпийской сборной СССР.

Сережа поехал и долго развешивал мясо на нижних сутках елей.

— Готово!

Он вернулся, встал чуть позади Ольги, достал секундомер. Красное мясо блестело на солнце на фоне зелени. Ольга оттянула затвор и стала быстро стрелять по кускам. Куски закачались на крюках, от них полетели клочья. Обойма кончилась, Ольга вставила новую и продолжала стрельбу. Она стреляла, меняя обоймы до тех пор, пока на крюках ничего не осталось.

— Сколько? — она обернулась к Сереже.

— Пятьдесят… три.

Она недовольно тряхнула головой:

— Вшивенько. Придется сегодня покачаться.

— Оль, а дай мне? Три раза?

— Милый, он же по моей руке сделан. Ты на курок нормально нажать не сможешь. Я тебе из «макара» дам.

— Ну, Оль! Ну, разик!

— Ну, давай. Только возьми обеими руками. Вон в ту ель.

Сережа поднял пистолет, долго целился, выстрелил.

— Молодец, попал. Давай еще.

Он выстрелил и снова попал. Выстрелил еще и промазал.

— Ничего, научишься из «макара», — Ольга забрала у него пистолет.

— Этот тяжелый.

— Тяжелый. Зато бьет, как зверь. На речку поедем?

— Ага.

Ольга надела куртку, Сережа — рюкзак. Медленно пошли рядом.

— Там лыжня, — сказала Ольга. — Наверно, завалило всю.

— Оль, а у Реброва большой хуй? — спросил Сережа.

— Обыкновенный.

— Меньше, чем у Фарида?

— Конечно. Смотри!

Белка прыгнула с сосны на ель. Куски снега полетели вниз.

Ужинали в восемь. После индейки с маринованными фруктами Ольга подала шоколадный мусс. Позвонил телефон. Ребров взял лежащую на стуле трубку с короткой антенной:

— Да. Да. Пропустите.

Он положил трубку, зачерпнул ложкой мусс из стеклянной розетки:

— Генрих Иваныч, это специально для вас.

— Что? — поднял голову Штаубе.

— Карташов Виктор Афанасьевич. Движется к нам от проходной на своей «волге».

— Как? Как. Погодите… — Штаубе закашлял, бросил ложку.

— Вероятно, с подарком.

— Господи… погодите… — кашляя, Штаубе встал. — Как же? Это что же?

— Успокойтесь, Генрих Иваныч. Мы вас не выдадим.

— Да. Ну, а… — побледневший Штаубе пожал плечами.

— Идите наверх, — спокойно проговорил Ребров.

Штаубе взял палку и вышел из столовой.

— Встретим в прихожей, — Ребров размял папиросу, закурил. — Сережа, принеси из моего кабинета коричневый портфель.

Мальчик вышел.

— Ну вот, — Ребров с улыбкой посмотрел на Ольгу. — Не только потери.

— Поддержка? — спросила Ольга.

— Не понадобится.

В дверь позвонили. Ребров с Ольгой прошли в прихожую. Ребров открыл дверь. На пороге стоял человек среднего роста в серой дутой куртке и голубой спортивной шапочке. В руке он держал чемодан.

— Здрасьте, — человек вошел и опустил чемодан на пол.

— Здравствуйте, Виктор Афанасьич, — сухо произнес Ребров, закрывая дверь за Карташовым.

— А я это, на Одоевского позвонил, а там нет никого, — Карташов посмотрел на спускающегося по лестнице Сережу.

Ребров выпустил дым, передо папиросу Ольге и взял у Сережи портфель. Карташов шмыгнул носом и сунул руки в карманы куртки, Ребров открыл портфель, вынул металлический предмет, протянул Карташову.

— Ага, — тот взял предмет и тут же спрятал в карман.

— Мы вам позвоним, — Ребров открыл дверь.

— Ага. До свидания, — Карташов вышел, Ребров запер дверь, взял чемодан, стал подниматься по лестнице. Ольга и Сережа последовали за ним. На втором этаже в холле стоял Штаубе.

— Прошу, Генрих Иваныч, — Ребров поставил чемодан перед Штаубе. Опустившись на колено, Штаубе открыл чемодан. Он оказался полон мятой женской одежды и нижнего белья.

— Так, так, так, — Штаубе стал выбрасывать вещи на полу, бегло просматривая их. Под одеждой оказался потрепанный скрипичный футляр. Штаубе открыл его. В футляре лежало что-то продолговатое, завернутое в целлофановый пакет. Штаубе развернул пакет и вынул из него женскую руку, грубо отрубленную по локоть. На безымянном пальце руки было золотое обручальное кольцо, с мизинца была снята кожа. Штаубе замер, глядя на руку, потом бросил ее в чемодан, схватил руку близстоящего Реброва и поцеловал.

— Как вам не стыдно, — отстранился Ребров и пошел к лестнице.

— Виктор Валентинныч, голубчик, — Штаубе приподнялся с колена.

— Чай, чай пить, — Ребров стал спускаться вниз.

— Ой… Господи, — Штаубе вытер пот со лба.

— Вам коньяку, или валерьянки? — улыбалась Ольга.

— Мне? Коньячку, коньячку!

Закрывшись в бильярдной. Ребров и Штаубе играли в «пирамиду». Оба шестисвечных шандала были зажжены, на тумбочке стояла ополовиненная бутылка армянского коньяка.

— Троечку от борта налево, — Штаубе прицелился и забил шар, — оп! Эдак я вас голым оставлю… девять в серединку.

— Если б вы, Генрих Иваныч, так на раскладке работали, — Ребров допил свой коньяк. — Тогда б мы уже были в Красноярске.

— Раскладка — раскладкой, а вот… — Штаубе забил шар.

— То, что мы укатали эту падаль и вставились к партийцам, это, батенька, дело архиважное, как сказал бы лысый.

— Райкомовцы, между прочим, целиком ваша забота, — Ребров вынул шары из луз, положил на полку, — если Герасимов не пойдет на замену, тогда нашему промежуточному — грош цена.

— Пойдет, куда он денется, — натирая кий мелом, Штаубе смотрел на стол, — Герасимов висит на Коваленко, а Коваленко на Большакове. А Большакову мы в любое время суток можем сказать: ату, Сергей Сергеич. Пять, четырнадцать направо.

— Проблематично, — пробормотал Ребров.

Штаубе промазал:

— Всегда вы под руку…

— С Герасимовым есть одна тонкость… пять направо, — Ребров забил шар, пошел вокруг стола. — Представьте себе такой вариант: вы давите через Большакова на Коваленко, он пробивает замену, Герасимов подписывает, мы получаем диски. Таня едет в Питер, я с Найманом наведываюсь к соплякам, которые честно соглашаются, честно проводят восстановительные работы, и так же честно… семь в середину… показывают ведомости Рыбниковой, которая сразу же докладывает Герасимову, замыкая, тем самым, порочный круг. А Герасимов…