Круг оборотня - Кинг Стивен - Страница 5

Герман Кослоу — учитель физкультуры в средней школе. Наверное, поэтому он почти всегда разговаривает с сыном таким дурацким голосом, который Марти называет про себя голосом Старшего Товарища. Он также нередко употребляет междометия, типа «Ей-ей!» Все дело в том, что даже само присутствие Марти нервирует Германа Кослоу. Ведь тот уже давно живет в мире физически невероятно активных детей, бегающих, прыгающих, плавающих, играющих в бейсбол. Однако иногда, когда он на время покидает этот мир, ему на глаза попадается Марти, наблюдающий за происходящим вокруг из инвалидного кресла. Вот тогда-то Герман и начинает нервничать, а нервничая, он невольно произносит слова мычащим голосом Старшего Товарища, при этом повторяя без конца «Ей-ей!» и «Трам-там!», называя Марти своим «карапузом» и другими похожими именами.

— Ха-ха, наконец-то ты не получил хоть чего-то, что тебе хочется! — заявляет старшая сестра, когда Марти предпринимает попытку объяснить ей, с каким нетерпением ожидает этот вечер каждый год: огненные букеты в небе над парком, яркие разноцветные вспышки, сопровождающиеся громкими хлопками — БА-БАХ! — эхо от которых долго гуляет между холмами, опоясывающими город. Марти десять лет, а Кэт тринадцать, и она убеждена, что все души не чают в ее брате, и только потому, что он не может ходить. Известие, что фейерверк отменен, приводит ее в настоящий восторг.

Даже дедушка Марти, на которого всегда можно рассчитывать, если нуждаешься в сочувствии, не разжалобился.

— Никто и не думает отменять праздник, малыш, — сказал он с сильным славянским акцентом. Он сидел на веранде со стаканом отличного шнапса в руке и смотрел на раскинувшуюся перед домом зеленую лужайку, полого спускавшуюся к роще, когда внук, выехав из дома сквозь распахивающиеся двери, с шумом подъехал к нему на своем кресле с моторчиком, работающим от аккумуляторов. Как и все остальные жители городка, старик был осведомлен о решении, принятом городскими властями два дня назад, второго июля, — Они всего лишь запретили устраивать фейерверк, — попытался он утешить Марти, — и ты сам знаешь почему.

Марти действительно знал. Это было сделано из-за убийцы. В газетах его теперь называли не иначе как Убийца Полной Луны, и, разумеется, Марти слышал множество историй о нем от своих школьных товарищей, рассказывавших их шепотом на переменке. Многие ребята утверждали, будто Убийца Полной Луны — не простой человек, а некое сверхъестественное создание, возможно оборотень. Однако сам Марти не верит в подобные небылицы: оборотни встречаются только в фильмах ужасов. Он считает, что все убийства — дело рук какого-нибудь сумасшедшего, которого охватывает безумное желание убивать, только когда наступает полнолуние. Что же касается фейерверка, то его отменили из-за идиотского, гнусного комендантского часа, объявленного в городе.

В январе, когда сидишь в коляске перед застекленной дверью, ведущей на веранду, наблюдая за тем, как ветер гонит колючий снег по твердому, хрустящему насту, или, скажем, стоишь перед окном, неподвижный, как статуя, со специальными колодками на ногах, глядя на остальных ребят, взбирающихся с санками за плечами на Райте Хилл, одна только мысль о фейерверке поднимает настроение. Мысль о теплом летнем вечере, холодной кока-коле, чудесных, сверкающих розах, расцветающих в темном небе, огненных колесах и огромном национальном флаге Соединенных Штатов, составленном из бенгальских огней.

И вот теперь они запретили фейерверк… и кто бы что ни говорил, Марти считает, что на самом-то деле под запретом оказался сам праздник — его праздник.

Только дядя Эл, неожиданно прикативший в город незадолго до ланча за лососем и свежим горохом для традиционного семейного ужина, понял его. Стоя босиком на вымощенном плитками полу веранды в одних мокрых плавках, (все остальные члены семьи в это время плавали и дурачились в новом бассейне, построенном у противоположного конца дома) он внимательно слушал все, что говорил ему Марти.

Высказав все, что было у него на душе, мальчик тревожно и нетерпеливо посмотрел на дядю Эла.

— Ты понимаешь, что я имею в виду? Ты понимаешь? Речь идет не просто о каком-то развлечении для калеки, как утверждает Кэти, и не о независимости Америки, о которой толкует дедушка. Ведь это нечестно, когда так долго ждешь чего-то… нечестно со стороны Виктора Боула и тупого городского управления отбирать праздник у людей. Особенно, если этот праздник действительно кому-то нужен. Ты понимаешь?

Наступила долгая, мучительная пауза, во время которой дядя Эл размышлял над словами племянника. Достаточно долгая для того, чтобы Марти услыхал топот босых ног на вышке для ныряний, сопровождаемый энергичным криком отца:

— Чудесно, Кэти! Ей-ей! Про-о-о-сто… чудесно!

Помолчав, дядя Эл тихо ответил:

— Конечно, я понимаю. Кстати, у меня есть кое-что для тебя. Может быть, это поможет тебе устроить свой собственный праздник.

— Мой праздник? О чем ты говоришь?

Подъезжай к моей машине — узнаешь. У меня есть кое-что… впрочем, лучше я пока не буду говорить тебе ничего. — С этими словами дядя Эл развернулся и молча зашагал по залитой бетоном дорожке, кольцом протянувшейся вокруг дома, прежде чем Марти успел спросить еще раз, что же тот все-таки имеет в виду.

Тоща, не теряя зря времени, мальчик завел моторчик своего кресла, и оно с жужжанием покатило вслед за дядей Элом, удаляясь от шума, доносившегося из бассейна: плеска воды, смеющихся голосов, дребезжания доски на вышке. Прочь от раскатистого баса Старшего Товарища ехал Марти, едва замечая ровное, низкое гудение моторчика кресла: всю жизнь оно и лязганье тяжелых колодок представляли собой музыкальное сопровождение любого его перемещения в пространстве.

Дядя Эл ездил на новеньком «Мерседесе» с откидным верхом. Марти знал, что его родители осуждали дядю за это приобретение. («Смертельно опасная железяка на колесах стоимостью в двадцать восемь тысяч долларов», — так однажды отозвалась о ней мать, презрительно и бесцеремонно фыркнув). Сам Марти без ума от этой машины. Однажды дядя Эл взял его с собой покататься по окрестностям Таркерс Миллс и всю дорогу гнал со скоростью семьдесят, а то и все восемьдесят миль в час: Марти не знает наверняка, потому что дядя Эл скрыл это от него. — Если ты не будешь знать, то и не станешь бояться, — сказал он. Марти действительно ни капельки не испугался, но, напротив, смеялся так, что на следующее утро у него разболелся живот.

Услышав приближающееся жужжание, дядя Эл вытащил что-то из перчаточного ящика автомобиля и, дождавшись, когда Марти подъедет поближе и остановится, положил на ссохшиеся бедра мальчика объемистый целлофановый пакет.

— Получай, малыш, — сказал он. — Это тебе подарок на День Независимости.

Прежде всего Марти бросились в глаза экзотические китайские письмена на наклейке, имевшейся на свертке. Заглянув внутрь, он почувствовал, что от восторга у него перехватило дыхание. Пакет оказался битком набитым всевозможными фейерверками.

Совершенно потрясенный, Марти попытался вымолвить хоть слово, но у него ничего не вышло.

— Тебе остается только поставить их на землю, поджечь фитили, и из них полетят снопы разноцветных искр, как из пасти дракона. Из трубочек с тонкими штырьками можно сделать «бумажные ракеты». Вставь их в пустую бутылку из-под кока-колы, и ты увидишь, как они полетят. Маленькие фейерверки — это «фонтанчики», а вот и парочка бенгальских огней… Ну и, разумеется, не забудь про шутихи; тут их целый кулек. Однако я думаю, что их стоит поберечь на завтра.

Дядя Эл бросил выразительный взгляд в сторону бассейна, откуда по-прежнему доносился веселый шум.

— Спасибо! — Наконец-то Марти вновь обрел способность говорить. — Огромное спасибо, дядя Эл!

— Только не говори никому, где ты раздобыл их, — ответил тот. — Надеюсь, намек понятен?

— Конечно, конечно, — пролепетал Марти, даже не подозревавший, что такое намек и каким образом он связан с фейерверками, — Но ты уверен, дядя Эл, что они не нужны тебе самому?