Исход. Том 2 - Кинг Стивен - Страница 50

Парень по имени Норман Келлог, преодолевший расстояние от самой Луизианы до Боулдера с группой из двадцати человек (они пришли накануне в полдень), узнав об исчезновении матушки Абигайль, бросил свою бейсбольную кепку оземь и в сердцах произнес:

— Ну что у меня за удача такая… так кто там у вас за ней охотится?

Чарли Импенинг, ставший кем-то вроде внештатного предрекателя судеб в Зоне (именно он разнес «радостную» весть о неминуемом снеге в сентябре), первым предположил, что исчезновение матушки Абигайль, возможно, знак, что им всем пора отсюда сматываться. В конце концов, Боулдер находится слишком близко. Слишком близко к чему? Сами знаете, к чему он слишком близок, а в Нью-Йорке или в Бостоне Чарли, сыну Мэвиса Импенинга, будет во сто крат безопаснее. Но его никто не поддержал. Все слишком устали и были готовы остаться. Если похолодает и не заработает отопление, они, возможно, и двинутся в путь, но не ранее. Они еще зализывали раны. Импенинга вежливо спросили, не собирается ли он отправиться в одиночку? Импенинг ответил, что он свято верит и дождется того, как еще некто увидит свет из тернового куста. Отсюда и пошел гулять слух, будто Глен Бейтмен высказал мнение, что из Чарли Импенинга получится неплохой Моисей.

«Покорный страх» — именно так Глен Бейтмен охарактеризовал чувство, охватившее их сообщество, потому что все они по-прежнему оставались здравомыслящими людьми, несмотря на свои сны и на глубокий страх того, что может твориться по ту сторону Скалистых гор. Суеверию, как и истинной любви, нужно время, чтобы созреть и самовыразиться. Построив амбар, говорил Глен Нику, Стью и Франни после того, как темнота приостановила их поиски, вы вешаете над дверью подкову зубцами вверх, чтобы удача не покидала вас. Но если один гвоздь выпадает и подкова переворачивается зубцами вниз, вы же не покидаете амбар.

— Может быть, и наступит день, когда вы или ваши дети, возможно, покинут амбар, если подкова спугнет удачу, но до этого пройдут еще многие годы. Именно подобным образом мы чувствуем себя сейчас — немного странно и потерянно. Но это, я думаю, пройдет. И если матушка Абигайль мертва — но Бог хранит ее, как я надеюсь, — то лучшего времени, вероятно, и придумать невозможно, чтобы сохранить душевное здоровье нашего сообщества.

Ник написал: «Но если ей предназначено было служить препятствием для нашего Противника, его противовесом, то кто-то же и здесь должен сохранять весы в равновесии…»

— Да, понимаю, — мрачно согласился Глен. — Я знаю. Может, и вправду проходят дни, когда подкова уже не так важна… или уже прошли. Поверьте мне, я понимаю это.

Франни спросила:

— Неужели вы на самом деле думаете, что наши внуки будут суеверными аборигенами, Глен? Колдунами и шаманами, своими ритуалами призывающими удачу?

— Будущего мне не дано знать, Фран, — сказал Глен, при свете лампы его лицо выглядело старым и изможденным, как у колдуна-неудачника. — Я даже недостаточно отчетливо понимал то воздействие, которое оказывала матушка Абигайль на сообщество до того, как Стью растолковал мне это в ту ночь на горе Флагстафф. Но я знаю одно: все мы находимся в этом городе благодаря двум причинам. Супергрипп мы можем отнести на счет глупости рода человеческого. И не столь важно, кто это сделал: мы, русские или латыши. То, кто именно опрокинул мензурку, теряет всякое значение перед лицом всеобщей истины: «В конце всякого рационализма лежит общая могила». Законы физики, законы биологии, математические аксиомы, все это является частью смертельной ловушки, потому что мы — такие, какие есть. Не будь Капитана Мертвая Хватка, появилось бы что-нибудь другое. Модно было обвинять в этом «технику», однако «техника» — лишь ствол дерева, но не его корни. Корнями же является разум, и я определил бы это слово следующим образом: рационализм — это идея о постоянном познании чего-либо в состоянии бытия. Это смертельная ловушка. И рационализм всегда был ею. Именно поэтому, если угодно, супергрипп можно отнести на счет рационализма. Но другой причиной, по которой мы все здесь находимся, являются сны, а сны иррациональны. Мы договорились не говорить об этом простом факте на заседании комитета, но сейчас мы не на заседании. Поэтому я выскажу то, что все мы считаем истиной. Все мы находимся здесь по воле сил, нам не понятных. В моем понимании это означает, что мы начинаем принимать — пока только подсознательно, с неоднократным откатом назад из-за нашей культурной отсталости — иное определение сути существования. Идею, что мы никогда не сможем что-либо понять о состоянии бытия. И если рационализм является смертельной ловушкой, то иррационализм вполне может стать спасительной ловушкой… по крайней мере, пока не появятся обратные доказательства.

Очень медленно Стью произнес:

— Ну, я тоже суеверен. Надо мной смеялись из-за этого, но это так. Я ведь знаю, что абсолютно все равно, зажжешь ты две или три сигареты от одной спички, но от двух я не нервничаю, а вот от трех — да. Я не хожу под лестницами и стараюсь обойти вокруг, если дорогу перебежала черная кошка. Но жить без науки… поклоняясь солнцу, может быть… считая, что чудовища перекатывают по небу шары, когда гремит гром… все это меня как-то не вдохновляет, Плешивый. Да, это кажется мне своего рода рабством.

— А если все это так и есть на самом деле? — тихо спросил Глен.

— Что именно?

— Представь, что эра рационализма прошла. Я сам почти полностью убежден, что так оно и есть. Она и раньше приходила и уходила, как вы знаете; она почти оставила нас в шестидесятые годы, в так называемый период Водолея, и она была в чертовски долгом отпуске в средние века. И представьте… представьте, когда рационализм уходит — словно яркий свет на время покидает нас, и мы можем видеть… — Он задумался, как бы вглядываясь в себя внутренним оком.

— Видеть что? — спросила Франни.

Глен поднял на нее глаза: серые и странные, они, казалось, светились каким-то внутренним светом.

— Сокрытую магию, — тихо произнес он. — Целую вселенную чудес, где реки текут в горы, а не с гор, в лесной чащобе обитают тролли, а в горных пещерах притаились драконы. Но и другие поразительные чудеса, белую власть. «Лазарь, явись». «Дочь Иаира, встань». Вода превращается в вино. И… и кто знает, может быть… изгоняются дьяволы. — Помолчав, он улыбнулся. — Спасительная ловушка.

— А темный человек? — глухо спросила Франни.

Глен пожал плечами:

— Матушка Абигайль называла его Отпрыском Дьявола. Может быть, он просто последний колдун, заклинатель рациональной мысли, собирающий технические средства против нас. И может быть, есть еще нечто, нечто намного более черное. Я знаю только, что он есть, к я уже больше не думаю, что социология, психология или еще какая-нибудь логия положат ему конец. Думаю, это сделает только белая магия… И наша белая колдунья бродит где-то там одна-одинешенька.

Глен с трудом закончил последнюю фразу и быстро опустил глаза.

Снаружи была лишь тьма, порывы ветра с гор бросали в окна гостиной Стью и Франни пригоршни дождя. Глен раскуривал свою трубку. Стью вытащил из кармана пригоршню мелочи и потряс ею в ладонях, а затем посмотрел, сколько вышло «решек» и сколько «орлов». Ник, машинально рисуя узоры в блокноте, представлял в своем сознании пустынные улицы Шойо и слышал — да, слышал, — как голос шепчет ему: «Он идет за тобой, немой. Он уже близко». Когда Глен и Стью разожгли огонь в камине, все они долго, в полном молчании смотрели на языки пламени.

После того как гости ушли, Франни совсем приуныла, чувствуя себя очень несчастной. Стью также пребывал в глубоком раздумье. Он выглядит усталым, подумала она. Завтра нам следует остаться дома, просто остаться дома и поговорить, а после обеда вздремнуть. Нам просто необходимо слегка расслабиться. Франни перевела взгляд на газовую лампу, и ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы вместо газового рожка засиял электрический свет, который получался таким простым нажатием переключателя на стене. Она почувствовала, как на глаза ей наворачиваются слезы. Франни сердито приказала себе не начинать, не добавлять еще и этого к их проблемам, но та ее часть, которая отвечала за слезы, похоже, не намерена была прислушиваться.