Исход. Том 1 - Кинг Стивен - Страница 138

В 1982 году, когда Абигайль исполнилось сто лет, ее фото поместили в омахской газете и прислали телерепортера отснять о ней репортаж. «Чему вы приписываете свое долголетие?» — спросил её паренек и был разочарован ее отрывистым, лаконичным ответом: «Богу». Они хотели услышать о том, что она питалась медом, воздерживалась от жареной свинины или о том, что она держала ноги выше головы во время сна. Но ничего подобного она не делала, так зачем же лгать? Господь дает жизнь, и Он же забирает ее по собственному желанию.

Кэти и Дэвид подарили ей телевизор, чтобы она смогла посмотреть на себя, и она получила письмо от президента Рейгана (самого уже далеко не в юном возрасте) с поздравлением по поводу ее «столь преклонного возраста», как бы подтверждая тот факт, что не зря она столько лет голосовала за республиканцев. А за кого же ей еще было голосовать? Рузвельт и вся его команда были коммунистами. И когда она перевалила за вековой рубеж, городок Хемингфорд Хоум отменил ей налоги «навечно» по тому же самому случаю, по какому поздравил ее и Рональд Рейган. Ей вручили документ, подтверждающий, что она самый старый житель Небраски, как будто это было то, ради чего растут маленькие дети. Отмена налогов — это здорово, даже если все остальное глупости чистейшей воды, — если бы они не сделали этого, она потеряла бы и тот клочок земли, который у нее остался. Большую часть земли она потеряла уже давным-давно; состояние Фриментлов и мощь Ассоциации фермеров достигли наивысших пределов в тот волшебный 1902 год и с тех пор пошли под уклон. Осталось всего только четыре акра. Остальное было отобрано либо в счет налогов, либо продано в счет погашения долга… и большинство продаж было совершено ее собственными сыновьями, и ей стыдно было признаться в этом.

В прошлом году она получила бумагу из какой-то нью-йоркской фирмы, называющейся «Американское гериатрическое общество». В бумаге говорилось, что она занимает шестое место среди старейших жителей Америки и третье среди женщин. Самый старый из ныне живущих — некий мужчина из Санта-Розы, штат Калифорния. Этому приятелю из Санта-Розы было сто двадцать два года. Матушка Абигайль попросила Джима вставить это письмо в рамочку и прибить на стену рядом с письмом президента. Джим исполнил ее просьбу только в феврале нынешнего года. Теперь, подумав об этом, она вспомнила, что именно тоща в последний раз видела Джима и Молли.

Абигайль добралась до фермы Ричардсонов. Почти лишившись сил, она прислонилась к ограде и с тоской посмотрела на дом. Внутри должно быть прохладно, прохладно и хорошо. Она чувствовала, что может простоять прислоненной целую вечность. Но прежде ей нужно кое-что сделать. Очень много животных погибло от этой болезни — лошади, собаки, крысы, — и ей нужно было выяснить, входили ли куры в это число. Было бы иронией судьбы, если бы оказалось, что она проделала весь этот долгий и утомительный путь ради мертвой птицы.

Она побрела к курятнику, пристроенному к сараю, и остановилась, услышав доносящееся изнутри кудахтанье. А через мгновение раздался раздраженный крик петуха.

— Отлично, — пробормотала старушка. — Очень хорошо.

Она уже разворачивалась, когда увидела тело, распластавшееся на охапке дров с рукой, схватившейся за горло. Это был Билл Ричардсон, свояк Адди. Тело его было истерзано дикими животными.

— Бедняга, — пробормотала Абигайль, — Бедный, несчастный человек. Сонмы ангелов будут петь тебе погребальные песни, Билли Ричардсон.

Она направилась к прохладному, манящему дому. Казалось, что до него еще целые мили пути, хотя на самом деле нужно было только пересечь двор. Абигайль не была уверена, что сможет сделать это: она теряла последние силы.

— Да будет исполнена воля Господня, — сказала она и пошла вперед.

Солнце светило в окно гостиной, в которой матушка Абигайль прилегла и заснула, едва сбросив башмаки. Очень долго она никак не могла понять, почему так ярко светит солнце; такое же же чувство было и у Ларри Андервуда, когда он проснулся у каменной стены в Нью-Гэмпшире.

Старушка села, при этом каждая клеточка ее натруженного тела застонала.

— Боже Милостивый, я же проспала весь день и всю ночь!

Если это так, то как же сильно она устала. У нее так занемели ноги, что понадобилось почти десять минут, чтобы встать с кровати и спуститься вниз, в ванную; и еще десять минут, чтобы обуться. Ходьба превратилась в пытку, но она знала, что ей необходимо расхаживаться. Если она не сделает этого, то онемение поселится в ней жгучей болью тысячи иголок.

Прихрамывая, матушка Абигайль отправилась к курятнику, вошла внутрь, морщась от жары, запаха фекалий и летающего пуха. Снабжение водой здесь было автоматическим, она подавалась из артезианского колодца Ричардсона самотечным насосом, но большая часть корма уже была съедена, да и от жары много птиц погибло. Самые слабые голодали уже давным-давно или были заклеваны до смерти и лежали на загаженном полу, словно маленькие комочки тающего снега.

Большинство выживших птиц с приходом старушки забило крыльями, но те, которые высиживали яйца, только мигали, наблюдая за ее продвижениями, глупыми птичьими глазками. Было так много болезней, уносящих кур на тот свет, и Абигайль боялась, что супергрипп убьет их, но птицы выглядели вполне здоровыми. Господь позаботился об этом.

Абигайль выбрала трех самых жирных и завернула им головы под крыло. Птицы немедленно заснули. Старушка положила их в сумку, но поняла, что слишком слаба, чтобы поднять ее. Ей пришлось волочить сумку по полу.

Остальные куры внимательно наблюдали за ней со своих насестов, пока старуха не ушла, а потом снова принялись кудахтать — видимо, жалуясь на плохой корм.

Было уже почти десять часов утра. Матушка Абигайль присела на скамью поразмыслить. Ее первоначальное решение вернуться домой в сумерки по-прежнему казалось наилучшим. Она потеряет день, но госта ее еще в дороге. Она сможет использовать этот день на то, чтобы позаботиться о курах и отдохнуть.

Теперь ее тело немного лучше слушалось ее, а в груди зарождалось незнакомое, но довольно приятное чувство беспокойства. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это был… она была голодна. В это утро она действительно была голодна, слава Богу, а сколько времени прошло уже с тех пор, как она ела только лишь в силу привычки? Последнее время она была всего лишь как истопник паровоза, подбрасывающий уголь в топку, не больше. Но когда она отрубит головы трем курицам, то посмотрит, что там осталось у Адди в кладовке, и, благодарение Господу, она насладится найденным. Видишь, говорила она сама себе, Богу лучше знать. Это благословенное подтверждение, Абигайль, подтверждение. Это знак.

Задыхаясь, она подтащила сумку к бревну, стоящему между дровяным сараем и загоном для скота. Внутри дровяного сарая она нашла топорик, висящий на колышке, сняла его и снова вышла во двор.

— А теперь, Господи, — сказала матушка Абигайль, стоя над сумкой и глядя в безоблачное летнее небо, — ты дал мне силы дойти сюда, и я верю, что Ты дашь мне силы вернуться назад. Твой пророк Исайя говорит, что если мужчина или женщина верят во Всевышнего, то они могут взлететь на небо на крыльях орла. Я не слишком много знаю об орлах, Господи, кроме того, что это самые хищные птицы с отличным зрением, но вот здесь в моей сумке лежат три курицы, я бы хотела отрубить им головы, но так, чтобы сделать это не своими собственными руками. Да свершится воля Твоя. Аминь.

Старушка приподняла сумку и встряхнула содержимое. Одна из кур до сих пор держала голову под крылом и спала. Две другие лениво трепыхались. В сумке было темно, и куры, видно, считали, что наступила ночь. Глупее куриц были только нью-йоркские демократы.

Абигайль достала первую курицу и положила ее на колун, прежде чем та догадалась, что ее ожидает. Собрав все силы, старая женщина опустила топорик, морщась, как обычно, когда лезвие, несущее смерть, глухо ударилось о дерево. Куриная голова упала в пыль. Обезглавленная птица, разбрызгивая кровь, заметалась по двору Ричардсонов, дико размахивая крыльями. Немного погодя несчастная пища поняла, что мертва, и бездыханно распласталась в пыли. Куры-несушки и нью-йоркские демократы, Боже мой, Боже мой.