Джойленд (ЛП) - Кинг Стивен - Страница 47

— Моя хозяйка говорит, что он проповедник.

— Так и есть. Бадди Росс, человек в белом костюме и с роскошной сединой. Выглядит как постаревший «Человек „Глэд“» из рекламы.[25] Мега-церковь, эфиры на радио, теперь еще и телевидение. За кулисами — редкостный засранец с парочкой положительных черт.

Она приготовила две чашки кофе.

— Но точно так же можно сказать о любом из нас, верно?

— Говоришь так, словно сожалеешь о чем-то, — не самое тактичное замечание, но мы, кажется, уже были достаточно близки для подобных разговоров. По крайней мере, я на это надеялся.

Она взяла кофе и села напротив меня.

— Как поется в старой песенке, есть немного. Но Майк — чудесный мальчик, и, надо отдать отцу должное, он нас поддерживает — чтобы я могла не работать и полностью посвятить себя сыну. Думаю, такая любовь лучше, чем никакая. Сегодня я приняла решение. Думаю, это случилось, когда ты нацепил на себя этот смешной костюм и танцевал свой смешной танец. Когда смотрела, как Майк смеется.

— Расскажи.

— Я решила дать отцу то, чего он хочет — пригласить его обратно в жизнь Майка, пока не стало слишком поздно. Он говорил ужасные вещи — что господь наказал меня за грехи болезнью сына, например, но я решила оставить это позади. Ждать извинений мне бы пришлось очень долго… потому что в глубине души он до сих пор так считает.

— Извини.

Она пожала плечами, как будто это не имело значения.

— Я ошибалась, когда не хотела отпускать Майка в Джойленд, и цепляться за старые обиды — «ты мне, я — тебе» — тоже было ошибкой. Мой сын — не предмет торгов. Как ты думаешь, Дев, в тридцать один год еще не поздно взрослеть?

— Спросишь, когда я туда доберусь.

Она засмеялась.

— Туше! Извини, я на минутку.

Вернулась она через пять. Я сидел на кухне, потягивая кофе. Когда Энни вошла, свитер она держала в правой руке. Ее живот был смуглым от загара, а бледно-голубой лифчик почти совпадал по цвету с выцветшими джинсами.

— Майк заснул, — сказала она. — Пойдешь со мной наверх, Девин?

Спальня была большой, но какой-то пустой, словно даже спустя долгие месяцы вещи в ней не были полностью распакованы. Энни повернулась и обвила руками мне шею. Ее широко распахнутые глаза были совершенно спокойными. Улыбка коснулась кончиков губ, оставив на щеках небольшие ямочки.

— «Ты способен на большее, представься тебе такая возможность». Помнишь эти мои слова?

— Да.

— Я не ошиблась?

Ее губы были сладкими и влажными. Я чувствовал на вкус ее дыхание.

Она чуть отстранилась и произнесла:

— Это случится лишь раз. Ты же понимаешь?

Не хотелось, но понимал.

— Только если это не… ну…

Теперь она улыбалась по-настоящему. Почти смеялась. В полутьме я видел ее зубы и ямочки на щеках.

— Только если это не трах в знак благодарности? Поверь, это не так. Последний раз, когда у меня был парень твоего возраста, я сама была девчонкой.

Она взяла мою руку и положила на шелковую чашечку бюстгальтера. Я ощутил мягкое, мерное биение ее сердца.

— Должно быть, не все, связанное с отцом осталось в прошлом, потому что сейчас я чувствую себя удивительно распутной.

Мы снова поцеловались. Ее руки опустились к моему поясу и расстегнули пряжку ремня. С тихим скрипом разошлась «молния», и рука Энни скользнула по твердому выступу на шортах. Я выдохнул.

— Дев?

— Что?

— Ты когда-нибудь занимался этим раньше? И даже не пытайся мне лгать.

— Нет.

— Она что, совсем дурой была? Та твоя девушка?

— Наверное, мы оба были дураками.

Она улыбнулась, запустила холодную руку в шорты и сжала меня. Эта уверенная хватка, вкупе с нежно поглаживающим плоть большим пальцем, превращала все попытки Венди ублажить бойфренда в жалкую пародию.

— Значит, ты девственник.

— Виноват.

— Ну и хорошо.

Одним разом, к счастью, дело не ограничилось, потому что сначала я смог продержаться лишь восемь секунд. В лучшем случае девять. Я вошел в нее — да, смог дотерпеть — но на этом все и закончилось. Наверное, лишь раз в жизни я смущался сильнее — когда знатно пернул на исповеди в Лагере молодых методистов — да и то не уверен.

— О боже, — сказал я и прикрыл глаза рукой.

Она засмеялась, но ничего обидного в этом смехе не было.

— В некотором роде ты мне польстил. Попробуй расслабиться. Я спущусь вниз и еще раз проверю, как там Майк. Не хочу, чтобы он застал меня в постели с Гови, Псом-Симпатягой.

— Очень смешно. — Кажется, покрасней я еще сильнее, то просто бы вспыхнул.

— Думаю, ты будешь готов к моему возвращению — одна из приятных сторон жизни в двадцать один год, Дев. Если бы тебе было семнадцать, ты, наверное, был бы готов уже сейчас.

Энни вернулась с двумя бутылками содовой в ведерке со льдом, но едва она выскользнула из своего халата и предстала передо мной обнаженной, о содовой я думал меньше всего. Во второй раз все прошло более удачно: я продержался минуты четыре. Затем она начала мягко постанывать, и я не сдержался. Но какими же были эти четыре минуты!

Мы дремали. Голова Энни лежала на моем плече.

— Все хорошо? — спросила она.

— Поверить не могу, как хорошо.

Лица ее я не видел, но почувствовал, что она улыбается.

— После стольких лет эта спальня, наконец, используется не только для сна.

— Твой отец вообще жил тут?

— Недолго. Я вообще начала возвращаться сюда лишь потому, что Майку здесь нравится. Иногда я готова признать, что он практически наверняка умрет, но чаще всего отказываюсь в это верить. Просто отворачиваюсь. Договариваюсь с собой: «Если он не поедет в Джойленд, то не умрет. Если я не помирюсь с отцом, чтобы тот смог приезжать и навещать внука, он не умрет. Если мы просто останемся здесь, он не умрет». Пару недель назад, когда мне пришлось впервые в этом сезоне надеть на него пальто для прогулки по пляжу, я заплакала. Когда Майк спросил, что случилось, я ответила: женские дни. Он знает, что это такое.

Я вспомнил, как Майк сказал ей в больнице: это же не насовсем. Но, рано или поздно, «насовсем» случится. Так происходит со всеми нами.

Она села, укутавшись в простыню.

— Помнишь, как я сказала, что Майк оказался моим будущим? Моей блестящей карьерой?

— Да.

— Я ведь ни о чем другом и думать не могу. Всё, кроме Майка — это просто… пустота. Как там говорится? В Америке не играют вторых актов.

Я взял ее за руку.

— Не думай о втором, пока не закончился первый.

Она высвободила руку и нежно провела ладонью по моему лицу.

— Ты молод, но вовсе не глуп.

Было приятно это слышать, но чувствовал я себя все-таки глупо. С одной стороны, из-за Венди. С другой… я вдруг поймал себя на мысли о тех фотографиях из папки Эрин. Было в них что-то…

Она снова легла. Простыня соскользнула, обнажив ее соски, и я вновь почувствовал знакомое напряжение. Да, все-таки хорошо быть двадцатиоднолетним.

— В тире было весело. Я уже и забыла, как иной раз это здорово: просто дать рукам и глазам делать свое дело. Отец впервые дал мне ружье, когда мне было шесть лет. Маленькую однозарядку двадцать второго калибра. Мне она нравилась.

— Правда?

Она улыбнулась.

— Да. Это было нашей общей страстью. Единственной, как выяснилось. — Она приподнялась на локте. — Он же продавал всю эту чушь насчет адского пламени и серного запаха с юношеских лет. И речь не только о деньгах: его собственные родители прожужжали ему все уши это ерундой, и, не сомневаюсь, он верил каждому их слову. Хотя знаешь что? Он по-прежнему в первую очередь южанин, и лишь во вторую — проповедник. У него есть пикап за пятьдесят тысяч долларов, но пикап всегда останется пикапом. Он обожает печенье и подливку в «Шонис». Образчиком уточненного юмора для него являются Минни Перл и Джуниор Сэмплс [участники комедийного шоу Hee Haw, шедшего на экранах США с 1969 по 1992 год, прим. пер.]. Он обожает разухабистые песенки. И ему нравятся его пушки. Мне плевать на его дела с Иисусом, да и пикапами никогда не интересовалась, но вот оружие… эту страсть он дочери передал. Постреляю — и чувствую себя лучше. Дурное наследство, верно?