Мареновая роза - Кинг Стивен - Страница 42

— Вот это да! — изумленно покачал он головой. Он говорил мягко, в голосе не ощущалось притворства. — Теперь и я начинаю побаиваться.

Хозяин ресторана — Рози не знала, следует ли его назвать метрдотелем или кого-то другого, — подошел к ним и осведомился, в какой зоне желают гости получить столик: для курящих или некурящих.

— Вы курите? — спросил Билл, и Рози торопливо встряхнула головой. — Где-нибудь подальше от течения, если можно, — сообщил Билл мужчине в смокинге, и Рози заметила, как что-то зеленое — по-видимому, пятидолларовая бумажка — перешло из руки Билла в ладонь хозяина ресторана. — Найдется ли свободный столик в уголке?

— Разумеется, сэр.

Он повел их через ярко освещенный зал под лениво вращающимися лопастями вентиляторов.

Когда они сели за столик, Рози спросила Билла, как ему удалось разыскать ее, хотя уже догадывалась, каким будет ответ. На самом деле ей хотелось понять, почему он взялся разыскивать ее.

— С помощью Робби Леффертса, — признался он. — Робби заглядывает ко мне регулярно, проверяет, не появилось ли что-нибудь новенькое — вернее, старенькое, короче, вы понимаете, что я хочу сказать…

Она вспомнила Дэвида Гудиса — «Все произошло хуже некуда. Пэрри был ни в чем не виновен» — и улыбнулась.

— Я знал, что вы читаете для него книги Кристины Белл, потому что он специально заходил, чтобы сообщить мне об этом. Он очень волновался.

— Правда?

— Робби сказал, что не слышал лучшего голоса с тех пор, как Кэти Бейтс записала «Молчание ягнят», а это кое-что значит: он обожествляет Бейтс и еще одну запись — Роберт Фрост читает «Смерть наемника». У него есть старая пластинка, помните, тридцать три и три десятых? Вся исцарапанная, но голос бесподобный.

Рози ошеломленно молчала.

— И я выпросил у него ваш адрес. Нет, ее выпросил — слишком слабо сказано. Я надоедал ему до тех пор, пока он не сдался. Робби очень чувствителен к занудам. Но, к его чести будь сказано, Рози…

Остальную часть реплики она не уловила. «Рози, — думала она. — Он назвал меня Рози. Я не просила его; он сам меня так назвал».

— Не хотите ли что-нибудь выпить?

У локтя Билла материализовался официант. Пожилой, держащийся с чувством собственного достоинства, он смахивал на университетского профессора литературы. «Профессор, нацепивший средневековое платье с завышенной талией». — Рози с трудом сдержала смешок.

— Я бы выпил чая со льдом, — попросил Билл. — Что вы скажете, Рози?

«И опять. Он опять назвал меня Рози. Откуда он знает, что я никогда и не была Роуз, что на самом деле я всегда оставалась Рози?»

— Мне тоже.

— Два чая со льдом, превосходно, — подтвердил заказ официант и затем процитировал внушительный список фирменных блюд. К огромному облегчению Рози, все блюда имели английские названия, а когда он произнес «лондонское жаркое», она ощутила, как в желудке зашевелился червячок голода.

— Мы подумаем и решим через минуту, — сказал Билл.

Официант удалился, и Билл снова повернулся к Рози.

— Еще два комплимента в адрес Робби. Он предложил мне заглянуть в студию… вы ведь работаете в Корн-билдинг, верно?

— Да, студия называется «Тейп Энджин».

— Ага. Так вот, он предложил мне заглянуть в студию, чтобы мы втроем могли выпить по чашечке кофе после того, как вы закончите работу. Этакий отцовский жест. Я сказал ему, что не смогу заехать, и тогда он заставил меня буквально поклясться, что сначала я позвоню. Я и пытался. Рози, но не нашел вашего номера в справочнике. Он хоть включен в телефонную книгу?

— Вообще-то у меня пока нет телефона, — ответила она, уходя чуточку в сторону от прямого ответа. Разумеется, она попросила, чтобы ее номер не включали в телефонный справочник; это стоило ей лишние тридцать долларов — сумма весьма внушительная для скудного бюджета, — однако она не могла позволить себе роскошь попасть в полицейские компьютерные реестры. По раздраженным репликам Нормана Рози знала, что полиции не позволяется шарить, когда ей вздумается, по спискам не внесенных в справочник номеров так, как она это делает с обычными абонентами. Закон запрещает разглашать номера телефонов, чьи владельцы не захотели включать их в телефонные книги, — это нарушение прав личности на сохранение тайны, от которых добровольно отказываются те, кто соглашается внести свой номер в открытые справочники. Так постановил суд, и Норман, как и большинству копов, с которыми она познакомилась за время супружеской жизни, испытывал непреодолимую ненависть к судам за то, что они мешают им работать.

— Почему же вы не смогли заехать на студию? Вас не было в городе?

Он взял салфетку, аккуратно развернул ее и положил себе на колени. Когда он снова поднял голову, она увидела, что его лицо изменилось, и ей понадобилось еще несколько секунд, чтобы постичь очевидное — он покраснел.

— Знаете, мне просто не хотелось, чтобы наша встреча превращалась в массовый митинг. В компании с человеком невозможно поговорить. А я желал… гм… познакомиться с вами поближе.

— И потому мы оказались здесь, — мягко произнесла она.

— Совершенно верно. И вот мы здесь. — Но почему вам захотелось познакомиться со мной поближе? Почему вы решили вытащить меня в ресторан? — Она сделала паузу, затем скороговоркой проговорила остальное. — Я хочу сказать, что старовата для вас, не так ли?

На секунду его физиономия застыла, словно он не доверил услышанному, затем решил, что она пошутила, и рассмеялся.

— Сколько вам лет, бабушка? Двадцать семь? Или целых двадцать восемь?

Сначала она подумала, что теперь он шутит — и притом не очень удачно, — но спустя мгновение до нее дошло, что, несмотря на легкомысленный тон, он говорит совершенно серьезно. Даже не пытается льстить ей, лишь констатирует очевидный факт. По крайней мере, то, что ему кажется очевидным. Это потрясло ее, и мысли мгновенно разлетелись в разные стороны. Лишь одна задержалась в сознании: перемены в ее жизни не ограничились новой работой и собственной комнатой; похоже, они только-только начинаются. Словно все, случившееся до этого момента, являлось серией мелких толчков, предвещающих приближение настоящего землетрясения. Вернее, не землетрясения, а жизнетрясения, и внезапно она ощутила неутолимую жажду перемен, волнение, объяснения которому не находила.

Билл начал было говорить, но тут подоспел официант, который принес чай со льдом. Билл заказал бифштекс, Рози попросила лондонское жаркое. Когда официант поинтересовался, какое жаркое она предпочитает, Рози сказала, что мясо должно быть хорошо прожаренным — она ела хорошо прожаренную говядину, потому что именно такую говядину любил Норман, — но потом вдруг передумала.

— Недожаренное, — сказала она. — Почти сырое.

— Отлично! — воскликнул официант таким тоном, словно его действительно обрадовал именно этот заказ, и когда он ушел, Рози подумала, что в мире официанта, наверное, очень хорошо жить — там все всегда отлично, замечательно, превосходно.

Посмотрев на Билла, она увидела, что он по-прежнему не сводит с нее глаз — таких тревожащих глаз с едва заметным зеленоватым оттенком. Сексуальных глаз.

— Он оказался совсем неудачным? — спросил он. — Ваш брак?

— Что вы имеете в виду? — замялась она.

— Вы сами прекрасно понимаете. Я встречаю женщину в лавке своего отца, разговариваю с ней минут десять, и, черт возьми, со мной происходит то, чего я меньше всего ожидаю, — я не могу забыть ее. Такое случается только в фильмах да в рассказах на страницах журналов, которыми завалены столы приемных в поликлиниках. Я лично никогда в это не верил. И вот, на тебе, получите, пожалуйста. Я вижу ее лицо в темноте, когда выключаю свет. Я думаю о ней за завтраком. Я… — Он помедлил, внимательно и встревоженно глядя на нее. — Надеюсь, я вас не напугал?

Он действительно ее напугал, и очень здорово, и в то же время никогда в жизни она не слышала ничего более прекрасного. У нее горело все тело (а ступни оставались холодными как лед), она слышала усыпляющий шелест вентиляторов над головой. Казалось, их было не меньше тысячи, целый батальон вентиляторов.