Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 44

БОЖЕ, СПАСИ ПРОШЛОЕ! — снова взмолился он и еще крепче обнял старика. В изножье гроба положили цветы, и задняя дверца катафалка автоматически опустилась. Луис вернулся за дочкой к церкви, и вдвоем они пошли к своей машине. Луис крепко держал девочку за руку: неровен час — поскользнется, туфельки у нее новые, на кожаной подошве. Одна за другой, урча моторами, машины разъезжались.

— А почему у них фары горят? — с тихим удивлением спросила Элли. — Ведь сейчас и так светло.

— Это, малышка, в честь покойной. — И Луис включил фары своей машины. — Поехали!

Наконец-то! Они едут домой, похороны — позади. Собственно, не похороны, а лишь панихида в церкви у Горы Надежды. А земле Норму предадут лишь по весне, когда выроют могилу на кладбище. Элли вдруг ударилась в слезы.

Луис удивленно, не без тени тревоги, посмотрел на дочь.

— В чем дело, родная моя?

— Не будет больше печенья, — сквозь слезы сказала Элли. — У нее самое вкусное овсяное печенье было… и больше не будет… Потому что она умерла. Пап, ну почему люди непременно умирают?

— Не знаю даже, — смутился Луис. — Может, чтоб новым людям место освободить, тем, кто подрастает, ну, вот как ты или Гейдж.

— Ни за что не выйду замуж! Ни за что не рожу детей! — решительно заявила кроха. — Тогда и не умру! Это так ужасно! Так ди-и-и-ко!

— Но со смертью кончаются и страдания, — спокойно возразил Луис, — я врач и вижу, как люди мучаются. Невыносимо изо дня в день видеть их мучения. Поэтому я и перешел в университетский лазарет. Молодые, конечно, тоже болеют… им тоже бывает плохо, но с настоящими страданиями их болезни не сравнить. — Луис помолчал. — Поверь, малышка, в старости людей смерть уже не так страшит, не кажется ужасной или дикой, как тебе. А перед тобой долгая-предолгая жизнь.

Элли уже не плакала, лишь всхлипывала, а вскоре и совсем успокоилась и даже спросила, нельзя ли включить радио. Луис кивнул, и дочка тут же поймала песню популярного ансамбля «Этот старый дом», принялась подпевать. А дома стала увлеченно рассказывать матери о похоронах. Рейчел — молодец, выслушала дочь спокойно, с пониманием и сочувствием… только вот лицом была бледнее обычного да и задумывалась то и дело о чем-то своем.

Элли спросила, умеет ли мама печь овсяное печенье.

Рейчел словно дожидалась этого вопроса: тут же отложила вязанье, встала.

— Хочешь, сейчас напечем?

— Ура! — обрадовалась Элли. — Честное слово, прямо сейчас?

— А что нам мешает? Пусть только наш папа с Гейджем посидит часок.

— Посижу с удовольствием, — откликнулся Луис.

Вечером он просмотрел медицинский журнал, сделал несколько пометок. Снова всколыхнулся старый, как мир, спор: в каких случаях накладывать швы, и как они должны заживать. Поистине, тесен мир хирургов. Обе спорящие стороны кивают на природу, и к соглашению им не прийти, свои взгляды и психологию не переделать.

Луису захотелось тем же вечером написать бунтарское письмо: точка зрения автора статьи неубедительна; приведенные примеры — лишь частные случаи, и не стоит обобщать; а само исследование грешит серьезнейшими, если не преступными, недочетами. Короче говоря, Луис преисполнился решительности ниспровергнуть наглого автора, причем непринужденно и остроумно. Он начал рыться в книжном шкафу в поисках монографии Траутмена «Лечение ран». Но тут заслышал на лестнице шаги Рейчел.

— Ты спать собираешься, Лу?

— Немного погодя. — Он оглянулся на жену. — Все в порядке?

— Да, дети уже спят.

— Они-то спят, а вот ты почему-то не спишь. — И взглянул на Рейчел пристальнее.

— Не беспокойся за меня, Лу. Я просто сидела и читала.

— Честное слово? Не лукавишь?

— Честное-пречестное, — Рейчел улыбнулась. — Луис, до чего же я тебя люблю!

— И я тебя. — Он снова бросил взгляд на книги, и, конечно же, на самом виду оказался Траутмен! Луис взялся за солидный том.

— Пока вас не было, Чер крысу притащил, — продолжала Рейчел и попыталась беспечно улыбнуться. — Фу, такая мерзость!

— Да, незадача, — сконфуженно пробормотал Луис, боясь тоном выдать свою вину. — Тяжело тебе пришлось?

Рейчел уселась на ступеньки. Во фланелевом розовом халатике, без краски и помады, с собранными в хвостик волосами, она казалась маленькой девочкой.

— Я, конечно, ее выбросила. Но, знаешь, кота мне пришлось шлангом от пылесоса отгонять. Не отходил, понимаешь от… от трупа. Даже рычал на меня. Не шипел, а именно рычал! Такого в жизни не было! Он изменился в последнее время. Как по-твоему, Луис, у него с головой все в порядке?

— Надеюсь, что в порядке, но, если хочешь, свожу его к ветеринару, — деланно спокойно ответил Луис.

— Да, ладно, обойдется. — И с неприкрытым желанием взглянула на мужа. — Может, все-таки пойдем спать? Я понимаю, ты работаешь, но…

— О чем речь! — Луис тут же вскочил на ноги, будто и не делом занимался, а просто валял дурака. Да и впрямь какое ж это дело? Ну, не напишет он язвительного письма, и только. Конечно, завтра его поглотят новые, более важные заботы. А, может, все-таки он покорился жене, потому что чувствует себя виноватым из-за крысы? Из-за «мерзкой», наверняка изодранной Чером в клочья крысы: кишки наружу, голова скорее всего откушена. Да, все-таки из-за вины. В крысе повинен только он. — Конечно, пошли спать! — И выключил свет.

Уже на лестнице он обнял жену… В постели он ласкал ее жарко и страстно, но даже в те минуты прислушивался к стонам ветра за подернутым инеем окном, думал о Чере, некогда дочкином баловне, теперь же — его собственном кресте. Где-то он сейчас? Рыщет, поди, или охотится. Да, твердо мужское сердце, тверже камня, вспомнилось ему. А ветер все стонал, выл, рычал, и где-то совсем недалеко Норма Крандал, некогда вязавшая сыну и дочке одинаковые шапочки, лежит теперь в оцинкованном гробу на каменном постаменте в склепе у Горы Надежды. И белоснежная вата, которую человек из похоронного бюро насовал ей за щеки, сейчас, наверное, уже почернела.

34

Элли исполнилось шесть. Вернулась из школы в тот день в бумажной шапке набекрень, с пачкой своих портретов (ее друзья нарисовали как могли, на лучшем дочка смахивала на довольно-таки приветливое огородное пугало) и сетованиями, как на переменах ей надирали уши. Эпидемия гриппа прошла. Двоих студентов пришлось отослать в медицинский центр в Бангоре, а доктор Шурендра Харду спас жизнь одному первокурснику с расчудесной фамилией Угробилл. Состояние его было плачевным, парня дергали судороги.

Рейчел невинно увлеклась молодым блондином-упаковщиком из большого продовольственного магазина и как-то ночью, мурлыкая, поддразнила Луиса: дескать, у того парня судя по тому, как спереди бугрятся джинсы, о-го-го какие достоинства. Но тут же пошла на попятный: «Наверное, бумага подложена». «А ты пощупай да дерни посильнее, — предложил супруг. — Если заорет, значит, все без обмана». Рейчел смеялась до слез.

Скудные холодные февральские дни сменились слякотными мартовскими: появились лужи, потом гололед, рытвины на дорогах и восхитительные знаки предупреждения. Боль утраты, тоска по жене, резавшие поначалу Джада Крандала ножом, утихли. Психологи утверждают, что по-настоящему горевать человек начинает через три дня после смерти близкого. И душевная боль не отпускает месяц, а то и все полтора. Выходцы из Новой Англии называют это «студеной порой». Но проходит время. Настроение меняется, одно наслаивается на другое, как радуга. Боль светлеет, отходит, сменяется печалью, печаль размывается до воспоминаний. Перемена эта не быстрая, может занять от полугода до трех лет, и все в пределах нормы.

Промелькнула первая стрижка Гейджа. А когда Луис увидел, что отрастающие волосы много темнее прежних, хоть и пошутил вслух, но в душе взгрустнул.

Пришла весна, и бег времени, казалось, приостановился.

35

Последний счастливый день в жизни Луиса Крида пришелся, по его собственному мнению, на 24 марта 1984 года. Незримым лезвием гильотины нависли грядущие беды — оставалось меньше двух месяцев. Но даже и не случись всего ужасного впоследствии, Луис бы навсегда запомнил этот день. Удивительно хороший, добрый день, с утра и до вечера. Таких дней в жизни выпадает немного, не больше месяца наберется, в лучшем случае. Похоже, Господь Бог по безграничной мудрости своей щедрее раздает боль и лишения.