Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 27

Да уж, конечно, не медведь.

А что именно? Мысли в голове путались.

Но вот шум и треск стали удаляться и мало-помалу смолкли.

Луис опять едва не спросил: ЧТО ЭТО? Даже открыл было рот. Но тут из тьмы раздался безобразный, истерический хохот, с надрывом, с захлебом, пронзительный и жуткий. У Луиса похолодел, превратился мигом в ледышку каждый мускул, каждый сустав налился невыразимой тяжестью. Попробуй он сейчас побежать, рухнет снопом в песчаную жижу.

А дикий хохот раскатывался все дальше, словно лавина камней неслась с гор. То поднимался до визга, то опускался до гортанного хрипа, то переходил во всхлип. И вот затих.

Где-то над головой слышалось журчанье, словно с неба на землю сбегал ручеек, неумолчно и заунывно гудел ветер. Больше — ни звука над Божкиной Топью.

Луиса забила дрожь, низ живота заныл, плоть его сжалась в тугой комок. Именно — сжалась. Казалось, все тело сжимается, хочет спрятаться, исчезнуть. Во рту пересохло, слюна будто иссякла. И при всем при этом сумасшедшее, радостное волнение не покидало его.

— Господи, что это? — хрипло прошептал он.

Джад обернулся. Луиса поразило, как враз постарело его лицо, сейчас можно и все сто двадцать лет дать. Огонек в глазах потух. Взгляд напрягся, в нем проявился ужас. Но голос оставался твердым, уверенным:

— Гагара стонет. Пошли. Самая малость осталась.

И они двинулись дальше. Зыбучие пески кончились, Луису показалось, что вышли на поляну, хотя воздух долее не светился, и видно лишь на метр окрест — одну старикову спину. Под ногами шуршала заиндевелая трава, как битое стекло. Вот, очевидно, снова вошли в лес: запах смолы, под ногами — хвоя.

Долго ли они идут и сколько километров прошли? Луис не мог сообразить. Вскоре Джад остановился, обернулся.

— Осторожно, ступеньки. В камне выбиты. Не помню сколько: то ли сорок две, то ли сорок четыре. — И начал подниматься, Луис — следом. Ступеньки оказались широкими. Иногда под ноги попадались камушки-голыши и осколки каменьев побольше. С каждым шагом Луису казалось, что он все дальше отрывается от земли. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать. Ветер кусал больнее, студил лицо. Неужели мы поднялись выше деревьев? Задрав голову, он увидел россыпь звезд — холодные огоньки во тьме. И сам он показался себе ничтожно малым, бессмысленным атомом. Такого еще с ним не бывало. А ЕСТЬ ЛИ ТАМ РАЗУМ? — задался он извечным вопросом. Но вместо любопытства вдруг исполнился ужаса, будто спросил о чем-то мерзком, например: «Каково съесть пригоршню живых жуков?»

…Двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…

КТО СДЕЛАЛ ЭТИ СТУПЕНИ? ИНДЕЙЦЫ? ПЛЕМЯ МИКМАКОВ? УМЕЛИ ОНИ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? СПРОШУ У ДЖАДА. «Резать камень», «резать ухо». Что ж это все-таки за дикий хохот, резавший ухо, рвавший душу?

Луис оступился, невольно схватился за стену. Камень старый, выщербленный, выветренный. КАК СТАРАЯ, МОРЩИНИСТАЯ КОЖА.

— Не устали, Луис? — негромко окликнул Джад.

— Ничуть! — слукавил тот. Дышал он натужно, рука с тяжелым пакетом уже затекла.

…Сорок два… сорок три… сорок четыре…

— Сорок пять. Обсчитался на одну, — сказал Джад. — Лет двенадцать сюда не заглядывал. Да и вряд ли когда еще наведаюсь. Залезайте. Вот так. — Он взял Луиса за руку и помог взобраться на последнюю ступеньку.

Луис посмотрел вокруг. Света звезд доставало, чтобы разглядеть большой узкий и плоский камень, языком торчавший из земли, верхушки елей, почетным караулом застывших вокруг каменной лестницы. Она вела на ровную площадку, сотворенную природой (такие уместнее встретить в Аризоне или Нью-Мексико). Деревья на этой плоской, как блюдце, горе (холме? пирамиде?) не росли, и снег, естественно, растаял. Повернувшись к Джаду, Луис приметил пожухлую траву, прибитую к земле холодным, злым ветром. Нет, это не одиночная столовая гора, а холм, каких окрест несколько. Однако верхушка неправдоподобно ровная, обычно холмы в Новой Англии — этакие понурые горбуны.

А УМЕЛИ ИНДЕЙЦЫ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? — снова ворохнулась в голове полузабытая мысль.

Джад повел его к кучке старых елей метрах в тридцати. Ветер валил с ног, но воздух был приятен и свеж. Под елями (таких огромных и старых он в жизни не видел) чернели какие-то холмики. Пустынно и одиноко на этой вершине. Но пустота живая, напоенная какой-то силой.

Чернели под елями пирамидки, сложенные из камней.

— Индейцы срыли макушку горы и выровняли, а как — теперь уж и не помнит никто. Вроде этих майя с их пирамидами. Тоже свое прошлое позабыли.

— А зачем? Зачем им эта площадка?

— Здесь они своих хоронили. Я вас нарочно привел, чтоб дочкиного кота закопать. Индейцы ведь живность домашнюю прямо рядом с хозяевами погребали.

Луис невольно вспомнил: в Древнем Египте любимых кошек и собак фараонов по смерти хозяев убивали, дабы те могли сопровождать своих обожателей и в загробном царстве. Как-то у фараона умерла дочь, и по этому случаю извели десять тысяч домашних животных, одних павлинов две тысячи и шестьсот свиней, умащенных розовым маслом, столь любимым юной властительницей.

ЕГИПТЯНЕ ТОЖЕ СТРОИЛИ ПИРАМИДЫ, КАК И МАЙЯ. НО ИНДЕЙЦАМ-ТО ЗАЧЕМ? НИКТО НЕ ЗНАЕТ. ЕГИПТЯНЕ ВОЗДВИГАЛИ ГРАНДИОЗНЫЕ ПАМЯТНИКИ СМЕРТИ. «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ РАМЗЕС II. ОН БЫЛ ПАСЛУШНЫЙ».

Луис хмыкнул, даже хохотнул — непроизвольно и неуместно.

Джад взглянул на него без малейшего удивления.

— Принимайтесь за дело. А я пока покурю. Помогать нельзя, вы должны все сами. Всяк своего должен хоронить. Так повелось.

— Джад, к чему все это? Зачем вы меня сюда привели?

— Вы спасли Норме жизнь, — ответил старик, и хотя слова прозвучали искренне и Луис, без сомнения, поверил, вдруг у него мелькнула недобрая мысль: старик лукавит, может, даже без умысла, а по наущению, не забыть злобный огонек, мелькнувший в его глазах.

Но сейчас все это маловажно. Куда больше, чем мысли, докучает ветер, он накатывал волнами, трепал волосы.

Джад уселся на землю, прислонившись к дереву, сложил ладони лодочкой, чиркнул спичкой, закурил.

— Может, сперва отдохнете?

— Нет, нет, я не устал. — У Луиса нашлись бы и еще вопросы к старику, но так ли они важны? С одной стороны — да, с другой — нет, впрочем, хватит пока вопросов. Одно, пожалуй, выяснить необходимо.

— А удастся ли мне здесь ямку вырыть? Голый камень кругом. — И Луис показал на край площадки, рядом со ступенями.

— Верно, верно, — неспешно кивнул Джад. — Землицы здесь — с гулькин нос. Но раз трава растет, значит, и могилку удастся вырыть. И потом, здесь испокон веков хоронят. Попотеть, правда, придется.

Прав старик — попотеть пришлось. Очень скоро Луис убедился, что без кирки не обойтись. Так и работал: то киркой, разрыхляя твердый грунт, то лопатой. Руки быстро устали. Стало жарко. Ему очень хотелось как можно лучше справиться с делом. Начал тихонько напевать, как иной раз, накладывая швы пациенту. Нередко кирка попадала на камень, высекая искры, и по деревянной рукояти словно прокатывалась дрожь. На ладонях быстро появились мозоли. Внимания на них Луис не обращал, хотя, как всякий врач, очень ревностно относился к рукам. А вокруг все тянул и тянул заунывную песню ветер, все вилял и вилял меж деревьев.

Вдруг — резким диссонансом — позади камень стукнул о камень. Луис обернулся и увидел Джада — тот вытаскивал крупные камни и сваливал в кучу.

— Пирамидку поставите, — пояснил он, поймав взгляд Луиса.

— Ну-ну, — хмыкнул тот и вернулся к работе.

Он вырыл могилу с полметра в глубину и в ширину и с метр в длину — просторную, как «кадиллак». Дальше кирка то и дело высекала искры, натыкаясь на камень.

Джад придирчиво оглядел ямку.

— От такой могилы и я б не отказался, — усмехнулся он. — Впрочем, лишь бы вам понравилась.

— Может, хоть сейчас объясните, что к чему?

— Индейцы верили, что этот холм обладает чудодейственной силой. Как и весь лес окрест. И стали хоронить тут умерших, вдали от людей и суеты. Другие-то племена в этот лес и носа не совали — привидений боялись. А за ними и белые, пушниной промышлявшие, тоже стали лес стороной обходить. Наверное, увидели бегущие огоньки в песках, вот и решили, что привидения.