Бесплодные земли (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 6

На самом-то деле возражения у Эдди были, но в семействе Дийн все обычно выходило так, как хотелось Генри. И до самых недавних пор казалось, что это правильно — не хорошо, а правильно. Тут, если только вы въезжаете, есть небольшое, но ключевое отличие. Правильным такое положение вещей казалось по двум причинам. Одна лежала на поверхности, вторая — под спудом, в глубине. Видимая причина заключалась в том, что пока миссис Дийн была на работе, Генри должен был Приглядывать за Эдди. Приглядывать приходилось беспрерывно, поскольку (если только вы въезжаете) когда-то существовала и сестра Дийн.

Останься она в живых, она была бы на четыре года старше Эдди и на четыре года моложе Генри, но в том-то, видите ли, и штука, что в живых она не осталась. Когда Эдди было два года, ее сбил пьяный водитель. Это случилось, когда она стояла на тротуаре и смотрела, как играют в классики.

Иногда, слушая Мела Аллена, ведущего прямой репортаж по каналу «Янки Бейсбол», маленький Эдди думал о сестре. После чьего-нибудь мощного, поистине пушечного удара Мел зычно гаркал: «Елы-палы, да парень вышиб из него все, что только можно! ДО СКОРЫХ ВСТРЕЧ!» Ну, что ж, и тот пьянчуга вышиб из Селины Дийн все, что только можно, елы-палы, до скорых встреч. Ныне Селина пребывала в заоблачных высях, на необъятной верхней палубе небес, и случилось это не потому, что Селина Дийн уродилась невезучей, и не потому, что штат Нью-Йорк даже после третьего «В СОСТОЯНИИ АЛКОГОЛЬНОГО ОПЬЯНЕНИЯ» решил не херить водительские права сбившего ее пьяного хера, и даже не потому, что Всевышний нагнулся подобрать земляной орешек; это случилось потому (как частенько втолковывала сыновьям миссис Дийн), что некому было Приглядеть за Селиной.

Делом Генри было постараться, чтобы Эдди чаша сия минула раз и навсегда. Вот в чем состояла его работа, и он с ней справлялся, но это давалось, мягко говоря, нелегко — тут мнения Генри и миссис Дийн совпадали. И мать, и брат постоянно напоминали Эдди, скольким Генри пожертвовал, чтобы уберечь Эдди от пьяных за рулем, грабителей, наркоманов и, очень может быть, даже от злобных пришельцев, которые, возможно, крейсируют поблизости от пресловутой верхней палубы и в любой момент могут решить спуститься на атомных реактивных лыжах со своей летающей тарелки, чтобы утащить какого-нибудь карапуза вроде Эдди Дийна. А значит, очень нехорошо заставлять Генри, и без того издерганного такой страшной ответственностью, нервничать еще сильнее. И если Эдди делал что-то и впрямь заставлявшее Генри нервничать еще сильнее, ему следовало немедля бросить свое занятие, тем самым вознаграждая брата за все то время, что тот потратил, Приглядывая за Эдди. Если думать об этом так, становилось понятно: делать что бы то ни было лучше, чем может Генри, некрасиво.

Затем, существовала и глубинная (можно сказать, «мир-под-мирная») причина — более веская, поскольку о ней совершенно невозможно было сказать вслух: Эдди не мог позволить себе быть лучше Генри почти ни в чем, ибо Генри почти ни на что не годился… только Приглядывать за Эдди, разумеется.

Генри учил Эдди играть в баскетбол на спортплощадке неподалеку от многоэтажки, в которой они жили, — было это на бетонной окраине, где на горизонте миражами высились башни Манхэттена и царствовало пособие по безработице. Эдди был восемью годами моложе Генри и куда меньше, однако намного проворнее. У него было врожденное чувство игры; стоило мальчугану с мячом в руках очутиться на покрытом трещинами, бугристом бетоне площадки, как начинало казаться, будто тактика игры шипит и пузырится в его нервных окончаниях. Эдди был проворнее брата, но это бы полбеды. Беда заключалась в том, что он был лучше Генри. Если бы Эдди не понял этого по результатам баскетбольных дуэлей, которые они с Генри порой устраивали, то обо всем догадался бы по грозовым взглядам и сильным тычкам в плечо, какими Генри нередко оделял его после, по дороге домой. Предполагалось, что тычки эти шуточные («Кто не спрятался, я не виноват!» — радостно выкрикивал Генри, и бац, бац! кулаком с выставленной костяшкой в бицепс Эдди), но они вовсе не походили на шутку. Они походили на предостережение. Словно Генри таким манером говорил: «Когда ведешь мяч к корзине, братан, лучше не обводи меня, не выставляй дураком. Лучше не забывай: Я ЗА ТОБОЙ ПРИГЛЯДЫВАЮ».

То же было справедливо в отношении чтения… бейсбола… штандера… математики… даже прыгалок, игры девчачьей. Все это Эдди делал (или мог сделать) лучше — тайна, которую следовало сохранить любой ценой. Потому, что Эдди был младшим. Потому, что Генри Приглядывал за ним. Но важнейшая составляющая этой скрытой от постороннего глаза причины была одновременно и простейшей: все это надлежало держать в секрете потому, что Эдди боготворил своего старшего брата Генри.

Два дня назад Сюзанна свежевала кролика, Роланд затевал ужин, а Эдди тем временем бродил по лесу чуть южнее лагеря. И на свежем пне увидел занятный вырост. Эдди захлестнуло странное ощущение (он полагал, что именно это и называется deja vu [3]), и он обнаружил, что не отрывает пристального взгляда от торчащего отростка, похожего на халтурно сделанную дверную ручку. Молодой человек смутно сознавал, что во рту у него пересохло.

Несколькими секундами позже Эдди понял, что смотрит на торчащий из пня отросток, а думает про двор за домом, где они с Генри жили, — об ощущении нагретого солнцем цемента под своим задом и обо все перешибающем аромате отбросов, наплывающем с помойки в переулке за углом. В этом воспоминании в левой руке Эдди держал деревяшку, а в правой — кривой нож из ящика у раковины. Торчащий из пня отросток напомнил Эдди о кратком периоде страстной влюбленности в резьбу по дереву. Просто память об этом кусочке жизни Эдди была похоронена так глубоко, что сперва молодой человек не сообразил, в чем дело.

Больше всего Эдди любил в резьбе по дереву момент видения, наступавший даже раньше, чем начнешь работать. Иногда вы видели легковушку или грузовик. Иногда — собаку или кошку. Однажды, припомнил Эдди, в деревяшке проступило лицо идола, страшноватого, вырубленного из цельной глыбы идола с острова Пасхи — такого Эдди видел в школе, в одном из номеров «Нэшнл джиогрэфикс». Та фигурка вышла неплохо. Суть игры, ее азарт состояли в том, чтобы выяснить, какую же часть увиденного можно вызволить из дерева, не сломав. Добыть вещицу целиком никогда не получалось, но, действуя крайне осторожно и аккуратно, порой удавалось извлечь немало.

В шишке на боку пня что-то было. Эдди подумал, что ножом Роланда, пожалуй, сможет освободить довольно много. Таким острым, таким удобным резцом ему никогда еще не приходилось работать.

В дереве что-то терпеливо дожидалось, чтобы кто-нибудь — кто-нибудь вроде Эдди! — пришел дать ему волю. Освободить.

«О, гляньте-ка на нашего маменькиного сынка! Что сегодня мастерим, тютя? Домик для куколки? Ночной горшочек для своей писюльки-масюльки? Рогатку, чтоб можно было прикидываться, будто охотишься на кролей, как большие пацаны? О-о-о… какая ПГЕЛЕСТЬ!»

Эдди обуял стыд, ощущение, что он совершает нечто дурное; его затопило острое сознание того, что это — тайна, которую должно сохранить любой ценой… а потом он — в который раз — вспомнил, что Генри Дийн, превратившийся со временем в великого мудреца и выдающегося торчка, мертв. Осознание этого факта все еще не утратило способности заставать Эдди врасплох, оно продолжало задевать за живое, заставляя когда горевать, когда злиться, а порой испытывать чувство вины. В этот день, за два дня до того, как из зеленых коридоров леса вырвался разъяренный медведь-исполин, оно поразило молодого человека наиудивительнейшим образом. Эдди почувствовал облегчение и окрыляющую радость.

Он был свободен.

Осторожно прорезая древесину вокруг основания шишки ножом, позаимствованным у Роланда, Эдди отделил вырост от пня, вернулся с ним на прежнее место и уселся под деревом, вертя деревяшку в руках. Он смотрел не на нее, он смотрел в нее.