Бесплодные земли (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 14

Стрелок посмотрел на своих собеседников.

— Свалка — место запущенное и необитаемое, — сказал он. — Свалка — это… это бесплодные земли.

Теперь дров в костер подбросила Сюзанна. На юге ослепительно и ровно горела Праматерь. Из усвоенного в школе Сюзанна знала, что это значит: Праматерь — не звезда, а планета. «Венера? — подивилась она. — Или солнечная система, частью которой является этот мир, — иная, как и все прочее?»

Сюзанну вновь захлестнуло уже знакомое ощущение нереальности происходящего — ощущение, что это непременно должен быть сон.

— Продолжай, — попросила она. — Что произошло после того, как голос предостерег тебя насчет Свалки и мальчугана?

— Я поступил, как меня учили поступать, если со мной когда-нибудь случится нечто подобное: ударил кулаком в дыру, откуда сыпался песок. И вытащил кость, челюсть… но не эту. Кость, извлеченная мною из стены на постоялом дворе, значительно превосходила ее размерами и почти наверняка принадлежала одному из Великих Пращуров.

— Что с ней стало? — спокойно спросила Сюзанна.

— Однажды ночью я отдал ее мальчику, — сказал Роланд. Пламя костра расцвечивало его щеки узором жарких оранжевых бликов и пляшущих теней. — Как защиту… своего рода амулет. Позднее мне показалось, что она уже сослужила свою службу, и я ее выбросил.

— А это-то тогда чья челюсть, Роланд? — спросил Эдди.

Держа кость на весу, Роланд долго, задумчиво смотрел на нее, потом вновь бросил ее к себе на колени.

— Потом, когда Джейк уже… после того, как он погиб… я нагнал человека, которого преследовал.

— Уолтера, — вставила Сюзанна.

— Да. У нас состоялась беседа… долгая беседа. В какой-то миг я уснул, а когда проснулся, Уолтер был мертв. Мертв по меньшей мере сотню лет, а быть может, и больше. От него остались лишь кости, что, в общем, подходило к обстановке, ибо местом нашей беседы Уолтер избрал погост.

— Да уж, долгонький вышел разговор, ничего не скажешь, — сухо заметил Эдди.

Тут Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд только кивнул.

— Долгий-предолгий, — сказал он, глядя в костер.

— Утром ты очухался и к вечеру того же дня вышел к Западному Морю, — сказал Эдди. — А ночью нагрянули те страшенные омары, да?

Роланд снова кивнул.

— Да. Но прежде, чем покинуть голгофу, где мы с Уолтером говорили… или грезили… или что уж это было… я взял от его остова вот это. — Стрелок поднял кость, и оранжевый свет вновь скатился с мертвого оскала.

«Челюсть Уолтера, — подумал Эдди, и его пробрал легкий озноб. — Челюсть человека в черном. В следующий раз, когда тебе взбредет в голову, что Роланд, может быть, обычный мужик, каких пруд пруди, вспомни о ней, Эдди, мальчик мой. Он все это время таскал ее с собой, словно какой-то… людоедский трофей. Бо-оже».

— Я помню, о чем подумал, когда взял себе эту кость, — продолжал Роланд. — Помню очень хорошо; это единственное сохранившееся у меня воспоминание о том времени, какое не сбивает меня с толку. Я подумал: «Я спугнул удачу, выбросивши то, что нашел, когда встретил мальчугана. Эта кость заменит мне ту». Тогда только я услыхал смех Уолтера — злобное, гаденькое хихиканье. И голос его я тоже услышал.

Сюзанна спросила:

— Что сказал Уолтер?

— «Слишком поздно, стрелок», — сказал Роланд. — Вот что он сказал. «Слишком поздно — отныне и вовеки удачи тебе не будет. Таково твое ка».

— Хорошо, — наконец подал голос Эдди. — Основной парадокс мне понятен. Твои воспоминания разделились…

— Не разделились. Удвоились.

— Ладно, пусть так; это почти то же самое, разве нет? — Эдди подхватил прутик и тоже нарисовал на песке маленькую картинку:

Он потыкал в левую часть прочерченной в земле бороздки.

— Вот твои воспоминания о том, что происходило до твоего прихода на постоялый двор, — одна черта.

— Да.

Эдди потыкал прутиком в линию справа.

— А это — о том, что случилось после того, как ты вышел из-под земли по другую сторону гор, на погост, туда, где тебя ждал Уолтер. Тоже одинарная черта.

— Да.

Указав на середину рисунка, Эдди затем заключил ее в неровный, грубо очерченный круг.

— Вот что тебе надо сделать, Роланд — изолировать этот двойной участок. Мысленно огородить его частоколом, да и забыть. Это же ерунда! Дело прошлое — что оно может изменить? Было и быльем поросло…

— Да нет же. — Роланд поднял кость на ладони, демонстрируя ее своим собеседникам. — Коль мои воспоминания о мальчике Джейке ложны — а я знаю, что это так — откуда у меня это? Я взял ее взамен выброшенной мною кости… но выброшенная мною кость происходила из погреба на постоялом дворе, а согласно тому ходу событий, который я с уверенностью полагаю истинным, ни в какой погреб я не спускался! И не говорил ни с каким демоном! Я отправился дальше один, прихватив с собой свежей воды, и только!

— Послушай-ка, Роланд, — серьезно проговорил Эдди, — одно дело, если челюсть, которую ты крутишь в руках, и есть та самая, с постоялого двора. Но разве не может быть, что все это — постоялый двор, пацан, Говорящий Демон — твои глюки, и ты забрал у бедняги Уолтера челюсть просто потому, что…

— Нет, не глюки, — перебил Роланд. Его блекло-голубые глаза снайпера остановились сперва на Эдди, потом на Сюзанне, а затем стрелок сделал нечто, явившееся полной неожиданностью для обоих молодых людей… и (Эдди готов был в этом поклясться) для него самого.

Роланд швырнул кость в костер.

Мгновение она просто лежала в пламени — белый осколок далекого прошлого, изогнутый в жутковатой призрачной полуулыбке, — и вдруг багряно заполыхала, обдав поляну ослепительным алым светом. Дружно вскрикнув, Эдди с Сюзанной вскинули руки к лицу, защищая глаза от нестерпимого сверкания.

Кость начала меняться. Не плавиться — меняться. Зубы, схожие с покосившимися надгробиями, слипались в глыбки; мягкий изгиб верхней дуги распрямился, кончик резко отогнулся книзу.

Уронив руки на колени, разинув рот, Эдди изумленно впился глазами в кость, которая больше не была костью. Она окрасилась в цвет расплавленного металла. Зубы превратились в три перевернутых V; среднее было больше тех, что по краям. И внезапно Эдди увидел, чем хочет стать кость, — так же, как он разглядел в древесине пня пращу.

Ключ, подумал он.

«Ты должен запомнить форму, — мелькнула лихорадочная мысль. — Должен. Должен».

Взгляд Эдди отчаянно заскользил по бородке — три выемки, три перевернутых V; то, что в центре, пошире и поглубже соседних. Три выемки… а самая последняя — с закорючкой, с этаким неглубоким строчным s…

Потом пламенеющие очертания вновь изменились. Кость, превратившаяся в некое подобие ключа, стянулась, собралась яркими перекрывающимися лепестками и темными, бархатистыми, как безлунная летняя полночь, складками. Мгновение Эдди видел розу — победоносную алую розу, какая могла бы цвести на заре первого дня этого мира, созданье неизмеримой, неподвластной времени красоты. Эдди взирал, и сердце его было открыто. Словно там, в огне, нежданно воскреснув из мертвой кости, сгорала вся любовь, вся жизнь — сгорала, ликуя, в своей поразительной зарождающейся дерзости объявляя отчаянье миражем, а смерть — сном.

«Роза! — проносились у Эдди в голове несвязные мысли. — Сперва ключ, потом роза! Смотри! Смотри же — вот открывается путь к Башне!»

В костре сипло треснуло. Наружу, разворачиваясь веером, полетели искры; к звездному небу рванулись языки пламени. Сюзанна взвизгнула и откатилась в сторону, сбивая с платья оранжевые точки. Эдди не шелохнулся. Он сидел, прикованный к месту своим видением, в цепких объятиях чуда и великолепного и ужасного, не заботясь о пляшущих по коже искрах. Потом пламя вновь осело.