Стрелок (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 9

Женщина была такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Груди напоминали земляные укрепления. На гигантской колонне шеи возвышалась одутловатая, бледная луна лица, с которой мерцали глаза — такие большие и темные, что казались бездонными горными озерами. Красивые темно-каштановые волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у безумной. Удерживавшая их шпилька могла бы без труда заменить шампур. Платье, казалось, сшито из мешковины. Руки, державшие сборник церковных гимнов, больше походили на два горбыля. Кожа у женщины была чудесной — сливочно-белой, без отметин. Стрелок подумал, что весу проповеднице, должно быть, больше трехсот фунтов. И ощутил внезапное накаленное докрасна вожделение, от которого ему стало дурно. Он отвернулся и отвел глаза.

Замерла последняя нота последнего припева, и на миг воцарилась тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.

Женщина ждала. Когда все успокоились, она простерла руки, словно благословляя собрание. Жест-напоминание.

— Возлюбленные братцы и сестрицы во Христе!

Неотвязный рефрен. Стрелок на мгновение ощутил смесь ностальгии и страха, прошитых жутким ощущением дежа вю, уже виденного раньше. Он подумал: «Я видел это во сне. Когда?», но отогнал эту мысль. Слушатели — в общей сложности, возможно, человек двадцать пять — погрузились в мертвое молчание.

— Сегодня тема наших размышлений — Лукавый. — У нее был приятный, мелодичный голос — выразительное, хорошо поставленное сопрано.

По собранию прошелестел шепоток.

— Мне кажется, — задумчиво промолвила Сильвия Питтстон, — мне кажется, что каждого в Писании я знаю лично. За последние пять лет я зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число — до того. Я люблю это повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я входила в ров со львами. Я стояла подле Давида, когда его искушала купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом, Мисахом и Авденаго в печи, раскаленной огнем. Вместе с Самсоном я истребила две тысячи филистимлян и вместе со святым Павлом была ослеплена на дороге в Дамаск. Вместе с Марией я плакала на Голгофе.

Паства тихо зашушукалась.

— Я узнала и полюбила их. Лишь одного… одного… — она подняла палец, — лишь одного участника величайшей из всех драм я не знаю. Лишь один стоит в стороне, и тень на лице его. Лишь один ввергает тело мое в дрожь, а дух — в трепет. Я боюсь его. Я не знаю, что у него на уме, и я боюсь его. Я боюсь Лукавого.

Новый вздох. Одна из женщин зажала рот ладонью, словно желая сдержать какой-то звук, и раскачивалась, раскачивалась без остановки.

— Лукавого, который явился Еве в обличье Змия, пресмыкаясь на брюхе, извиваясь и ухмыляясь. Лукавого, который ходил среди детей Израилевых, пока Моисей был на горе, того, кто нашептал им сделать золотого идола, золотого тельца, и поклоняться ему в блуде и скверне.

Стоны, кивки.

— Лукавого! Он стоял на балконе с Иезавелью и смотрел, как царь Ахав с криком падает навстречу погибели, и вместе усмехались они, когда псы сбежались лизать от крови жизни его. Братцы и сестрицы, будьте же начеку, остерегайтесь Лукавого!

— Да. О, Исус… — Мужчина, которого стрелок в первый раз заметил, входя в город — тот, в соломенной шляпе.

— Братья и сестры, он был здесь всегда. Но я не знаю, что у него на уме. Не знаете и вы. Кому дано постичь кружащуюся там водоворотом ужасную тьму? столпы гордыни? не знающее меры богохульство? нечестивое ликование? Безмерное, бессмысленно бормочущее безумие, что входит, вползает, втирается в самые страшные желания и страсти человеческие?

— О, Спаситель Исус…

— Это он возвел Господа нашего на гору…

— Да…

— Это он искушал его, суля весь мир и все радости земные…

— Даааа…

— Это он вернется, когда настанут Последние Времена… а они грядут, братья и сестры, разве вы не чувствуете этого?

— Дааа…

Раскачивающееся, всхлипывающее молитвенное собрание превратилось в море; казалось, женщина указывает на всех — и ни на кого.

— Это он в обличье Антихриста придет увести людей в пылающие недра вечных мук и погибели, к кровавому концу греховности, когда Звезда Полынь воссияет в небе, когда желчь разъест утробы детей, когда женское чрево породит чудовищ и в кровь обратятся деяния человеческие…

— Аххххх…

— Ах, Господи…

— Гооосссс…

Какая-то женщина повалилась на пол, с грохотом колотя ногами по доскам. Один башмак у нее слетел.

— Это он стоит за всяким плотским наслаждением… он! Лукавый!

— Да, Господи!

Какой-то мужчина, надсадно крича, упал на колени, обхватив руками голову.

— Когда вы пьете, кто держит бутылку?

— Лукавый!

— Когда садитесь играть в «фараона» или «глянь-ка», кто открывает карты?

— Лукавый!

— Когда буйствуете во плоти другого тела, когда оскверняете себя, кому продаете душу свою?

— Лу…

— Лука…

— …кавому…

— Ууу… ууу… ууу…

— Но кто же он? — пронзительно выкрикнула проповедница (сохраняя, однако, хладнокровие — стрелок чувствовал этот внутренний бесстрастный холод: женщина мастерски владела собой и аудиторией, господствуя над ней). Внезапно он с ужасом и непоколебимой уверенностью подумал: она зачала от человека в черном демона. Она одержима злым духом. И сквозь страх вновь ощутил жаркую дрожь желания.

Державшийся за голову мужчина, спотыкаясь, вывалился вперед.

— Я в пекле! — запрокинув к проповеднице голову, завопил он. Его лицо дергалось и кривилось, словно под кожей шевелились змеи. — Я согрешил блудом! Я согрешил игрой! Я согрешил травой! Я грешил! Я… — Но его голос вознесся к небесам в страшном истерическом вое, поглотившем слова. Он держался за голову, словно та в любую минуту могла лопнуть, как перезревшая дыня.

Молящиеся как по команде замерли в полуэротических позах экстаза.

Сильвия Питтстон потянулась рукой вниз и ухватила мужчину за голову. Сильные и белые, безупречные и нежные пальцы пробрались в волосы, и плач оборвался. Мужчина немо смотрел на нее снизу вверх.

— Кто был с тобой во грехе? — спросила она. Ее глаза — достаточно глубокие, достаточно спокойные и достаточно холодные, чтобы в них утонуть, заглянули в глаза мужчины.

— Лу… Лукавый.

— Как имя ему?

Грубый замирающий шепот:

— Имя ему Сатана.

— Отречешься ли ты от него?

Нетерпеливое, страстное:

— Да, да! О Иисус, мой Спаситель!

Женщина запрокинула ему голову. Мужчина уставился на нее пустыми сияющими глазами фанатика.

— Если он войдет в эту дверь… — проповедница с силой ткнула пальцем в сумрак паперти, где стоял стрелок, — …отречешься ли ты от него перед лицом его?

— Клянусь именем матери!

— Веришь ли ты в вечную любовь Иисуса?

Мужчина зарыдал.

— Верю, б… буду, верю…

— Он прощает тебе, Джонсон.

— Хвала Господу, — сквозь рыдания выговорил Джонсон.

— Я знаю, что Он прощает тебя — так же, как знаю, что Он изгонит нераскаявшихся из чертогов своих и ввергнет во тьму горящую.

— Хвала Господу, — торжественно и утробно прожурчало собрание.

— Так же, как знаю, что этот Лукавый, этот Сатана, этот Повелитель Мух и Змей будет низринут и сокрушен… сокрушишь ли ты его, увидев, Джонсон?

— Да, хвала Господу! — всхлипнул Джонсон.

— Сокрушите ли и вы его, увидев, братья и сестры?

— Дааа… — Хор голосов звучал пресыщенно.

— Если завтра вы увидите, как он лентой вьется по Главной улице?

— Хвала Господу…

Расстроенный и смущенный стрелок тем временем исчез за дверьми и направился в поселок. В воздухе отчетливо пахло пустыней. Время двигаться дальше почти настало. Почти.