Стрелок (др. перевод) - Кинг Стивен - Страница 19

Кивнув, Катберт раздвинул губы в жестокой издевательской улыбке, какой Роланд никогда не видел.

— Тогда у тебя есть надежда, — сказал Корт. — Как почувствуешь себя в силах, приходи за мной, червь.

— Как ты узнал? — процедил Катберт сквозь зубы.

Корт обернулся к Роланду так быстро, что тот чуть было не отступил на шаг — а тогда на траве, расцвечивая молодую зелень своей кровью, оказались бы оба мальчика.

— Увидел отражение в глазах этого червяка, — сказал он. — Запомни это, Катберт. Последний на сегодня урок.

Катберт с прежней пугающей улыбкой кивнул.

— Я скорблю, — начал он. — Я позабыл лик…

— Кончай пороть чушь, — сказал Корт, теряя интерес. Он повернулся к Роланду. — А теперь марш. Оба. Если я еще немного погляжу на ваши тупые физиономии, червяки, то выблюю все свои кишки.

— Пошли, — сказал Роланд.

Катберт потряс головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся. Корт уже спускался с холма, широко шагая кривыми коренастыми ногами. Он казался могучим и, непонятно почему, доисторическим. На склоне горбушкой маячило выбритое поседевшее местечко у него на темени.

— Я убью этого сукина сына, — проговорил Катберт, продолжая улыбаться. На лбу у него таинственным образом вздувалось крупное гусиное яйцо, лиловое и шишковатое.

— Не ты и не я, — откликнулся Роланд, внезапно просияв ухмылкой. — Можешь поужинать со мной в западной кухне. Повар нам чего-нибудь даст.

— Он скажет Корту.

— Он с Кортом дружбу не водит, — возразил Роланд и пожал плечами. — Но даже если скажет, так что?

Катберт ухмыльнулся в ответ.

— Конечно. Верно. Мне всегда хотелось узнать, как выглядит мир, когда твоя голова стоит задом наперед и вверх тормашками.

Отбрасывая в ясном, белом весеннем свете тени, мальчики двинулись по зеленым лужайкам в обратный путь.

Повара из западного крыла звали Хэкс. В испещренном оставленными снедью пятнами белом облачении он выглядел огромным, а кожа этого человека цветом походила на сырую нефть — из предков Хэкса четверть были чернокожими, четверть — желтыми, четверть происходили с почти забытых ныне (мир сдвинулся с места) Южных островов, и четверть — Бог весть откуда. В огромных домашних туфлях с загнутыми носами он шаркал по трем заполненным горячим, влажным паром комнатам с высокими потолками, точно пущенный малой скоростью трактор. Хэкс относился к тем редким взрослым, кто прекрасно общается с маленькими детьми, беспристрастно оделяя любовью их всех — любовью не сахаринной, но деловитой, которой иногда не обойтись без краткого объятия, как завершению крупной сделки — без рукопожатия. Он любил даже начавших Обучение мальчуганов, хоть эти ребята и отличались от прочих детей (не всегда заметно и в чем-то опасно; не так, как взрослые — скорее, так, как если бы они были обычными детьми, которых легко коснулось своим крылом безумие), и Катберт не был первым из учеников Корта, кого повар кормил тайком. В эту минуту Хэкс стоял перед одним из шести оставшихся от всего скарба электроприборов — огромной, неправильной формы печью. Кухня была его личным владением, он стоял и смотрел, как мальчишки, не жуя, заглатывают выданные им мясные объедки с подливкой. Впереди, сзади, со всех сторон в пенящемся влажном воздухе, гремя кастрюлями, помешивая тушеное мясо, стремительно сновали кухонные мальчики, поварята и прочая мелкая сошка, а в нижнем ярусе гнули спину над картошкой и овощами. В тускло освещенной нише кладовки поломойка с бледным, одутловатым, жалким лицом и подхваченными тряпицей волосами шлепала по полу мокрой шваброй.

В кухню в сопровождении человека из Стражи влетел поваренок.

— Хэкс, тут по твою душу.

— Ладно. — Хэкс кивнул Стражу, и тот кивнул в ответ. — Эй, ребята, — сказал повар, — подите к Мэгги, она вам даст пирога. А потом брысь.

Они кивнули и отправились к Мэгги, которая подала им на обеденных тарелках огромные клинья пирога… но опасливо, словно мальчики были дикими псами и могли укусить.

— Айда на лестницу, съедим там, — предложил Катберт.

— Давай.

Усевшись за громадными колоннами из покрытого испариной камня, где их не было видно из кухни, они жадно, руками, сожрали пирог. Только через несколько секунд мальчики заметили тени, упавшие на закругление дальней стены широкой лестницы. Роланд схватил Катберта за руку.

— Пошли, — сказал он. — Кто-то идет.

Катберт поднял голову. Его лицо в пятнах ягодного сока было удивленным.

Но тени остановились, по-прежнему вне поля зрения. Это был Хэкс с человеком из Стражи. Мальчики остались сидеть, где сидели. Если бы теперь они тронулись с места, их могли бы услышать.

— …добрый человек, — говорил Страж.

— В Фарсоне?

— За две недели, — отозвался Страж. — Может быть, за три. Тебе придется отправиться с нами. На товарной пристани грузят корабль… — Последние слова заглушил особенно громкий лязг горшков и кастрюль и град свистков в адрес уронившего их незадачливого кухонного мальчишки; потом ребята услышали, как Страж закончил: — …отравленное мясо.

— Рискованно.

— Спрашивай не о том, что может сделать для тебя добрый человек… — начал Страж.

— …но о том, что ты можешь сделать для него, — вздохнул Хэкс. — Солдат, не спрашивай.

— Ты знаешь, что это могло бы означать, — спокойно откликнулся Страж.

— Да. И знаю свой долг перед ним; нет нужды читать мне наставления. Я привязан к нему не меньше твоего.

— Хорошо. Мясо будет помечено для краткосрочного хранения у тебя на ледниках. Однако придется поспешить. Ты должен это понять.

— В Фарсоне есть дети? — печально спросил повар. Собственно, это не был вопрос.

— Везде дети, — мягко сказал Страж. — О детях-то мы — он — и печемся.

— Отравленное мясо. Экий странный способ заботиться о детях. — Хэкс испустил тяжелый свистящий вздох. — Они оцепенеют от ужаса, схватятся за животики, станут плакать и звать маму? Небось, так и будет.

— Это будет все равно, что уснуть, — сказал Страж, но в его голосе было слишком много уверенной рассудительности.

— Конечно, — откликнулся Хэкс и захохотал.

— Ты сам сказал «солдат, не спрашивай». Тебе сильно по душе видеть детей под властью револьвера, в то время как они могли бы оказаться под защитой того, кто и льва заставляет лежать рядом с ягненком?

Хэкс не отвечал.

— Через двадцать минут я заступаю на дежурство, — продолжал Страж, и его голос снова звучал спокойно. — Дай-ка мне баранью лопатку, а я пощиплю одну из твоих девчонок, пусть себе хихикает. Когда я уйду…

— От моей баранинки колик в животе у тебя не будет, Робсон.

— Ты не… — Но тени скользнули прочь, и голоса стихли.

Я мог бы убить их, подумал оцепеневший, захваченный происходящим Роланд. Убить обоих, ножом, перерезать им глотки, словно боровам. Он поглядел на свои руки, украшенные теперь помимо оставленной дневными уроками грязи пятнами подливки и ягодного сока.

— Роланд.

Он посмотрел на Катберта. Мальчики обменялись в ароматной полутьме долгим взглядом, и к горлу Роланда подступил вкус теплого отчаяния. Чувство, которое он испытывал, можно было бы сравнить со своего рода смертью — это было нечто столь же жестокое и не оставляющее надежд, как гибель голубки в белом небе над игровым полем. «Хэкс, — недоуменно подумал мальчик. — Хэкс, который тогда прикладывал мне к ноге примочку? Хэкс?» Тут сознание Роланда словно защелкнулось, отсекая мысли на эту тему.

Даже в забавном, умном лице Катберта он не увидел ничего — совсем ничего. Глаза Катберта поскучнели в предвидении судьбы Хэкса. В глазах Катберта все уже совершилось. Повар накормил их, они пошли на лестницу поесть, и тут Хэкс увел Стража по имени Робсон на изменнический tete-a-tete в неудачный уголок кухни. Вот и все. В глазах Катберта Роланд увидел, что за свою измену Хэкс умрет — так, как умирает гадюка во рву. И только. Больше ничего.

Это были глаза стрелка.

Отец Роланда только что вернулся с нагорья. Среди портьер и декоративного шифона главной залы для приемов, куда мальчугана стали допускать лишь с недавних пор в знак того, что он стал учеником, Роланд-старший выглядел неуместно. Черные штаны из грубой бумажной ткани, синяя рабочая рубаха, небрежно переброшенный через плечо пропыленный и прорванный в одном месте до подкладки плащ — фигура отца дисгармонировала с элегантностью покоев. Он был отчаянно худ, и, когда сверху вниз поглядел на сына, густые, похожие на велосипедный руль усы под носом словно бы потянули голову книзу. Перекрещенные на бедрах револьверы висели под идеальным для рук углом. Потертые рукояти из сандала в томном свете покоев казались вялыми и сонными.