Первый субботник - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 46

– Да как вам сказать, – пробормотала старушка, морщинистой рукой берясь за подбородок. – Вроде похож, а вроде и нет… мне кажется у того волосы все-таки почернее были, и нос… нос орлиный такой, хищный. Да и глаза у того были недобрые. Злые глаза.

– Брось ты, мам! – расхохоталась Светлана. – Все тебе колдуны мерещатся! Он же наш заводской парень, я его еще со школы знаю. Да и что это за предрассудки – колдун! Вот Епишев твой – это действительно ведьмак какой-то! Проходу мне не дает! Как увидит – шутки дурацкие: когда замуж, с кем вчера гуляла! Дурачок какой-то.

– Нет, Виктор Викторыч, он не дурачок. Он просто очень умный человек. А дурачком он старается казаться. Чтобы нас с вами и весь партком одурачить.

– Ну, уж это вы слишком! – покачал головой инспектор. – Гаврилова в Таганроге сроду не было, он с разведенной женой три года не виделся. И вообще это какая-то темная личность.

– А что ты знаешь про него? – спросил Валентин, открывая боржоми.

– Да так, ничего особенного. Встречались у Нади как-то. А потом вместе на юг ездили. Но отдыхали там в разных местах. И назад в разных поездах возвращались.

– Как так получилось? – вопросительно посмотрел ему в глаза Денис.

– Да очень просто. Немцы вокзал в два бомбили, а его поезд в десятом часу еще уехал. Слава богу, хоть комбату фотографию передаст…

– Передаст, передаст! – расхохотался Иванов, отчего его и без того пухлое лицо раздалось и покраснело. – Он ей все приветы заказным вышлет! Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ха-ха-ха!

– Хватит зубы скалить, – процедил полицай и дулом винтовки подтолкнул Катерину. – А ну, иди вперед. Иди живее, а то продырявлю.

Она шагнула за порог и увидела море. Валентин вместе с парнем в тельняшке заводил мотор.

– Иди к нам, чего стоишь! – закричал сотник на скаку.

– Не пойду… ни за что не пойду… – процедил сквозь зубы Михайло и рывком выдернул чеку из гранаты. – Теперь берите меня живьем!..

– Нет уж, сначала вы берите, Людмила Георгиевна, – галантно отстранился Виктор Самуилыч. – Сегодня женский день, так что мы во всем – на вторых ролях.

– Всегда бы так! – стукнул мозолистым кулаком по столу Федор. – Ишь, переработали – лишнюю смену в забое посидели! Ну, филонщики! Слов нет! А все Гарик этот, стиляга несчастный! Тунеядец!

– Абсолютно с вами согласен, гражданин начальник, – прижал кепку к груди Заболоцкий. – Я действительно тунеядец. Но жить на шее собственной жены меня заставили обстоятельства. Я тут ни при чем.

– Ничтожество… – пробормотал Владимир Ильич, передавая газету Сталину. – Я всегда говорил, что Троцкий – ничтожество. Политическая проститутка.

– Согласен, – весело потер руки Смаргис. – Но только учтите, Бирутя, разделывать эту щуку будете вы!

– А я всегда иду навстречу трудностям, товарищи, – еще громче проговорил Кешка, и его молодой голос зазвенел в притихшем актовом зале. – А то, что мы в своем студенческом коллективе проморгали такого подлеца, как Лещевский, так это наша вина, и, прежде всего, нас не хвалить надо, а ругать! Нещадно ругать!

– Да меня и так Валентина Ивановна ругала, – пробормотал Вовка, понуро опуская голову. – А потом нас с Сережкой к директору повела. И он ругал. Но я, мам, честное пионерское, не буду больше. Обещаю.

– Что ж, посмотрим, – Завьялов поднял трубку и быстро проговорил, глядя в глаза Большову. – Татьяна Семеновна, принесите, пожалуйста, смету на третий квартал. И позовите, пожалуйста, Сергея Андреевича.

– Нет! Нет! Умоляю вас, не надо! – закричала Серафима, падая на колени перед офицером. – Я прошу вас, не трогайте его! Ведь он же совсем ребенок!

– Ничего себе ребенок… – пробормотал старик, поднимая шляпу. – В его возрасте пора бы уже отвечать за свои поступки. А вот потакать ему в таких шалостях не следует. Это может сильно испортить…

– Да я не потакаю особенно, – покачал головой Слава, глядя на рвущего тряпку Дика. – Это у нас не чаще раза в неделю бывает. Пускай бациллы агрессивности выйдут…

– Как знаешь… – пожал плечами Севастьянов, сложил справку и отдал Вере.

Она быстро выхватила ее из его морщинистых пальцев, спрятала в лифчик и, весело хохоча, побежала по берегу.

Татарин, прищурясь, проводил ее взглядом, потом вынул лук из потертого кожаного колчана, вытянул стрелу, быстро прицелился. Раздался глуховатый звон и Антон Иваныч снял ключ с колка, покачал седой головой:

– Первая октава у вас никуда не годится. Такой хороший инструмент и так разбит. А пыли, пыли сколько… хоть бы тряпочкой протерли…

– Да что толку-то, Володь, – хрипло засмеялся дед, садясь на диван. – Сегодня ее вытер, а завтра бабы новой натаскают. Я привык так.

– А зря, зря, батенька, – бодро проговорил Ленин, прохаживаясь по комнате. – Практикой революционной борьбы пренебрегать нельзя! Для подлинного революционера это непростительно. Да-с! Непростительно!

– Да ладно, Паш, не расстраивайся, – Зинаида села с ним рядом, обняла за плечо. – Не жалей ты об этом. Есть – хорошо, а нет – еще лучше!

– Золотые слова, поручик, – проговорил штабс-капитан, расстегивая ворот и садясь к столу. – Правда, вы до конца не договорили: наша победа. Именно – наша. А жертвы – ну какая война без них? Главное – цель. Я, господа, как представлю будущий парад на Красной площади, коронование великого князя, так, поверьте, забываю и о жертвах, и о холоде, и о вшах. А краснопузых мы из Царицына вытурим. Не сомневайтесь.

– А я и не сомневаюсь, – грубо перебил его Гуляев. – Чего мне сомневаться! Я три раза пересчитывал режим, все сходится. Пусть только ваши ребята на циклотроне не ошибутся. А то я их знаю – напортачат, а на теоретиков валят. Вечно мы в козлах отпущения ходим.

– А кто виноват в этом, дорогой мой? – поднял на него удивленные глаза Рубинштейн и вдруг рассмеялся. – Ну, ты даешь! Деятель! С твоей амбицией не в райкоме работать, а в шахматы податься. На место Фишера.

Чкалов резко повернулся и порывисто вышел, громко хлопнув дверью.

– Ты что, сдурел! – яростно зашептала мама. – Отец с ночной смены только что пришел, а ты шумишь!

– Ну, не буду, не буду, – отшатнулся от нее Колька и удивленно пожал плечами. – Ну, и недотрога же ты. Маменькина дочка.

– Это не твое дело, чья я дочь! – выпрямилась Валентина Георгиевна. – Меня воспитала страна, дало образование государство. И ты здесь ни при чем. Запомни.

– Запомню… – процедил Пахом, нахлобучивая треух. – Однако и ты запомни: не видать тебе Катерины во веки веков.

– Топай, топай, – угрожающе приподнялся Мишка. – А Кешке своему так и передай – не боимся его. Он один, а нас целая дружина. И хулиганы с Воробьевой улицы ему не помогут.

– А это еще как посмотреть, – покачал головой профессор. – Крымский воздух целебный. Я думаю – поможет. Во всяком случае попробовать надо.

– И попробуем, – бодро кивнул Кржижановский, складывая карту. – Попробуем, Владимир Ильич…

Белка прыгнула на соседнюю елку, стряхивая снег с веток, перебралась на ствол и, царапая кору, побежала к вершине. Василий поднял берданку, прицелился. Рыжий белкин хвост мелькал в зелени. Достигнув макушки, она высунулась, скосив вниз круглый блестящий глаз. Василий быстро поймал ее острую мордочку в прорезь, плавно выдавил спуск. Грохнуло, толкнуло в плечо. Белка скрылась в ветвях, а через мгновенье Василий заметил ее катящееся вниз тельце. Оттянув затвор, он выбросил на снег дымящуюся гильзу, подошел и поднял еще подрагивающую белку. Головка ее была разбита пулей. Василий улыбнулся, отер снегом кровь и сунул в рюкзак. Недалеко раздался выстрел. Потом еще один. Василий развернулся и, подминая недавно выпавший снежок широкими лыжами, пошел на звук.

Ельник вскоре кончился, перед Василием открылась широкая поляна. Справа стоял небольшой крытый возок, запряженный парой гнедых лошадей. Слева, возле засохшей ели нетерпеливо били копытами утоптанный снег два пегих рысака. Один был оседлан и привязан к ели, другой – впряжен в узкие сани, почти не видные из-за наваленной на них медвежьей полости. Посреди поляны обнимались двое: гусар и штатский.