Первый субботник - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 25

хватил и несет ко мне. А я стою ни жив, ни мертв, и что делать не знаю. А он кричит не своим голосом – заводи машину! И глаза у него прямо огнем полыхают, словно две топки паровозные. Я к рубильнику бросился, повернул, шестерни двинулись и пошли, и пошли. Заработала машина наша, заходили шатуны с маховиками – только на солнце маслом и посверкивают! А он пальцем мне на рычаги указывает и еще сильней кричит, машину перекрикивает – правый, кричит, правый пускай, так тебя перетак! А сам-то так и трясется, так и трясется. Я рычаг схватил, дернул – и в сторону. Загудел наш правый, зачихал голубым дымом, побежали колесики, да шкивы, да валики полированные. Прижался я к стене – трясет меня, никак остановиться не могу, зуб на зуб не попадает. А Степан Ильич к правому кинулся, за кольцо – хвать! Поворотил, отворил поддон и ногой по нему – раз, другой, третий! Отлетела крышка, чуть меня не задела. А он по другой – раз, раз, раз! Отлетела и другая. А сверху-то стучат, спрашивают, что, мол, там у вас за шум? А я стою – белый весь, коленки трясутся, руки, как плетки, висят. Стою и смотрю, как парализованный. И вот, значит, отломал он крышки, подбежал к столу, сгреб Валентину своими ручищами, да в поддон как швырнет! Мамушка моя родимая! Захрустело, захлюпало – только кровь с маслом машинным во все стороны. А он туда и не смотрит, он к полке подбежал да с самого верху то самое ухо, в тряпочку завернутое, снимает, разворачивает, к губам подносит и говорит со слезами: прости, мол, прости и не вини ни в чем. А после – хвать бутыль со спермой и мне ею по черепу – бац! Раскололась она, спермии по мне так и растеклись. А он ухо за пазуху спрятал, окно табуретом вышиб и вниз ласточкой с восьмого этажа. Вдребезги. А я с сотрясением месяц в госпитале отлежал, да и уволился. Вот, милые мои, а вы говорите – Беатриче, Беатриче.

Свободный урок

Черныш догнал хохочущего Геру у раздевалки, схватил за ворот и поволок назад:

– Пошли… пошли… не рыпайся… ща все ребятам расскажу…

Гера, не переставая смеяться, вцепился в деревянный барьерчик:

– Караул! Грааабят!

Его пронзительный голос разнесся по пустому школьному коридору.

– Пошли… – шипел Черныш, срывая с барьера испачканные в чернилах руки Геры. – Ща Сашку позову… стырил и рад…

– Ка-ра-ул!

Гера запрокинулся, тюкнул затылком Черныша по подбородку и захохотал.

– Во, гад… – Черныш оторвал его от раздевалки и поволок.

Темно-синий форменный пиджак полез Гере на голову, ботинки заскребли по кафелю:

– Ладно, хватит, Черный… хорош… слышишь…

– Не рыпайся…

Сзади послышались звонкие шаги.

– Чернышев! – раздалось по коридору.

Черныш остановился.

– Что это такое? – Зинаида Михайловна быстро подошла, оттянула его за плечо от Геры. – Что это?! Я тебя спрашиваю!

Отпущенный Гера поднялся, одернул пиджак.

Чернышев шмыгнул носом, посмотрел в стену.

Гера тоже посмотрел туда.

– Почему вы не на занятиях? – Зинаида Михайловна сцепила руки на животе.

– А у нас это… Зинаид Михална… ну, отпустили… свободный урок…

– У кого это? У пятого Б?

– Да.

– А что такое? Почему свободный урок?

– Светлана Николаевна заболела.

– Ааа… да. Ну и что? Можно теперь на головах ходить? Герасименко! Что это такое? Почему вы орете на всю школу?

Гера смотрел в стену.

– Нам Татьяна Борисовна задачи задала и ушла.

– Ну и что? Почему же вы носитесь по школе? А?

– А мы решили, Зинаид Михална…

– А домашние уроки? У вас нет их? Нет? Где вы находитесь?

Ребята молчали.

Зинаида Михайловна вздохнула, взяла Чернышева за плечо:

– Герасименко, иди в класс. Чернышев, пошли со мной…

– Ну, Зинаид Михална…

– Пошли, пошли! Герасименко, скажи, чтоб не шумели. Я скоро зайду к вам.

Гера побежал прочь.

Завуч с Чернышевым пошли в противоположную сторону.

– Идем, Чернышев. Ты, я вижу, совсем обнаглел. Вчера с Большовой, сегодня Герасименко по полу возит…

– Зинаид Михална, ну я не буду больше…

– Иди, иди. Не упирайся. Вчера Большова плакала в учительской! А, кстати, почему ты не зашел ко мне вчера после уроков? А? Я же просила тебя?

– Ну, я зашел, Зинаид Михална, а вас не было.

– Не было? Ты и врешь еще нагло. Молодец.

Зинаида Михайловна подошла к своему кабинету, распахнула дверь:

– Заходи.

Чернышев медленно вошел.

Зинаида Михайловна вошла следом, прикрыла дверь:

– Вот. Даже здесь я слышала, как вы кричали. По всей школе крик стоял.

Она бросила ключи на стол, села, кивнула Чернышеву:

– Иди сюда.

Он медленно побрел к столу и стал напротив.

Зинаида Михайловна сняла очки, потерла переносицу и устало посмотрела на него:

– Что мне с тобой делать, Чернышев?

Чернышев молчал, опустив голову. Мятый пионерский галстук съехал ему на плечо.

– Тебя как зовут?

– Сережа.

– Сережа. Ты в пятом сейчас. Через каких-то два года – восьмой… А там куда? С таким поведением, ты думаешь, мы тебя в девятый переведем? У тебя что по поведению?

– Тройка…

– А по алгебре?

– Четыре.

– Слава богу… а по литературе?

– Тройка.

– А по русскому?

– Три…

– Ну вот. Ты в ПТУ нацелился, что ли? Чего молчишь?

Чернышев шмыгнул носом:

– Нет. Я учиться дальше хочу.

– Не видно по тебе. Да и мы тебя с такими оценками не допустим. С поведением таким.

– Зинаид Михална, но у меня по геометрии пять и по рисованию…

Зинаида Михайловна уложила очки в футляр:

– Поправь галстук.

Чернышев нащупал узел, сдвинул его на место.

– Кто у тебя родители?

– Папа инженер. А мама продавец. В универмаге «Москва»…

– Ну? Так в чем же дело? Ты что, решил с Куликова пример брать? Но он-то в детдоме воспитывался, а у тебя и папа и мама. Ему подсказать некому, а тебе-то? Неужели родителям все равно, как ты учишься?

– Нет, не все равно…

– Отец дневник твой смотрит?

– Смотрит.

– Ну и что?

– Ругает…

– А ты?

– Ну… я не буду больше так себя вести, Зинаид Михална…

– Ну что ты заладил, как попугай! Ты же пионер, взрослый человек! Дело не в том, будешь ты или не будешь, а в том, что из тебя получится! Понимаешь?

– Понимаю… я исправлюсь…

Зинаида Михайловна вздохнула:

– Не верю я тебе, Чернышев.

– Честное слово…

– Да, эти честные слова твои… – усмехнувшись, она встала, подошла к окну, зябко повела полными плечами. – Что у тебя вчера с Большовой вышло?

Чернышев замялся:

– Ну… я просто…

– Что, просто? Просто обидел девочку? Так просто – взял и обидел!

– Да я не хотел… просто мы догоняли друг друга… – играли…

– Игра, Чернышев, слезами не кончается…

– Но я не хотел, чтоб она плакала.

– Поэтому ты ей юбку задирал?

– Да я не задирал… просто…

Зинаида Михайловна подошла к нему: