Первый субботник - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 22

Лидия Петровна расхохоталась:

– Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ой, лихо мне!

Степан Иваныч тоже смеялся:

– Во как. А ты говоришь – разучился.

– Ой, мамушка моя, ой не могу! Держи меня, Степ!

– Ты б заместо ржачки, лучше б рюмашку мне налила, за смекалку-то!

Лидия Петровна вытерла слезы, подошла к буфету:

– Да. За это надо. Заслужил… ой, не могу! Ну и Степа!

Деловое предложение

– Понимаете, ребята, мы романы с продолжением не печатаем, – Авотин сунул окурок в банку с водой, помахал рукой, разгоняя повисший возле лица дым. – У нас не ежемесячный журнал, а всего лишь институтская многотиражка.

Савушкин усмехнулся:

– Да это ясно, конечно. Но все-таки это же не роман какой-нибудь, а беллетризованный дневник геологической экспедиции. Это разные вещи.

– Но объем-то чудовищный, Витя! – Авотин встал и, сунув руки подмышки, заходил по узкой редакционной комнате. – Почти два печатных листа! У нас подвал – десять машинописных страниц. Растягивать ваш дневник на пять номеров, что ли?

– А почему бы и нет? – вмешался Кершенбаум, – Действительно, это ведь не Агата Кристи, а нужный актуальный материал. Работа геологов.

– И написано, по-моему, нормально, – пожал плечами Коломиец.

– Длинно, длинно написано, – пробормотал Авотин, прохаживаясь, – длинно и многословно.

– Почему длинно? Разве это длинно?

– Там ведь все по делу, четко!

– А о природе как хорошо! Саша постарался.

Авотин подошел к столу и крепко оперся на него ладонями:

– Ну, вот что. Если хотите, чтоб мы это напечатали – сокращайте вдвое. Тогда в двух номерах, так и быть, попробуем уместить. Иначе не выйдет ничего.

Сидящие напротив студенты удивленно переглянулись:

– Вдвое? Да ты что?

– Как – вдвое? А что останется?

– Что там сокращать-то, а?

Авотин сел за стол, зевнул, посмотрел на часы:

– Девятый… прозаседались опять…

Кершенбаум подошел к столу:

– Сереж, но это же невозможно. Как мы сократим? Там столько фактов, находок. А местный фольклор какой? А описание Урала? Что же – все это выкидывать?!

– Не выкидывать, а сокращать. Выкидывать я вас ничего не призываю. Сократите. Вы же литераторы. Вот и сократите так, чтоб остался и фольклор, и Урал, и все прочее…

– Но ты пойми, что у нас чрезвычайно плотный материал. Там пустот нет почти. Одни факты.

– Факты тоже надо уметь излагать коротко и ясно.

– Сереж, но ты сам себе противоречишь. Ты прошлый раз говорил, что ради хорошего актуального материала не пожалеешь и полосы. А теперь? Сразу сокращать? Это легче всего.

– Нет. Это труднее всего, дорогуша. Написать коротко и ясно – труднее всего. Да и в конце концов, что ты предлагаешь? Печатать в десяти номерах?

– А почему бы и нет? – встал Савушкин. – Такой материал не стыдно и растянуть.

– Конечно. И читать будут с удовольствием.

Авотин нетерпеливо вздохнул:

– Послушайте! Вы понимаете, что такое институтская многотиражка? Это две полосы! Две! Если б у меня было четыре, я б конечно без всяких пустил ваш материал в пяти номерах. Но сейчас это невозможно. Невозможно. И вообще, давайте закругляться, сколько можно сидеть…

– Как – закругляться? А материал?

– Сокращать. Другого не дано.

– Это невозможно, Сергей.

– Возможно. Когда сократите – еще лучше будет.

– Ну, это глупости…

– Ладно, орлы, по домам. Сокращайте, приносите и поговорим тогда.

Студенты молчали.

Авотин встал и принялся складывать в портфель лежащие на столе бумаги. Савушкин поднялся и твердо проговорил:

– Знаешь, Сереж: если дело так выходит, мы посоветуемся с комитетом комсомола.

– Правильно, – кивнул головой Кершенбаум, – покажем Лосеву. Пусть решает.

– Это ваше право, – сухо проговорил Авотин. – Мое мнение я высказал. Лосеву я скажу то же самое. В конце концов вопрос о размере материалов утверждался на парткоме… А теперь – до свидания. Мне еще дома работать…

Студенты стали молча выходить.

– Гена, останься на минуту, – проговорил Авотин, застегивая портфель. – Тут из ДНД приходили насчет твоей статьи, я забыл совсем сказать тебе…

Коломиец подошел к дивану и снова сел.

Авотин застегнул портфель, потер подбородок, глядя в открытую дверь:

– Я вчера думал насчет этой катавасии со стройотрядом. Знаешь, у меня к тебе есть деловое предложение.

Улыбаясь, Коломиец кивнул.

– Закрой-ка дверь, – тихо проговорил Авотин.

Коломиец встал, подошел к двери и, прикрыв ее, повернул дважды круглую ручку замка.

Потом повернулся к Авотину и еще шире улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

Авотин медленно выбрался из-за стола, приблизился к нему и, протянув руку, провел дрожащими пальцами по его гладко выбритой щеке. Коломиец тихо засмеялся, положил ладони на широкие плечи Авотина. Мгновенье они смотрели в глаза друг другу, потом лица их медленно сблизились.

Они долго целовались, привалившись к двери. Авотин гладил курчавую голову Коломийца, потом стал расстегивать ему ширинку. Коломиец отстранил его руку:

– Не надо щас…

– Ну а чего, давай здесь! – зашептал ему в ухо Авотин.

– Да ты что.

– Никто не увидит. В окно же не видно ничего…

– Нет.

Авотин пожал плечами:

– Чего ты боишься?

Коломиец улыбнулся:

– Ничего.

– Ну а чего ж ты? Ну давай, Ген.

– Да не буду я, – капризно пробормотал Коломиец и, прислонившись к двери, посмотрел в потолок.

Авотин гладил его щеку:

– Ну, поехали ко мне тогда?

– К тебе? – вяло повторил Коломиец.

– Ко мне.

– Тащиться далеко.

– Так возьмем мотор, пятнадцать минут езды. Поехали.

Коломиец потянулся:

– Не хочу.

– Почему, Ген?

– Не хочу. Да и вообще, знаешь… – он подошел к окну. – Я тебе ведь главного не сказал.

– Чего? – настороженно спросил Авотин.

Коломиец вздохнул и после долгой паузы произнес:

– Я вчера у мамочки опять нюхал.

Авотин побледнел.

Коломиец обернулся к нему и повторил, странно усмехаясь:

– Нюхал.

Авотин молчал. Коломиец присел на подоконник и тоже молчал.

– Гена… – произнес Авотин сдавленным голосом, – ты же обещал, ты же…

Коломиец смотрел в окно.

– Гена! Гена! – Авотин опустился на колени, подполз к Коломийцу и, ткнувшись лицом в его колени, заплакал.

– Ну, кончай, ну что ты… – вяло отстранил его Коломиец.

– Я… я… это… ты же обещал, – всхлипывал Авотин. – Ты… ты же обещал… гад! Гад!

– Ну, хватит, в самом деле…

– Гад! Гад! – рыдал Авотин, тряся головой. – Ты мучить меня хочешь, да? Мучить? Мне что… что мне… убить ее? Или пове… ситься? Гад!

– Ну что ты городишь… встань… встань сейчас же.

– Гад! Я убью ее! Сука рваная! Гадина! Убью!

– Замолчи! Встань, что ты как какой-то… встань…

– Сволочь какая! А ты! А ты сам-то! Ты же обещал! Ты же поклялся тогда… в Ялте! Ты же поклялся!

– Ну, хватит…

– Нет! Я что… что я кукла тебе? Да? Пешка? Как Перфильев? Ты… ты меня совсем за человека не считаешь? Я кто для тебя? Скажи, скажи! А ей? Ей-то? Сволочь какая! Какая тварь!

Коломиец обнял голову Авотина руками и закрыл ему ладонью рот. Некоторое время они молчали, только глухо всхлипывал Авотин. Наконец, Авотин встал с колен, достал платок, вытер лицо и сухо проговорил:

– Да… ну, в общем, это, конечно, твое дело. Ты ведь у нас эгоист. О себе только и думаешь. А я вот о тебе подумал.

Он подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик и достал сверток, перевязанный розовой ленточкой:

– Вот. Подарок тебе.

Он подошел к Коломийцу и бросил сверток на подоконник:

– За все хорошее.

Коломиец взял сверток, положил себе на колени и развязал ленточку. Потом он развернул бумагу и бросил на пол. В руках его осталась продолговатая пластмассовая коробка.