Первый субботник - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 2

– Кассиопея! – громко проговорил Елисеев, сунув руки в карманы джинсов и запрокидывая голову. – Точно, Кассиопея.

Стоящий рядом Соколов усмехнулся.

– Два с минусом, – проговорил Сергей Андреевич и быстро показал. – Вон твоя Кассиопея, возле Цефея.

Лебедева засмеялась.

Елисеев почесал затылок, пожал плечами:

– Но они вообще-то чем-то похожи…

– На тебя! – хихикнула Лебедева и из-за спины Соколова шлепнула Елисеева по затылку.

– Вот ненормальная, – усмехнулся Елисеев.

Сергей Андреевич повернулся к ребятам:

– Неужели никто не знает? Дима?

Савченко молча покачал головой.

– Лена?

Лебедева со вздохом пожала плечами.

– Просто перемешалось после экзаменов все в голове, Сергей Андреевич, – протянул Зайцев.

Елисеев усмехнулся, ногой поправил вывалившуюся из костра ветку:

– У кого перемешалось, а у кого наоборот – все вылетело. Как в аэродинамической трубе…

Ребята засмеялись.

– А вот Мишка точно знает, по глазам видно, – покосилась Лебедева на Соколова.

Соколов смущенно посмотрел в костер.

Сергей Андреевич перевел взгляд на его узкое спокойное лицо:

– Знаешь, Миша?

– Знаю, Сергей Андреевич. Это созвездие Змеи.

– Тааак, – утвердительно качнул головой учитель. – Молодец. А над Змеей что?

– Северная Корона, – сдержанно проговорил Соколов в полной тишине.

– Правильно. Северная Корона. В ней звезда первой величины. А вот слева что за созвездие?

– Геркулес.

– А справа?

– Волопас.

Сергей Андреевич улыбнулся:

– Пять с плюсом.

Елисеев покачал головой:

– Ну, Мишка, ты даешь. Прямо как Джордано Бруно.

Соколов смотрел в небо, теребя край куртки.

Закипевшая в ведре вода побежала через край, с шипением полилась на костер.

– Ух ты, прозевали! – засуетился Елисеев, хватаясь за один из концов поперечной палки, на которой висело ведро. – Олег, снимаем быстро!

Зайцев взялся за другой конец.

Вдвоем они сняли ведро с огня и аккуратно поставили на усыпанную золой траву.

Сергей Андреевич подошел, наклонился:

– Так. Закипела. Ну, давайте чай заварим.

Ребята стали высыпать чай из заранее приготовленных пачек в кипяток.

– А может и сгущенку туда сразу, а? – вопросительно посмотрела Лебедева.

– Что ж, идея хорошая, – кивнул головой учитель.

Елисеев достал две банки из рюкзака и принялся открывать их. Лебедева, тем временем, мешала в ведре свежеобструганной палкой. Быстро открыв банки, Елисеев опрокинул их над ведром. Двумя белыми тягучими полосами молоко потянулось вниз…

Вскоре ребята и учитель с удовольствием пили сладкий ароматный чай, прихлебывая его из кружек.

Влажный ночной ветерок качнул пламя угасающего костра, принес запах реки.

Слабеющие язычки плясали над янтарной грудой углей, колеблясь, пропадая и появляясь вновь.

– Самый раз – картошку положить, – предложил Зайцев, прихлебывая чай.

– Точно, – согласился Елисеев и палкой стал разгребать угли, щурясь от жара.

Сергей Андреевич допил свой чай и поставил кружку на пенек:

– Лена, а ты, кажется, в текстильный собираешься?

Кружка Лебедевой замерла возле ее губ.

Лена посмотрела на учителя, потом опустила кружку, перевела взгляд на костер:

– Я, Сергей Андреевич… я…

Она набрала побольше воздуха и твердо произнесла:

– Я решила пойти на ткацкую фабрику.

Ребята молча посмотрели на нее.

Раскапывающий угли Елисеев удивленно хмыкнул:

– Ну, ты даешь! Отличница и к станку. Шпульки мотать…

– А это не твое дело! – перебила его Лебедева. – Да, я иду на фабрику простой ткачихой. Чтобы по-настоящему почувствовать производство. А цену своим пятеркам я знаю.

Елисеев пожал плечами:

– Но тогда можно было пойти на заочный или на вечерний, а самой работать…

– А мне кажется, что лучше просто отработать год, а потом поступить на дневной. Тогда мне и учиться легче будет и жизнь побольше узнаю. У нас в семье все женщины – потомственные ткачихи. И бабушка, и мама, и сестра.

– Правильно, Лен, – кивнул головой Зайцев. – Мне мой дядя рассказывал про молодых инженеров. Пять лет отучатся, а предприятия не знают…

Сергей Андреевич понимающе посмотрел Лебедевой в глаза:

– Молодец. В институте ты будешь учиться еще лучше. А год на фабрике – это очень полезно. Я тоже в свое время прежде, чем в МГУ поступать, год проработал простым лаборантом в обсерватории. Зато потом на практических занятиях ориентировался лучше других.

Елисеев почесал затылок:

– Так может и мне сначала лаборантом в аэродинамической лаборатории поработать?

Сидящий рядом Зайцев хлопнул его по плечу:

– Точно, Витек. Ты в трубе вместо самолета стоять будешь.

Ребята засмеялись.

– Вот тогда из него всю дурь магнитофонную повыдует! – громче всех засмеялась Лебедева, вызвав новый взрыв хохота.

Елисеев замахал руками:

– Ну хватит надрываться! Что вы, как ненормальные… давайте кладите картошку, а то угли остынут…

Ребята стали доставать картошку из рюкзаков и бросать в угли.

Елисеев закапывал ее, ловко орудуя палкой.

Савченко склонился над пустым ведром:

– А что, чай кончился уже?

– Так его и было немного – полведра всего. Все же выкипело…

– Ребят, сходите кто-нибудь за водой! – громко попросила Лебедева. – Мы сейчас новый чаек поставим.

Сергей Андреевич взял ведро:

– Я схожу.

Стоящий рядом Соколов протянул руку:

– Сергей Андреевич, лучше я.

– Нет, нет, – учитель успокаивающе поднял ладонь. – Ноги затекли. Насиделся.

– Тогда можно мне с вами? Все-таки далеко нести…

Учитель улыбнулся:

– Ну пошли.

Они двинулись к лесу.

Невысокая июньская трава мягко шелестела под ногами, ведро в руках Сергея Андреевича тихо позвякивало.

Большие, освещенные луной кусты обступали со всех сторон, заставляя петлять между ними, отводить от лица их влажные ветки.

Сергей Андреевич неторопливо шел впереди, насвистывая что-то тихое и мелодичное.

Когда вошли в лес, стало прохладно, ведро зазвенело громче.

Сергей Андреевич остановился, кивнул головой наверх:

– Смотри, Миша.

Соколов поднял голову.

Вверху сквозь слабо шевелящуюся листву мутно-белыми полосами пробивался лунный свет, а сама луна посверкивала в макушке высокой ели. Полосы молочного света косо лежали на стволах, серебрили кору и листья.

– Прелесть какая, – прошептал учитель, поправляя очки, в толстых линзах которых призрачно играла луна. – Давно такого не видел. А ты?

– Я тоже, – торопливо пробормотал Соколов и добавил, – Луна какая яркая…

– Да. Недавно полнолуние было. Сейчас ее в рефрактор как на ладони видно…

Сергей Андреевич молча любовался лесом.

Через некоторое время Соколов спросил:

– Сергей Андреевич, а наш класс будет каждый год собираться?

– Конечно. А что, уже соскучился?

– Да нет… – замялся Соколов. – Просто… я вот…

– Что? – учитель повернулся к нему.

– Ну я…

Он помолчал и вдруг быстро заговорил, теребя ветку орешника:

– Просто… Вы для меня столько сделали, Сергей Андреевич… и вот кружок, и астрономию я полюбил поэтому… А сейчас – выпуск и все. Нет, я понимаю, конечно, мы должны быть самостоятельными, но все-таки… я…

Он замер и быстро проговорил начавшим дрожать голосом:

– Спасибо вам за все, Сергей Андреевич. Я… я… никогда в жизни не забуду то, что вы для меня сделали. Никогда! И вы… вы… вы великий человек.

Он опустил голову.

Губы его дрожали, пальцы судорожно комкали влажные листья.

Сергей Андреевич нерешительно взял его за плечо:

– Ну что ты, что ты, Миша…

Минуту они простояли молча.

Потом учитель заговорил – тихо и мягко:

– Великих людей, Миша, очень мало. Я же не великий человек, а простой учитель средней школы. Если я тебе действительно в чем-то помог – я очень доволен. Спасибо тебе за теплые слова. Парень ты способный и, мне кажется, из тебя должен получиться хороший ученый. А вот расстраиваться, по-моему, ни к чему. Впереди новая жизнь, новые люди, новые книги. Так что повода для хандры я не вижу.