Ученик дьявола - Кинг Стивен - Страница 3

Он видел, что Тодд не пошевелился. Тогда вышел в прихожую и снял трубку. Тодд по-прежнему стоял в гостиной, у стола с небольшой лампой.

Дуссандер стал набирать номер. Тодд наблюдал за ним, но его сердце билось все чаще. После четвертой цифры Дуссандер повернулся и посмотрел. Плечи его обвисли. Он положил трубку.

— Мальчишка, — выдохнул он. — Пацан.

Тодд улыбался широко, но скромно.

— Как ты узнал?

— Немного удачи и много тяжелой работы, — ответил Тодд. — У меня есть товарищ, его зовут Гарольд Пеглер, но друзья называют его Фокси. Он играет в защите второй базы у нас в команде. А у его отца в гараже полно журналов. Целые кипы. Военных журналов. Оки старые. Я искал более свежие, но продавец в киоске напротив школы сказал, что большинство из них уже не выходит. Во многих есть фотографии фрицев, — я имею в виду немецких солдат, — и японцев, издевающихся над женщинами. И статьи о концентрационных лагерях. Я чуть не рехнулся на этих лагерях.

— Ты на этом, повелся, — Дуссандер уставился на него, почесывая щеку с характерным абразивным звуком.

— Повелся. Ну знаете, меня это захватило. Мне стало интересно.

Тодд запомнил тот день в гараже Фокси во всех мельчайших подробностях — более точно и ясно, чем все остальное в жизни. Он вспомнил, как в четвертом классе перед Днем карьеры миссис Андерсон (все дети называли ее Кроликом из-за крупных передних зубов) говорила им о том, что она называла «Свой главный интерес».

— Он возникает внезапно, — торжественно изрекала она. — Однажды впервые увидишь что-то и сразу почувствуешь, что ты обрел «Свой главный интерес». Это — как ключ в момент открывания замка. Или первая любовь. Вот почему, дети, День карьеры имеет такое огромное значение — он может стать днем, когда вы найдете «Свой главный интерес». — И она стала рассказывать о своем главном интересе, который, как оказалось, заключался не в том, чтобы учить четвероклассников, а коллекционировать открытки девятнадцатого века.

Тодд тогда считал, что все это чушь собачья, но потом в гараже Фокси вспомнил каждое ее слово и подумал, что, может быть, она не так уж не права.

В тот день запускали цветные ракеты и устроили фейерверк. Тодд запомнил запах гари — жаркий и жирный. Запомнил стрижку Фокси «ежик» и хлопья бриолина, прилипшие к его лбу. Он запомнил все.

— Здесь где-то должны быть комиксы, — сказал Фокси. У его матери с похмелья болела голова, и она вытолкала их из дома, чтобы не шумели. — Потрясные комиксы, в основном вестерны, но есть и «Турок», «Сын камней», и…

— А это что за журналы? — спросил Тодд, указывая на огромные стопки подшивок в картонных коробках под лестницей.

— Да так, ничего хорошего, — ответил Фокси, — документальные рассказы о войне. Скукотища.

— Можно посмотреть?

— Конечно. А я поищу комиксы.

Но когда Фокси Пеглер нашел комиксы, Тодду уже было не до них. Он с головой окунулся в чтение.

…Как ключ, открывающий замок. Или первая любовь.

Именно так и было. Он, конечно же, знал о войне, не о той глупой, что идет сейчас, где американцев бьет и громит кучка узкоглазых в черных пижамах, а о Второй мировой войне. Он знал, что американцы носили круглые каски с сеткой, а у немцев были квадратные. Знал, что американцы выиграли почти все сражения, и что к концу войны германцы изобрели ракеты и обстреливали Лондон. Он даже кое-что слышал о концентрационных лагерях.

То, что он нашел в журналах под лестницей в гараже Фокси, отличалось от прежних знаний так, как статья о микробах от препарата под микроскопом, где они живые ползают и извиваются.

Вот Эльза Кох. А вот крематории с открытыми дверями на закопченных петлях. Вот офицеры в форме СС и заключенные в полосатых робах. От старых бумажных страниц исходил тот же запах, что и от фейерверков, загоревшихся на восточной окраине Санто-Донато, и он ощущал, как старая бумага крошится между пальцами, и переворачивал страницы, но уже не в гараже, а где-то посередине времени, пытаясь осознать, что они действительно такое творили, что кто-то действительно такое делал, и что кто-то позволил им такое вытворять. У него разболелась голова от смеси отвращения и возбуждения, глаза стало жечь от напряжения, но он продолжал читать, и из колонки текста под фотографией, где были изображены сваленные в кучу тела в местечке под названием Дахау, он выделил вдруг цифру

6 000 000.

И он подумал: тут что-то не так, кто-то по ошибке добавил ноль или два, это же в три раза больше, чем людей в Лос-Анджелесе. Но потом, в другом журнале (на обложке была женщина, прикованная к стене, а мужчина в нацистской форме приближался к ней с кочергой в руке и ухмылкой на лице), он опять увидел:

6 000 000.

Голова стала болеть сильнее, во рту пересохло. Смутно, словно издалека, он слышал, как Фокси говорил, что ему пора ужинать, Тодд спросил Фокси, нельзя ли побыть в гараже и почитать, пока тот будет есть. Фокси взглянул на него с недоумением, пожал плечами и разрешил. И Тодд читал, согнувшись над кипами старых настоящих военных журналов, пока мама не позвонила и не спросила, собирается ли он вообще идти домой.

Как ключ в момент открывания замка.

Во всех журналах говорилось, что все, что произошло, было ужасно. Но все истории имели продолжения в конце книжки, и когда переходишь к нужной странице, видишь, что вокруг слов о том, как ужасно это было, полно рекламных объявлений о продаже немецких ножей, ремней и касок, а рядом — «волшебный корсет», патентованный восстановитель для волос. Продавались фашистские флаги со свастикой и нацистские «парабеллумы», игра под названием «Танковая атака» и тут же разнообразные уроки и предложения разбогатеть на продаже туфель на каблуках для мужчин невысокого роста. Говорят, что это было ужасно, но похоже, что многим было просто все равно.

Как первая любовь.

Да, он хорошо запомнил тот день. Запомнил все, связанное с ним: пожелтевший настенный календарь за давнишний год на черной стене, масляное пятно на бетонном полу, оранжевую веревку, перетягивающую связки журналов. Помнил, как сильно начинала болеть голова, когда он думал об этой невероятной цифре:

6 000 000.

Он запомнил свою мысль: «Я хочу знать обо всем, что происходило в тех местах. Все. И хочу знать, где больше правды — в статьях или рекламных объявлениях, помещенных рядом».

Он вспомнил миссис Кролик Андерсон, когда, наконец, запихнул коробки обратно под лестницу, и подумал: «Она была права. Я нашел свой главный интерес».

Дуссандер долго глядел на Тодда. Потом прошел через гостиную и тяжело опустился в кресло-качалку. Снова посмотрел на Тодда, не в силах понять чуть мечтательное, чуть ностальгическое выражение на лице мальчика.

— Да. Я заинтересовался этим после журналов, но мне показалось, что многое из того, что написано, — чушь собачья. Поэтому пошел в библиотеку и узнал гораздо больше. Кое-что было даже покруче. Сначала противная библиотекарша не давала мне посмотреть, потому что это во взрослом отделе, но я сказал ей, что мне нужно для школы. Если для школы — тогда можно. Хотя она все равно позвонила отцу. — Тодд презрительно поднял глаза вверх. — Она думала, что отец не знает, чем я занимаюсь, понимаете?

— А он знал?

— Конечно. Мой отец считает, что дети должны узнавать о жизни все и как можно раньше — и плохое, и хорошее. Тогда они к этому будут готовы. Он говорит, что жизнь — это тигр, которого надо ухватить за хвост, и если не будешь знать его повадки, он тебя загрызет.

— Да-а-а, — протянул Дуссандер.

— И мама так считает.

— Да-а.

Дуссандер, похоже, был настолько изумлен, что плохо понимал, что происходит.

— Во всяком случае, — сказал Тодд, — в библиотеке оказалось много нужной информации. Наверное, сотни книг, где написано о нацистских концлагерях, хранятся в библиотеке Санто-Донато. Оказывается, многие читают об этом. В этих книгах не так много фотографий, как в журналах Фокси, но подробности просто потрясают. Стулья с гвоздями, торчащими из сидений, специальные щипцы для вырывания золотых зубов, отравляющий газ, выпускаемый из душевых распылителей. — Тодд покачал головой. — Вы здорово перегнули палку тогда, знаете? В самом деле.