Норма - Сорокин Владимир Георгиевич - Страница 14

— Сам.

— Сам, конечно.

Самотеев отправил последний кусочек в рот и вытер слегка запачканные руки салфеткой.

— Теть Кать, а вы? — Георгий остановил у рта вилку с насаженным опенком.

— Кушай, кушай, я после — улыбнулась Екатерина Борисовна.

— Да чего ж после, я что, как хам есть буду, а вы смотреть?

— Ешь, Жора, я не хочу, ей-богу. Я в четыре отобедала.

Георгий сунул в рот опенок, отломил хлеба:

— Все равно неудобно как-то… у нас вон никогда поодиночке не садятся. И в Астрахани, и здесь — все равно. Всем семейством

— Так у вас же семья — восемь человек! А я одна на весь этаж.

— Как на весь?

— Так на весь. Зворыкины за границей.

— Это переводчик который?

— Да. А Мамонтовы с юга не вернулись еще.

— Ясно…

Георгий налил вторую стопку, выпил. Екатерина Борисовна поставила перед ним сковороду жареной картошки:

— Вот, наворачивай. Норму как следует заесть надо. Что б ни запаха, ничего… Отец мой покойный квасом запивал. А после водки и поест поплотней…

Георгий принялся за картошку.

Екатерина Борисовна взяла со стола пакетик из-под нормы, скомкала, кинула в мусоропровод.

Чайник закипел, вода побежала из-под крышки.

Екатерина Борисовна выключила его.

— Теть Кать, а тетя Наташа с вами до последнего жила? — не поднимая головы спросил Георгий.

— До самой больницы. Потом-то три месяца в больнице и все. Быстро у нее. Рак он быстрый.

Она вздохнула, вытерла руки о фартук и села напротив. Георгий налил стопку:

— Я вот одного понять не мог — как это она снайпером, на фронте… Маленькая такая.

— Да. А тогда она вообще крохотной была. Тонюсенькая. В сорок втором провожали ее, прям как девочка. Две косички и шинель до пят. Ревела я тогда белугой…

— И она девяносто два фрица ухлопала?

— Да. Девяносто два. Офицеров штук двадцать. Одного, говорит, не то майора, не то подполковника. С крестом, старого такого. Грузного. В грудь ему пустила, а он будто пьяный — улыбнулся и сел. Сидит и улыбается. А потом повалился

— А вернулась в сорок пятом?

— Да.

Георгий выпил, закусил опятами.

— Я вот, теть Кать, до сих пор жалею, что не видел, как вот она там с наградами в кителе. Ну она ведь на День Победы одевала?

— Одевала. А ты правда не видел?

— Ни разу!

— И наград не видел?

— Только на похоронах. Несли когда. А так — нет.

Екатерина Борисовна встала, пошла в комнату:

— Идем, покажу.

Георгий проглотил опенок, двинулся за ней.

Екатерина Борисовна открыла старый платяной шкаф, сдвинула в сторону висящие на плечиках платья и пальто, вынула обернутый марлей китель:

— Держи.

Георгий принял вешалку, Екатерина Борисовна сняла марлю. Китель был увешан медалями. На правой стороне лепились два ордена. Георгий присвистнул:

— Здорово.

Екатерина Борисовна поправила завернувшийся борт и отошла, сложив руки на животе:

— Вот, Жора. Китель Наташин.

Георгий рассматривал медали. Пахнущий нафталином китель качался у него в руках:

— За победу… За Берлин… а это… Варшава… а ордена.. ух ты… Красной Звезды и Красного Знамени. Здорово.

Он потрогал китель:

— И что она капитаном вернулась?

— Капитаном. Чуть майора не дали.

— А ушла?

— Лейтенантом, кажется. Сразу после училища.

Екатерина Борисовна взяла у него китель, поднесла к окну. Георгий провел ладонью по линялой спине и задержал руку.

— А это что… внутри там что-то…

— Аааа… — она улыбнулась, сунула руку за отворот, — это норма Сережина…

Она осторожно вынула из внутреннего кармана кителя грубый бумажный пакет, передала Георгию.

На пакете было оттиснуто красным:

НОРМА

Пакет был надорван. Георгий заглянул внутрь:

— Норма… надо же…

Екатерина Борисовна вздохнула:

— Да. Это в сорок третьем. Когда убили его под Сталинградом, то есть не убили, ну, ранили тяжело, а в госпитале он и умер. А друг его, Иванютин, и передал Наташе. Они ведь с ней перед самой войной расписались. А норму он Наташе передал, Иванютин. Еще карточки остались, письма. И норма. Вот…

Она положила китель на диван и стала укутывать марлей.

— А можно норму посмотреть, теть Кать? — Георгий вертел в руках пакет.

— Смотри, чего там…

Он вытряхнул норму на ладонь. Она была черная и твердая.

— Да… во какая…

— Не то что теперь, правда?

— Конечно.

— Теперь и пакетик аккуратненький, жаль выкидывать и сама-то свежая, как масло.

Георгий разглядывал норму:

— Теть Кать, а интересно, кто им нормы поставлял тогда? В войну?

Екатерина Борисовна понесла спеленатый китель к шкафу:

— Да по-разному. Детдома эвакуированные, детсады. А иногда и просто тыловики.

— Понятно.

Георгий постоял, потом качнул плечами:

— Теть Кать, а вот если… ну… а вот нельзя немного попробовать? Bcе таки ж интересно,.. какая она была…

Екатерина Борисовна повернулась, подумала и кивнула:

— Да попробуй. Чего уж там. Ножом отщипни маленько, да попробуй А вообще-то погоди, она ведь засохла вся. Ее над паром надо, или в кипяток.

— Точно! Я кусочек отломлю и в кипяток!

Минут через сорок Георгий осторожно подвел ложку под разбухшш кусочек нормы и вынул его из помутневшей воды. Екатерина Борисовна мыла тарелки. Георгий понюхал кусочек, лизнул:

— Что-то запаха никакого, теть Кать…

— Милый мой, так сколько времени прошло. Еще бы.

Георгий отправил содержимое ложки в рот, пожевал и проглотил. Екатерина Борисовна, вытирая сковороду, смотрела на него:

— Ну, как?

Георгий пожал плечами:

— Не знаю… что-то непонятное. Пересохла, конечно, странный вкус…

Екатерина Борисовна усмехнулась:

— Какой странный? Такая же норма.

— Не совсем. Привкус какой-то. Не похожий…

— Ну так мы и жили не похоже, что ж удивляться. Вы ж над модами нашими смеетесь, а они-то как раз и возвращаются. Вот как.

— А я никогда не смеялся. Просто привкус странный.

— Бог с ним, с привкусом. Главное — норма.

— Открой, хоть окно, что ли! — Денисов зло посмотрел на жену. — Вонища, черт знает…

Светлана Павловна отодвинула тюлевую занавеску, стала открывать окно. Денисов склонился над нормой, понюхал:

— Господи… мерзость какая… откуда они такую вонючую берут…

— Это из интерната Первомайского, откуда еще…

— Гадость какая… черные комки какие-то…

— Ты нос зажми, да проглоти. В первый раз что ль ешь…

Из окна потянуло гарью.

Светлана Павловна села на диван, взяла вязание.

Денисов зажал нос, быстро запихнул норму в рот и стал натуженно жевать.

Норма не помещалась во рту, лезла из губ. Денисов вдавил ее ладонью назад, глухо икнул, вскочил и наклонился над столом?Его вырвало нормой и только что съеденным обедом.

— Боже мой! Женя! — Светлана Павловна бросила спицы. — Ну что ты!

Денисов сплюнул, тяжело выдохнул, отходя из залитого рвотой стола:

— Фуууу… сука… гадина…

— Иди воды попей! Куда ты торопился-то?! Зачем всю?!

— Да отстань ты!

— Пополам бы разрезал, да съел.

— Отстань.

Он скрылся на кухне.

Светлана Павловна подошла к столу, подняла край скатерти, с которой текло на пол, загнула и положила на лужу.

Тарелка, ложка, роговые очки Денисова и свежая «вечерка» были залиты розоватой, остро пахнущей жижей. Куски нормы торчали из нее.